Врата Рима. Гибель царей

– Как ни странно, далеко не все. Многие держатся осторожно, не хотят становиться на чью-либо сторону. Многие из новых поддерживают Суллу. Среди тех, кто идет за мной, немало как людей знатных, так и голодных волков в стае. Есть еще народные трибуны, которые заявляют во всеуслышание, что не примыкают ни к каким партиям, а голосуют по собственному убеждению, но с ними-то все понятно: эти всегда проголосуют за дешевое зерно и поблажки для народа. Сбрасывать их со счетов нельзя – у них есть право вето.

– Значит, они могут ставить тебе палки в колеса?

Марий поднес ко рту чашу с вином:

– Трибуны не станут вмешиваться в наши с Суллой дела. Их сфера – городская жизнь. И даже если было бы иначе, вряд ли кому-то достало бы смелости пойти наперекор мне, когда мой легион стоит на Форуме. Мы – консулы, Сулла и я, и мы распоряжаемся всей военной силой Рима. Мы руководим сенатом, а не он нами. – Он снисходительно улыбнулся и сделал знак налить вина. Ему подали полную чашу.

– Что будет, если у тебя возникнут разногласия с сенатом или с Суллой? – спросил Гай.

Марий фыркнул:

– Обычное дело. Сенаторы должны принимать законы, добиваться их исполнения и строить империю. Существуют разные важные выборные должности – эдилы, преторы, консулы. Нас с Суллой избрал народ, и сенат этого не забывает. Консул, если того пожелает, может наложить вето на принятие любого закона, тогда все обсуждения прекращаются, а дело откладывают до конца года. Точно так же мы можем мешать и друг другу, хотя это случается нечасто.

– Но какое влияние имеет сенат на консулов? – не унимался Гай. – Может ли он ограничивать их власть?

Марий приложился к чаше и с усмешкой похлопал себя по животу.

– Сенаторы могут проголосовать против меня и даже лишить меня должности. Однако на деле мои сторонники и клиенты просто не допустят такого голосования, так что на протяжении года консул практически неприкосновенен.

– Ты говорил, что консула выбирают только на год, а потом он уходит с этого поста, – сказал Гай.

– Для сильных людей закон – штука гибкая. Наступает новый год, сенат требует сделать исключение, и меня переизбирают заново. Видишь ли, я нужен Риму, и все об этом знают.

Гай был рад, что Марий говорит с ним вполне доверительно. Теперь он лучше понимал, почему отец относился к этому человеку настороженно. Марий был непредсказуем, как молния в летнюю грозу, – никто не мог предвидеть, куда он нанесет очередной удар. Но сейчас дядя держал на ладони весь Рим, а Гай уже понял, что и сам хочет быть в центре событий.

Рев толпы они услышали задолго до того, как приблизились к городским воротам. Словно сокрушительная бесформенная волна он обрушился на них у границы Рима. Городская стража приблизилась к золоченой повозке, и Марий поднялся навстречу. В начищенных до блеска доспехах, они держались с подобающим случаю сдержанным достоинством.

– Назови себя, – потребовал один из них, – и скажи, какое у тебя дело.

– Марий, командир Первородного легиона. Я здесь, чтобы пройти триумфальным шествием по улицам Рима.

Стражник едва заметно покраснел, и Марий ухмыльнулся.

– Можешь войти в город, – сказал стражник, отступая в сторону и жестом приказывая открыть ворота.

Марий наклонился к Гаю:

– Согласно обычаю, я должен был испросить разрешения, но сегодня не тот день, чтобы кланяться городским стражникам, не сумевшим пробиться в легионы…

Он снова сделал знак, и над всем строем разнеслось пение рогов. Ворота открылись, и собравшаяся за ними толпа завопила от восторга. Волна шума ударила в легион, и вознице Мария пришлось крепко дернуть за поводья, чтобы кони двинулись дальше.

Первородный вступил в Рим.

– Выбирайся наконец из постели, если хочешь увидеть триумф! Все говорят, зрелище будет великолепное. Твои отец и мать уже оделись, сопровождающие собрались, а ты все нежишься!

Корнелия открыла глаза и потянулась, не замечая, что соскользнувшее покрывало обнажило золотистое тело. Ее служанка, Клодия, раздвинула оконные занавеси, впуская в комнату свежий воздух и солнечный свет.

– Смотри, солнце уже высоко, а ты даже не оделась. Как не стыдно спать голой. А если бы я была мужчиной или вошел твой отец?

– Отец бы не вошел. Он знает, что, когда жарко, я сплю голая.

Все еще зевая, обнаженная Корнелия поднялась с постели и потянулась, как кошка, выгибая спину и хватая в кулачки воздух. Клодия подошла к двери спальни и опустила засов на случай, если кому-то вздумается заглянуть в комнату.

– Думаю, ты сначала окунешься, – сказала Клодия, – а уже потом оденешься.

В ее голосе слышалась любовь, которую не могла скрыть никакая притворная строгость.

Корнелия кивнула и босиком прошлепала в купальню. Идущий от воды пар напомнил ей, что все в доме трудятся с самого рассвета. Корнелия даже испытала легкий укол вины, однако это чувство рассеялось, когда она перекинула ногу через край и со вздохом опустилась в воду. Ей нравилась эта утренняя роскошь, которой она предавалась, не дожидаясь предусмотренного домашним распорядком дневного купания.

Клодия последовала за ней с охапкой полотенец. Заряженная невероятной энергией, она, казалось, никогда не останавливалась. Посторонний и не принял бы ее за рабыню – ни одежда, ни манеры не выдавали ее положения. Драгоценности у нее были настоящие, а выбор одежды – богатый.

– Быстро! Вытирайся вот этим и надевай мамилларе.

Корнелия застонала:

– Эта повязка слишком тесна для такой жары!

– Зато через несколько лет твои груди не будут висеть, как пустые мешочки! – фыркнула Клодия. – Вот тогда и скажешь спасибо, что носила ее в свое время. Вставай! Вылезай из воды, ленивица! И не забудь прополоскать рот.

Пока Корнелия вытиралась, Клодия разложила ее одежду и открыла серебряные коробочки с краской и маслами.

– Надень вот это.

Корнелия подняла руки, и служанка опустила на нее длинную белую тунику.

Девушка пожала плечами, чтобы туника скользнула вниз, и села за стол, поставив перед собой овальное бронзовое зеркало.

– Вот бы завить волосы, – грустно вздохнула она, пропуская между пальцами густую, цвета темного золота, но – увы – прямую прядь.

– Тебе не пойдет, Лия. Да и некогда сегодня! Твоя мать и ее орнатрикс[6 - Орнатрикс – рабыня, занимавшаяся туалетом своей госпожи.] уже наверняка закончили. Мать будет тебя ждать. Так что сегодня не до ухищрений.

– Тогда нанеси немного охры на губы и щеки. Ты же не станешь мазать меня этими отвратительными свинцовыми белилами.

Клодия раздраженно фыркнула:

– Скрывать цвет лица тебе придется не раньше чем через несколько лет. Сколько тебе уже, семнадцать?

– Ты сама знаешь. Помнишь, как ты напилась на празднике? – улыбнулась Корнелия, стараясь не двигаться, пока служанка накладывала краску.

– Я веселилась, как все остальные. Выпить в меру – в этом нет ничего плохого, я всегда так говорила. – Клодия кивнула сама себе, растирая краски. – Теперь немного сурьмы вокруг глаз – пусть мужчины думают, что они темные и загадочные, – и займемся прической. Не трогай! Держи руки при себе, тогда и не размажешь.

Быстро и умело Клодия разделила темно-золотые пряди и собрала их сзади, открыв высокую, стройную шею Корнелии. Потом посмотрела на воспитанницу в зеркале и улыбнулась.

– Не пойму, почему твой отец до сих пор не нашел тебе мужа! Девушка ты красивая.

– Он сказал, что предоставляет мне выбрать самой, а мне никто пока не понравился, – ответила Корнелия, трогая заколки в волосах.

Клодия недовольно поцокала языком: