27
Моему уходу в монастырь сразу после окончания второго курса университета поспособствовали мои родные. При виде них я умолкал, втягивал голову в плечи и становился подавленным. Стоило мне оказаться в своей комнате, как я сразу же врубал радио на полную мощность.
Моя бабушка родилась на Севере, который сейчас отрезан от нас. По ее рассказам, во время войны она попала на Кодже, отправившись из порта в Хыннаме. Умная и незаурядная, она уже успела тогда устроиться на работу в Бенедиктинский монастырь в окрестностях Вонсана. Бабушка владела немецким и английским языками. В водовороте событий ее буквально выбросило на южный берег, где впервые в жизни она увидела живые изгороди из кустов дикого лимона и где даже посреди зимы цвели камелии. Это была теплая и зеленая страна, совершенно непостижимая для девушки с холодного Севера, где метели мели по полгода. Бабушка рассказывала, что начала работать на военной базе США, а за спиной у нее болтался новорожденный малыш – мой отец. На заработанные деньги она открыла ресторан холодной лапши нэнмён[8 - Нэнмён – традиционное северокорейское блюдо, холодная гречневая лапша, которую подают с небольшим количеством говяжьего бульона, ломтиками вареной говядины и вареным яйцом. Отдельно к ней идут соусы: горчичный и чуть сладковатый соус из красного перца. – Прим. пер.]. Зародившись в Кодже, достигнув Пусана, а после – Сеула, бабушкина лапша теперь превратилась в компанию с сетью ресторанов по всей стране.
Бабушка признавалась, что, будучи выброшенной на берег этой земли, она жила, уповая лишь на Создателя, веря в то, что Бог никогда не допустит, чтобы дарованное Им дитя росло в нищете и голоде. Но в действительности мне кажется, больше ей помогло свободное владение двумя языками, что в те времена было большой редкостью, а еще образ красивой молодой женщины, оставшейся вдовой. Однако любила она не сына, благодаря которому выживала, стоически вынося все испытания, а меня – Йохана, своего первого внука.
28
Для бабушки я был любимым внуком. По ее собственным словам – серьезным, внимательным и набожным. Со мной обращались как с господином. И пока я рос, катаясь как сыр в масле, мои родители были в тени. Мать до такой степени отличалась покорностью, как будто была тенью бабушки, а отец всю жизнь старался угодить своей матери, но так и не смог получить признания в качестве стоящего человека, обладающего мужской твердостью. Иногда, думая о своих родителях, я представляю их статистами на сцене, главная роль которых – возложить меня на алтарь любви бабушки.
Она меня любила, как и отец, и мама. Но, несмотря на это, назвать себя счастливым я не могу. Все они не ладили меж собой, и эта гнетущая атмосфера от их взаимного непонимания оказала на меня большее влияние, чем вся их любовь.
Возможно, я с детства скептически относился к любви только к одной женщине. Вспоминаются выстроившиеся в ряд в одном из уголков библиотеки фотоальбомы Чхве Мансика – я рассматривал их иногда, утомившись от чтения. Его искусные фотографии были реалистичны в том смысле, что точно и естественно запечатлевали людей, но в фантастической гамме черно-белых тонов, никогда не существовавших в реальности.
Однажды в ярко освещенной библиотеке я обнаружил фотографию парочки, что, крепко обнявшись, слилась в поцелуе на скамейке в одном из парков Рима. Позднее, во время своей учебы там, я бесчисленное количество раз был свидетелем подобного рода сцен, но тогда, в библиотеке, для меня, облаченного в монашеское одеяние, это фото иностранной пары, так откровенно целующейся на глазах у всех, стало большим шоком. Возможно, тем весенним днем тепло солнечных лучей, проникающих в окно библиотеки, и визуальный жар страсти, исходящий от этих двоих с фото, наложились друг на друга.
Так странно. Подпись гласила, что этой фотографии больше двадцати лет. А значит, они уже люди среднего возраста. Мне стало любопытно, как они изменились. Сливаются ли они по-прежнему вот так в поцелуях, а их объятия столь же жарки, как и раньше? Что будет с ними через двадцать лет? А еще через двадцать… Конечность и бесконечность, мимолетность и вечность, любовь и ход времени, розовые бутоны за окном и черная монашеская сутана… Это был субботний полуденный час: весеннее солнце светило в окно, и небесная синь просачивалась сквозь молодые листья тополя.
Тогда я снова убедился в правильности своего решения. И вовсе не от того, что мирская жизнь меня не привлекала, – просто я хотел посвятить себя чему-то более вечному и неизменному. Трудно представить, какое чувство восторга переполняло мою душу. Я ощущал гордость и упоение того, кто отказался от обыденного счастья простых смертных и решил пойти по тернистому пути одиночества. Во мне пробудилось безрассудство, свойственное человеку, представляющему в своих фантазиях лишь картину тропического лазурного моря с пальмами без летающей мошкары, комаров или полчищ гусениц на белом песчаном пляже. Наверно, я напоминал самонадеянного альпиниста, который, отправляясь в Гималаи, совершенно не страшился пронизывающего, буквально раздирающего щеки ветра и обжигающего холода.
Какие только фантазии не возникают… Эх, когда сейчас я думаю о той своей безрассудности и фонтанирующей самоуверенности, то, если честно, становится немного жутко и одновременно смешно. С другой стороны, если бы не подобное легкомыслие, осмелился бы кто-нибудь взойти на Гималаи, или отправиться исследовать морские глубины, или устанавливать исследовательские базы в полярных ледниковых зонах? Или впустить в свою жизнь женщину с абсурдно-нелепым обещанием вечной любви.
29
В тот день я специально не поехал домой в Сеул, а остался переночевать в Иосифском монастыре, чтобы на следующее утро отслужить мессу. Мы, монахи в черных сутанах с капюшонами на головах, отправились в собор. Полупустые скамьи занимали монахини из близлежащего женского монастыря и миряне, остановившиеся в домике для уединения. После мессы я спустился во двор, где холодный рассвет утопал в грушевом цвете. Минуя это белое облако цветов, я пошел в трапезную. Только что распустившиеся светло-зеленые листочки и белые соцветия груши блестели в лучах утреннего солнца. Войдя в трапезную, я увидел, что она уже там – похоже, пропустила утреннюю мессу.
Ким Сохи. На ее белой тарелке, словно корм для птички, лежали несколько ягодок малины, ложка йогурта и половинка тоста. Девушка пила кофе, скромно потупив глаза, будто стесняясь присутствия людей, закончивших мессу и пришедших на завтрак. Однако в ней чувствовалась некая надменность той, кто в полной мере осознает, что является сосредоточием многих восхищенных взглядов. От нее исходил ослепительный свет прекрасной женщины, уверенной в своей красоте, который заставлял других чувствовать свою неполноценность.
В ответ на радостное приветствие брата Иосифа Сохи неловко улыбнулась и сразу же склонила голову над кофейной чашкой. Я не особо смотрел в ту сторону, но, сам того не желая, какое-то время спустя заметил, как девушка длинно зевнула, слегка прикрыв рот своими тонкими белыми пальцами.
30
В день моего возвращения в монастырь произошел небольшой переполох. Михаэля, которого не было видно вплоть до вечерней молитвы, задержали в полицейском участке.
Наш монастырь еще со времен диктатуры Пак Чонхи благодаря неравнодушию немецких братьев к правам человека был известен антидиктаторской и демократической миссионерской деятельностью. Кроме того, впервые в провинции Кёнбук именно в нашей обители был показан документальный фильм Юргена Хинцпетера, который, рискуя своей жизнью, вывез фильм о резне в Кванджу за пределы Кореи, тем самым сообщив об этом всему миру. В городе Тэгу церковь, куда в 1970-х и 1980-х годах были командированы с миссией священники нашего монастыря, находилась под пристальным наблюдением диктаторов, отправлявших автобусы с полицией к зданию храма во время каждой мессы. Старшая братия долгое время гордилась этой миссией. Скорее всего, эта гордость немногим отличалась от той, что испытывали заявлявшие о своей преданности одной и той же партии в течение сорока лет, за которую бессменно голосовали. Однако впервые молодой монах был арестован за свои единоличные действия.
Как только я прибыл в монастырь, меня вызвал настоятель, и мы вместе на его машине поехали в полицейский участок в Тэгу.
Во время сорокаминутной поездки аббат не проронил ни слова. Со стороны Михаэля было большой оплошностью покинуть обитель без разрешения начальства. И то, что это произошло накануне таинства посвящения в духовный сан, напрямую касалось всего монастыря. Наверно, в миру это можно сравнить с новостью о том, что жениха прямо накануне свадьбы задержали в полиции. Я чувствовал гнев и непреклонность настоятеля, который сидел с закрытыми глазами на заднем сиденье. Мне вдруг почему-то стало не по себе. Теперь оставалось лишь надеяться на прошлое безукоризненное поведение Михаэля и его сообразительность. Хотя меня беспокоило, что в их непростых в последнее время отношениях с аббатом появилась трещина.
Михаэль частенько пропускал утреню, а в дни учебы в духовной семинарии Тэгу нередко отсутствовал и на вечерне. Тот факт, что человек, давший вечные обеты посвятить тело и душу Богу, то и дело не появляется на молебнах, был явным признаком назревания серьезной проблемы в его душе. Это понятно даже тому, кто только сутки назад поступил в Бенедиктинский монастырь с его полуторатысячелетней историей.
Конечно, будучи ближе всего к Михаэлю, я вполне мог его понять. Он, похоже, допоздна засиживался с книжкой, а иногда можно было видеть, как он в общей комнате за компьютером что-то долго печатает. Естественно, после такого прийти на утреню было непросто. Так что с ним, по идее, должны были обойтись иначе, чем с теми нерадивыми монахами, которые тайком припрятывали вино в своих кельях и напивались в одиночку, после чего, конечно же, пропускали утренние молебны.
Хотя в последнее время Михаэль, судя по всему, сблизился с какими-то новыми людьми в семинарии, куда он пару раз в неделю ездил на консультацию к профессору для подготовки диссертации. И эти его знакомые состояли в обществе желающих стать справедливыми священниками. Иными словами, теми, кто, вооружившись революционным духом Христа и идеей поддержки бедных, хочет спуститься в самые низы и быть с подлинно страждущими. Порой мне казалось, что, если бы не секретарские обязанности при настоятеле, я бы тоже последовал за ним. Как может оправдаться христианство, если оставляет без внимания бедных и угнетенных? Однако в реальности для меня это было просто невозможно, так как постоянно приходилось заниматься разными делами по поручению аббата. А Михаэль, связавшись с этими людьми, участвовал даже в их попойках, после чего частенько в спешке прыгал в последний поезд из Тэгу. И я знал, что из-за этого настоятель недоволен, выжидая лишь подходящего момента.
– Не пора ли уже кому-нибудь исправить ошибку католической церкви? Йохан, не похоже, чтобы Бог, раскидав мины зла повсюду в этом бренном мире – долине слез, – тайно снабдил картами минных полей лишь верхушку духовенства: папу и епископов, а нам оставил ничтожную роль подбирать крупицы скудной информации об этих самых минах на воскресных мессах.
Тут сарказм Михаэля набрал обороты.
– Супружницы буржуа приходят в церковь и со слезами молятся за бедных, а иногда даже выходят на улицы, чтобы со своих холеных рук лично накормить и напоить голодающих, однако ж совершенно бесчувственны к несправедливым увольнениям и угнетению личности на заводах своих муженьков. Хотя при этом сами себя считают последовательницами учения Иисуса и посещают мессу, после которой не испытывают ни капли раскаяния. Вот наша действительность! И самые большие поборники этой действительности – приходы и монастыри! Епископы и настоятели!
И если Иисус и вправду придет вновь, что Он им скажет? Я подозреваю, что во второе пришествие Христа они первым же делом пригвоздят Его ко кресту. Или же тайком ото всех упрячут в подземелье. Хотя нет. Нынче действуют по-другому. А то критика зашкалит. Самое лучшее – при помощи СМИ сделать из Него дурака. Будут цепляться ко всяким мелочам и строчить разоблачающие статьи. Вот, например: «Возник переполох по поводу приглашения в один дом, куда Его сопровождала молодая женщина – Мария Магдалина. Которая, видите ли, решила сделать широкий жест и вылила на ноги Спасителю благовоние миро ценой аж в два миллиона вон. Притом, что, вообще-то, они должны были все продавать и раздавать деньги нуждающимся».
Монолог Михаэля затянулся.
– Выяснят марку благовония, объявят его цену, и, возможно, появится новое понятие – «бальзам радикалов», а лучше – «бальзам Иисуса». Появятся статьи с упреками интернет-пользователей, что от продажи бальзама можно было выручить сумму, покрывающую месячные расходы на питание тридцати бедных детей. И скажут, дескать, беда в том, что Иисус защищает Марию, считая ее поступок вполне нормальным, хотя это ведь ни в какие ворота не лезет! В некоторых источниках будут сплетни о непристойной связи Иисуса и Марии Магдалины – мол, факты еще не оглашены и не выяснены до конца, но, по словам близкого знакомого Иисуса, у них был ребенок. И все в таком духе. А если забить в поисковике «Иисус из Назарета», то появятся изображения Марии Магдалины, выливающей миро, и откроется куча статей с заголовками типа «Во времена Иисуса и Марии Магдалины» или «На самом ли деле Иисус был холостяком?». Будут строчить и судачить: «Иисус утверждает, что является Сыном Божьим: сначала говорит, что следует соблюдать закон, а потом заявляет, что закон для людей, и ведет себя вместе с учениками так, будто они получили индульгенции. Он постоянно в подпитии; сам же заявляет, что еще не пришла пора, но, когда выпивки не хватило, совершает свое первое чудо, превратив воду в вино, будто в доказательство, какой Он заядлый пьяница. А если сложить годы учебы всех Его так называемых учеников, то не наберется даже на окончание средних классов школы! Так-то вот!»
Даже люди, которые по первости думали об Иисусе хорошо, впоследствии скажут, мол, чего-то Он слишком далеко зашел, палку-то явно перегнул… И вот этот Его образ будет все больше и больше откладываться в голове. Так день за днем будут вырывать из жизненного контекста Иисуса куски информации, к которым можно придраться, и наслаивать их друг на друга, заключив в конечном итоге, что Он псих… Во как! Это и есть современное убийство. Крест современности – это СМИ, а распятие Христа – это казнь через медиа.
Сидя за рулем, я про себя молился ангелу-хранителю Михаэля – главному Архангелу: «Пожалуйста, защити Михаэля! Чтобы он не был слишком жестким, чтобы не использовал слишком враждебные методы, чтобы шел к своей цели и побеждал только мирными путями, исповедуя добро, молчание и послушание».
И смех и грех – во время молитвы Архангелу Михаилу я вдруг вспомнил, что он возглавляет святое воинство с копьем и мечом в руках, сокрушая зло в битвах. Я решил тогда помолиться своему святому, Иоанну Крестителю. Но так совпало, что и он открыто критиковал правителей своего времени и боролся с ними даже более решительно, чем Иисус. Вплоть до того, что не притрагивался к пище высших слоев общества. А его голову, между прочим, отрубленную властями, водрузили на серебряное блюдо, точно спелый плод, и выставили на всеобщее обозрение на пире сильных мира сего. Я собирался помолиться святому Самуилу, ангелу-хранителю настоятеля. Однако Самуил был одним из тех, кто возглавил переворот, с целью сместить с трона отринувшего Божью волю царя Саула и воцарить бедного пастуха Давида.
Зайдя так далеко в своих размышлениях, я почувствовал, как внезапно по спине пробежал холодок.
«Мира, мира!» – я вспомнил мольбы Франциска[9 - Йохан вспоминает Франциска Ассизского – одного из главных святых католической церкви, основателя ордена францисканцев. – Прим. ред.]. И уже хотел было помолиться ему. Но вдруг на ум пришла его биография. Когда Франциск решил стать нищенствующим монахом, его отец подал в суд. На тот момент он был преуспевающим торговцем тканями и не мог ни понять желание своего сына, ни смириться с таким его решением. Представ перед судом и выслушав речь отца о том, как тот его кормил, одевал и воспитывал, Франциск воскликнул: «Тогда заберите одежду, которую вы мне дали!» – и, тут же раздевшись, швырнул вещи на пол. А затем покинул зал суда в чем мать родила и стал отшельником, как и мечтал. С точки зрения обывателей, что могло быть более агрессивным, безнравственным и неэтичным, чем эта его выходка? И более безумным… Как же стыдно было его отцу?
Я прекратил молиться, а машина к тому времени подъехала к полицейскому участку в окрестностях Тэгу. Вопреки ожиданиям, Михаэль выглядел абсолютно спокойным. Однако, увидев выражение лица настоятеля, застыл на своем месте. Я лучше других знал об ожиданиях аббата насчет Михаэля, и потому меня тоже пробрала дрожь.
Дело оказалось на удивление простым. Уволенная с местной текстильной фабрики работница залезла на стальную опору, где проходил высоковольтный кабель, а внизу собрались члены профсоюза, которых также уволили. Михаэль же, когда у него выдалось свободное время, видимо, присоединился к ним. В тот день полиция попыталась спустить работницу с незаконно занятой вышки с помощью подъемного крана, из-за чего завязалась потасовка. Вот Михаэль, присутствовавший на месте событий, и был арестован заодно с ними.
Инцидент был незначительный, к тому же в этих местах наш монастырь имел определенный вес, так что прибегать к связям настоятеля не потребовалось. Полиция провела задержание, чтобы немного припугнуть, поэтому все закончилось предупреждением и освобождением из-под ареста. Мы забрали Михаэля и вернулись в обитель. Однако проблема заключалась не в суровости уголовного наказания. Даже после принесения временных обетов вся жизнь монаха должна быть направлена к святости. Строго говоря, это касается даже физического аспекта. Тем самым доказывая важность послушания.
31
Существует одна забавная история о монахе-бенедиктинце, которую мы часто слышали еще в нашу бытность послушниками от отца-магистра.
Примерно тысячу лет назад в одном из бенедиктинских монастырей жил монах, который взмывал в воздух от ликования всякий раз при упоминании слов «Иисус», «Святой Дух», «Бог Отец» и подобных. Очевидно, это было результатом благодати. Однако местной братии приходилось весьма нелегко из-за таких его чудесных полетов. Они мешали молиться, служить мессу и погружаться в размышления над Писанием. Понятно, что монахов мучили сомнения и зависть, мол, почему Создатель одарил подобной способностью лишь его?
Однажды, во время реконструкции собора, нужно было установить на крышу огромный крест весом в целую тонну, и этот монах подвизался выполнить работу. Во дворе монастыря все братья стали выкрикивать «Иисус, Святой Дух! Создатель!» и все в таком роде, от чего тело монаха взмыло вместе с громоздким крестом в руках на крышу, где он, как и надо, был установлен. Когда этот монах спустился на землю, братия встретила его весьма холодно. Все разошлись по своим кельям, будто ничего не случилось. После долгих размышлений настоятель вызвал монаха и повелел:
– С нынешнего дня прекращай взмывать!
А ведь он взлетал не по волшебству и не по своему желанию. К тому же использовал свою способность на благое дело. Хоть и неохотно, он повиновался настоятелю, согласно клятве, которую дал. С тех пор он затыкал уши, чтобы не слышать слов «Иисус», «Святой Дух», «Создатель» и других, и даже привязывал себя к земле.
Закончив свой рассказ, отец-магистр обвел нас глазами и заключил:
– Так несколько десятилетий спустя он действительно стал святым.
Мы, молодые люди, слушая это, со смешками зубоскалили, мол, уж в наши-то дни можно было и не подчиняться. Если бы он пустил в интернет видео хотя бы одного чуда, произошедшего с ним, то вполне мог бы оставить обитель и создать свой собственный монашеский орден, куда со всей страны хлынули бы верующие, на пожертвования которых приход буквально утопал бы в деньгах… Но на самом деле эта история заставляла о многом задуматься.
Жить вместе, сплоченно… на этом крайне трудном и тяжком пути. И пускай найдутся те, кто будет хмыкать, дескать, в наше время подобного не бывает, однако именно послушание является великим секретом того, что эта удивительная организация существует уже более полутора тысяч лет…
– Сегодня отправляйтесь спать, а завтра после утрени побеседуем, – холодно проговорил настоятель.
Михаэль, однако, головы не склонил.