Высокая небесная лестница

«Какие бы знания у меня ни были раньше, все обратились в прах. Все, что, как мне казалось, я приобрел и чем обладаю, испарилось. Спасибо, что научил меня, показав слабость самолюбия и самонадеянности, которые рассыпаются, подобно замку из песка. Слава Богу, который таким образом вновь сделал меня бедным, нищим и несчастным».

Так молился я. Меня так учили, и я смог хоть немного утешиться, проявив в себе такое смирение. Бог, как всегда, не нарушил тишины. Но, благодаря его молчанию, я почувствовал утешение в его присутствии. Впервые я был признателен Создателю за безмолвие. Однако, судя по всему, моя благодарность и восхваление не были искренними. Иначе я бы не повздорил с Сохи в тот день.

– В посланиях Иоанна написано, что любовь исходит от Бога. Выходит, любовь между мужчиной и женщиной – тоже от Бога. Но в католичестве это запрещено. Что вы думаете по этому поводу?

Не думаю, что Сохи пыталась предъявить какие-то претензии. Но нервы мои были натянуты до предела. Возможно, виноват был и пустой желудок.

– Это не запрет, а посвящение. Любить кого-то означает отдавать кому-то приоритет. Отдавать приоритет – жертвовать всем, что не имеет оного. Католические монахи и священники отдают приоритет Богу, а это не означает запрет на любовь к людям. Дело не в том, что нельзя любить, дело в отсутствии одержимости. Возможно, дело в страстном желании. Любить одну женщину не значит, что ваши желания уснут на веки вечные. Если бы в обществе было полно людей, посвятивших себя лишь одной женщине, в мире не существовало бы улиц красных фонарей. Был ли когда-нибудь в истории человечества период строгого соблюдения моногамии? Исповедальни переполнены женатыми мужчинами, страдающими от влюбленности в другую, и женщинами, засматривающимися на мужчин в то время, как у них уже есть жених или муж. Разве это, по сути, не то же самое, что давать обет всю жизнь любить Бога, а потом испытывать сомнения в своей вере при встрече с каким-то человеком?

Слегка напрягшееся лицо Сохи после моих слов о женатых мужчинах, мучающихся от любви к другой, внезапно окаменело при упоминании об обрученных женщинах, которые заглядываются на других мужчин.

Мое же лицо до сих пор вспыхивает, когда я вспоминаю о том дне. Кажется, в ответ на ее застывший взгляд я решил уколоть еще больнее.

– На самом деле, меня весьма возмущает сама попытка рассматривать монастырскую братию лишь в связи с их вынужденным половым воздержанием. Мне не нравится тенденция романтизировать мужчин, которые любят одну женщину и клянутся хранить ей верность, а нас, клянущихся всю жизнь хранить целомудрие ради Божьей истины, всегда считать символом сексуального запрета и угнетения. Я уже молчу про романтический лавровый венец.

Смогу ли я оправдаться своей незрелостью? Найду ли понимание, если скажу, что все происходило со мной впервые? Бесчестно я осматривал ее тонкие белые пальцы, чтобы удостовериться в отсутствии обручального кольца, и считал признаком победы то, что в ответ на мои ядовитые замечания ее почти немигающие огромные глаза на задеревеневшем лице слегка наполнились слезами. Я почувствовал тайное удовольствие, словно брал реванш за свой конфуз из-за зарождения невзаимной любви, которую допустило мое сердце прошлой ночью. Я старался скрыть свою одностороннюю симпатию: тон был тихим, но резким, выражение лица чересчур непоколебимым, а жесты – высокопарными…

– Я не предполагала, что это может так вас задеть. Прошу меня извинить. Думаю, мне пора.

Сохи сложила диктофон, блокнот и поднялась со своего места. В этот момент до меня дошло, что я натворил глупостей, но, похоже, было уже слишком поздно. С ледяным выражением лица Сохи слегка поклонилась и вышла из приемной для посетителей.

В тот день во время вечерни и повечерия Сохи сидела на самой дальней скамье. Страх быть навсегда отвергнутым и презираемым ею удерживал меня от взглядов в ее сторону. От места, где она сидела, по-прежнему исходил яркий свет, и она казалась вратами, ведущими в дивный мир зелени и цветов, но на этих вратах словно висел замок, который на веки вечные будет заперт.

Желание извиниться и мысль, мол, напротив – хорошо, что так вышло, служили утешением лишь для ума. Потребовалось не много времени, чтобы осознать, что все эти треволнения, преувеличенный гнев и изоляция не только не помогают потушить пламя любви к ней, а наоборот – раздувают его. Потому как уже после повечерия я обнаружил, что остался в храме и прислушивался к каждому шороху, раздающемуся в сумраке. Вернись я в свою монастырскую келью, а она – к себе, в комнату для гостей, и у нас не будет шанса встретиться где-либо вне храма. Заметив, что Сохи осталась уже после окончания молитвы, я не двигался с места, продолжая сидеть на скамье для монахов. Однако у меня не хватило духа хотя бы посмотреть в ее сторону.

И когда я наконец поднял голову, храм наполняла лишь темнота. А чего я, собственно, ждал? Что она подойдет и скажет: «Давайте поговорим»? Да. Именно этого я и ждал. Но она ушла. Вполне естественная развязка событий. И все же, вопреки всему, я просидел там больше часа и прождал ее. Каким же глупцом я был!

48

В ту ночь, когда я, насмехаясь над собственной наивностью, вернулся в кабинет с намерением прекратить все это, неожиданно зазвонил телефон. Это была Сохи.

– Что-то не спится, вы не могли бы достать вина?

Будто одержимый обещанием, от исполнения которого не мог отказаться, я прихватил бутылку вина и направился в гостевой домик. Она ждала в гостиной, одетая в свободный бежевый кардиган поверх длинного черного платья. Увидев меня, она неожиданно улыбнулась.

– Я разозлилась. Ведь вы без всяких экивоков разнесли мою диссертацию в пух и прах, – проговорила Сохи, выкладывая несколько ломтиков сыра на блюдце.

Я мялся, не зная, как попросить прощения, а она продолжила:

– Но я захотела простить вас. Что, на улице так холодно? Трясетесь как осиновый лист.

– Простите меня. Увлекшись, не заметил, как эмоции увели меня совсем в другую степь. Я хотел принести свои извинения. Простите меня.

Она была права – я действительно дрожал. Сохи, скрестив на груди руки, внимательно посмотрела на меня. Взгляд ее, на удивление, был теплым и нежным – в нем ощущалось сочувствие старшей сестры к младшему брату. Интуитивно я почувствовал, что она догадалась о моей печали и смятении.

– Возможно, вам и не понравятся мои слова, но вы, брат Йохан, именно тот человек, которого я искала, – рассмеялась Сохи, протягивая мне стакан с красным вином. – Сдается мне, вы находитесь под влиянием сильного стресса из-за противоположного пола, особенно из-за симпатичного вам человека. Моя диссертация, на самом-то деле, как раз и исследует это. Прошу прощения, но я хотела бы встретиться с вами, чтобы провести дополнительные изыскания. Нам нужно о многом побеседовать. Безусловно, вы вправе отказаться.

Глаза Сохи просияли улыбкой. Я не чувствовал унижения человека, попавшего в плен к врагу и раздетого донага. Я просто думал, как хорошо, что она улыбается. Меня охватил восторг человека, чей тяжкий грех был прощен. Этой поздней ночью я был счастлив тем, что остался с ней наедине, хотя и в гостиной домика для посетителей. Пусть даже меня использовали как подопытного кролика в качестве «объекта, испытывающего стресс от противоположного, симпатичного ему пола», мое сердце бешено колотилось от того, что меня не ожидает вечное отвержение и, возможно, я получу приглашение на зеленеющий луг за окном, врата в который она олицетворяла.

Тут в кармане ее кардигана зазвонил телефон. Видимо, звонил жених, с которым намечалась свадьба осенью. Время перевалило уже за десять, Сохи задумчиво посмотрела на экран телефона, а потом отключила батарею. Возможно, из-за этих мыслей снова на ее лице отразилась печаль, свидетелем которой я стал вчера при пробуждении, когда она смотрела на дождь за окном.