В сторону (от) текста. Мотивы и мотивации

Примеры заячьих мотивов в русской культуре XIX века можно умножить, но уже сказанного достаточно, чтобы подчеркнуть их общую функцию – функцию новизны и художественной выразительности. Уместность вышеприведенных упоминаний в литературных текстах, вероятно, первоначально осознавалась тем сильнее, чем сильнее осознавалась новизна оправдывающей их поэтики. Но к концу века такое оправдание уже было излишним. Отказ от изобразительной дидактики классицизма потребовал поэтики и нарративных приемов, кристаллизующихся в произведениях тех, кого впоследствии авторы хрестоматий назовут русскими классиками. Но будучи созданными, такая поэтика и такие приемы обратились собственной инерцией, ожидавшей преодоления, как покажет будущее, в декларациях новых художественных идеологий. В русской культуре таковыми стали поэтика символизма и различных форм авангарда первой четверти XX века. Новое время породит новых зайцев[170 - См., напр.: Штейнер Е. Авангард и построение нового человека: Искусство советской детской книги 1920?х годов. М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 36; С. Россомахин А., Успенский В. ХЛЕБНИКОВЗАЯЦ: книга рифм. СПб.: Арка, 2017. См. также рассказ о «революционных» зайцах в воспоминаниях Ильи Эренбурга о цирковом номере В. Л. Дурова первых послереволюционных лет: «Хотя В. Л. Дуров не одобрял футуристов, он сам был эксцентриком, и спектакль, которым он открыл свой театр для детей, назывался эксцентрично: „Зайцы всех стран, соединяйтесь!“ Я хорошо помню его содержание. Вначале заяц приподымал деревянный переплет большой книги, на котором значилось „Капитал“; он перелистывал страницы, потом подзывал к себе других зайцев; их было не менее двадцати. В следующей картине на сцене был макет дворца; его охраняли кролики с ружьями. Из-за кулис выбегали зайцы, выталкивая игрушечную пушку; зайцы стреляли из пушки в кроликов и, одержав победу, подымали над дворцом красный флаг» (Эренбург И. Люди, годы, жизнь. Кн. 1 и 2. М.: Сов. писатель, 1961. С. 567).].

Барельф с бегущим зайчиком на одном из фронтонов особняка Демидова (1840. Арх. О. Монферран. Большая Морская ул., 43). Фото автора

Лев Толстой, Луи Пастер и бешеные собаки

Очерк христианской антрозоологии

Видел приятный сон: собаки лизали меня, любя.

    Лев Толстой. Дневник. 1910

1

Лев Толстой любил собак. Очевидцы и собеседники согласно свидетельствуют о его интересе к тому, что мы сегодня назвали бы кинологией (собаковедением), а шире – антрозоологией – наукой о взаимоотношениях человека и животных[171 - Увлекательное введение в дисциплину: Herzog H. Some We Love, Some We Hate, Some We Eat. Why It’s So Hard to Think Straight about Animals. New York: HarperCollins Publ., 2010 (рус. пер.: Херцог Х. Радость, гадость и обед: Вся правда о наших отношениях с животными. М.: Карьера Пресс, 2011). Об истории взаимоотношений человека и собаки: Гийо Д. Люди и собаки. М.: Новое литературное обозрение, 2017.]. Читатели Толстого легко вспомнят литературные доказательства такой любви и знания: авторские воспоминания о том, как в детстве он любил смотреть на резвящихся на лугу борзых, как они «летали с загнутыми на бок хвостами»[172 - Толстой Л. Н. Воспоминания // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 34. Произведения 1900–1903 гг. М.: ГИХЛ, 1952. С. 357. Все дальнейшие сноски на сочинения Л. Н. Толстого – по этому изданию.], как, увлекшись в отрочестве пантеизмом, всерьез гадал о том, кем он был до рождения – лошадью, собакой или коровой[173 - Толстой Л. Н. Рукопись второй редакции «Отрочества» (1853) // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 2. Отрочество. Юность. М., 1935. С. 287.], как он гулял с любимым Трезором («Трезор пришел и лизнул меня в нос. Я взял его за лапы и стал играть его лапами [фортепианные] фантазии»)[174 - Толстой Л. Н. Автобиографический отрывок «Оазис» (конец 1860?х) // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 7. Произведения 1856–1869. М., 1936. С. 143.], трогательные автобиографические рассказы о легавом Мильтоне и «мордашке» Бульке[175 - Отмечу, кстати, что вопреки широко распространенному мнению (попавшему, в частности, и в Википедию), черная Булька Толстого – не бульдог в современном понимании этой породы, а охотничий мордаш-молосс (мастиф) или меделян, которые в современной Толстому классификации входили в группу бойцовых «широкомордых» собак (wide mouthed dog). См.: Буссе Л. Собака в главных и побочных ее породах. СПб., 1859; Сабанеев Л. П. Собаки охотничьи, комнатные и сторожевые. Борзые и гончие. М.: Терра, 1992 (1?е изд. – 1896).], детально выписанные сцены собачьей охоты в «Войне и мире» и «Анне Карениной». И. М. Ивакина Толстой уверял, что собаки не могут выдержать взгляд человека больше трех секунд, и он лично это проверял на Смоленском бульваре, глядя на огромных злобных псов через забор[176 - Ивакин И. М. Записки // Литературное наследство. Т. 69. Кн. 2. М.: Изд-во АН СССР, 1961. С. 66.]. С. Н. Дурылин был свидетелем, как Толстой подробно объяснял своей знакомой, как лечить «что-то внутреннее» у ее охромевшей собаки[177 - Дурылин С. Н. У Толстого и о Толстом: Воспоминания // Прометей: Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей». Т. 12. М.: Молодая гвардия, 1980. С. 209.]. Из записок Н. И. Тимковского узнаем о своеобразном юморе уже пожилого Толстого, когда он подражал лаю собак, «представлял, как лает мужицкая собака и как – господская»[178 - Тимковский Н. И. Мое личное знакомство с Л. Н. Толстым // Лев Николаевич Толстой в воспоминаниях современников: В 2 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1978. С. 437.]. На фотографии А. Савельева, сделанной за несколько месяцев до смерти Толстого, мы видим писателя вместе с семейным любимцем – черным пуделем Маркизом[179 - https://russiainphoto.ru/photos/121517/], которого сам он замечательно выдрессировал, научив закрывать за собою дверь в кабинет[180 - Попов Е. И. Отрывочные воспоминания о Л. Н. Толстом // «Летописи» Государственного литературного музея, II. М., 1938, С. 376–377; Толстая А. Л. Отец. Жизнь Толстого. М.; Берлин: Директ-Медиа, 2016. С. 787.].

В целом упоминания о собаках, встречающиеся в этих и других текстах Толстого и его окружения, могли бы составить обширный «кинологический» контекст его творческой и личной биографии. Меня, однако, будет занимать не сам этот контекст, но засвидетельствованный теми же текстами интерес писателя к проблеме собачьего бешенства – проблеме, которая в ретроспективе художественных и критических высказываний Толстого представляется мне устойчивым мотивом его размышлений о жизни, научном прогрессе, нравственности и вере.

2

Впервые упоминание о собачьем бешенстве встречается у писателя в качестве метафоры в 4?м томе «Войны и мира» (1868). Катастрофическое отступление из России французских войск рисуется здесь как травля бешеной собаки ее здоровыми сородичами:

Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку[181 - Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 12. Война и мир. Том четвертый. М., 1940. С. 123. В рукописных вариантах к этому пассажу речь идет о «забеглой собаке», «бешеная» появилось в окончательной редактуре текста (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 15. М., 1955. С. 101. № 227).].

Спустя три года Толстой вспомнит о действительных случаях собачьего бешенства. Хронологически первыми историями на эту тему стали рассказы Толстого для детей, включенные им во вторую и третью книгу «Азбуки» (1872). Во 2-ю книгу «Азбуки» Толстой включил рассказ «Бешеная собака» о щенке по имени Дружок, которого однажды покусала забежавшая во двор больная собака: «хвост у ней был опущен, рот был открыт и изо рта текли слюни». На десятый день у Дружка появляются те же признаки: «Глаза у него были мутные, изо рта текла слюна». Как ни любили Дружка барин с барыней и их дети, но теперь не оставалось сомнений, что их любимец болен и опасен. Дружка было решено убить. Сначала это попытался сделать барин, но, разнервничавшись, промахнулся и только ранил любимую собаку. «Тогда кликнули охотника, и охотник из другого ружья до смерти убил собаку и унес ее»[182 - Толстой Л. Н. Азбука. Полн. собр. соч. Т. 22. 1871–1872. М., 1957. С. 223. Первая публикация: Азбука графа Л. Н. Толстого. Кн. II. СПб.: Тип. Замысловскаго, 1872. С. 20–21.].

Напечатанный в третьей книге «Азбуки» цикл историй о собаках Бульке и Мильтоне также заканчивается их смертью: Мильтона запорол кабан, а Бульку, как полагает рассказчик, укусил бешеный волк:

С ним сделалось то, что называют по-охотничьи – стечка. Говорят, что бешенство в том состоит, что у бешеного животного в горле делаются судороги. Бешеные животные хотят пить и не могут, потому что от воды судороги делаются сильнее. Тогда они от боли и от жажды выходят из себя и начинают кусать. Верно, у Бульки начинались эти судороги, когда он начинал лизать, а потом кусать мою руку и ножку стола. <…> Охотники говорят, что когда с умной собакой сделается стечка, то она убегает в поля или леса и там ищет травы, какой ей нужно, вываливается по росам и сама лечится. Видно, Булька, не мог вылечиться. Он не вернулся и пропал[183 - Там же. С. 413. Первая публикация всех рассказов («Булька», «Булька и Кабан», «Мильтон и Булька», «Черепаха», «Булька и волк», «Что случилось с Булькой в Пятигорске», «Конец Бульки и Мильтона»): Азбука графа Л. Н. Толстого. Кн. III. СПБ.: Тип. Замысловскаго, 1872. С. 30–45.].

История про Дружка во второй книге «Азбуки» комментируется в Полном (так называемом «девяностотомном» и других изданиях, зависящих от него) собрании сочинений писателя как переработка одного эпизода из рассказа английской писательницы Гресы Гринвуд «Гектор, борзая собака», перевод которого был напечатан в журнале «Звездочка» еще в 1863 году[184 - Гринвуд Г. Гектор, борзая собака // Звездочка. 1863. № 9. С. 231.]. Интересно, однако (и не отмечено комментаторами), что, включая через два года тот же рассказ во «Вторую русскую книгу для чтения» (1875), Толстой дал ему подзаголовок «быль», что, вероятно, должно было принципиально указывать юным читателям, что рассказанная им история не выдумана, а правдива. Булька и Мильтон – имена охотничьих собак самого Толстого, а истории о них – и в том числе историю о смерти Бульки – слышали разные собеседники писателя в качестве мемуарных, происшедших в бытность его службы на Кавказе[185 - Берс С. А. Воспоминания о Л. Н. Толстом. Смоленск, 1894. С. 42; Маковицкий Д. П. У Толстого. 1904–1910: «Яснополянские записки»: В 5 кн. // Литературное наследство. Т. 90. Кн. 1: 1904–1905. М.: Наука, 1979. С. 145–146; Бунин И. Освобождение Толстого // Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. Т. 7. М.: Терра, 2009. С. 69. Булька неоднократно упоминается в Дневнике Толстого за 1852 год.].

Внося исправления в печатающиеся сборники «Новой русской азбуки» и «Русских книг для чтения» (1874–1875), Толстой в это же время работает над текстом «Анны Карениной», в рукописных вариантах которого есть сцена встречи Левина с бешеной собакой[186 - Толстой Л. Н. Варианты к «Анне Карениной» № 91 (рук. № 69) // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты. М., 1939. С. 322–323.]. Читатели журнального издания третьей части романа в «Русском вестнике» (1875) могли оценить расширенную версию этой сцены, которая позднее была исключена из окончательной редакции романа, вышедшего отдельным книжным изданием в 1878 году (и печатающегося в этой редакции во всех последующих публикациях). В журнальном варианте интересующая нас сцена предваряет приезд к Левину смертельно больного брата Николая. Здесь ему предшествует рассказ о смерти жившего на пенсию Левина старика-слуги, которого он неохотно собирается навестить, но уже не застает в живых, и о его возвращении домой, когда по дороге ему навстречу приближается взбесившаяся накануне гончая по имени Помчишка:

Она лежала на почерневшей от мокроты куче соломы у конюшни, положив свою с белой проточиной голову на лапы, и смотрела на Левина, как ему показалось. Он, не останавливаясь, вгляделся в нее. В полутьме он не мог разобрать выражение ее лица.

– Помчишка, ффю, на! – свистнул он.

Собака поднялась шатаясь и двинулась к нему. «Пожалуй, и точно бешеная», – подумал он и прибавил шагу.

В сорока шагах впереди был дом приказчика, в двадцати шагах сзади была собака. Он опять оглянулся. Собака подвигалась к нему медленною рысью. На ходу он разглядел ее всю. Рот был открыт, хвост поджат, и она бежала, шатаясь из стороны в сторону, не разбирая дороги и брызгая лапами по лужам. Вся эта прежде ласковая, веселая собака имела странный, не собачий вид. Это была не собака, а какое-то неизвестное существо. Чем она более приближалась, тем менее она была похожа на себя и тем яснее было то новое существо, которое, приняв на себя вид собаки, приближалось к нему.

Ужас, какого никогда не испытывал Левин, охватил его, он бросился бежать своими сильными, быстрыми ногами что было духа. Ужас, который он испытывал, казалось, не мог быть сильнее; но в ту минуту, как он побежал, ужас еще усилился. Как сумасшедший, он влетел в двери сеней управляющего и, не в силах ответить на вопросы жены приказчика, выбежавшей к нему в сени, долго не мог отдышаться[187 - Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 18. М.; Л., 1934. С. 533. В журнальном варианте, по сравнению с рукописным текстом, в числе разного рода изменений Толстой убирает в описании Помчишки развернутую характеристику ее внешнего вида: «рот был открыт и полон слюны, хвост поджат» (Т. 20. С. 322), почти буквально повторяющую описание бешеной собаки из одноименного рассказа во второй книге «Азбуки»: «хвост у ней был опущен, рот был открыт и изо рта текли слюни» (Т. 22. С. 223).].

Почему Толстой (фактически передоверивший корректуру и редактуру книжного издания Н. Н. Страхову)[188 - Гудзий Н. К. Текстологический комментарий // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 19. М., 1935. С. 470; Гудзий Н. К. История писания и печатания «Анны Карениной» // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 20. М., 1939. С. 643.], отказался от сцены встречи Левина с бешеной собакой, остается судить предположительно. Возможно, она была избыточна для характеристики личности Левина и ослабляла общую динамику сюжета в обрисовке других персонажей романа, возможно, появившиеся в печати на протяжении трех лет три разножанровых текста, в которых были рассказы о собачьем бешенстве, ранее напечатанные в «Азбуке» и «Русских книгах для чтения», показались Толстому (или Страхову) ненужно диссонирующими романному повествованию.

Как бы то ни было, читатель книжного издания лишился сцены, которая в оптике журнального – то есть не целостного, а «сериального» – восприятия была наделена тем содержательным смыслом, что она сталкивала Левина – между сценой смерти старого слуги и разговором с безнадежно больным братом – со смертельной опасностью, которая теперь неожиданно угрожала ему самому: вопреки возрасту, вопреки здоровью, а только в силу, казалось бы, нелепой случайности, способной оборвать его собственную жизнь. Майкл Холквист полагал возможным говорить о присутствии сверхъестественного в событийном пространстве «Анны Карениной», обнаруживающем себя в сцеплении скрытых причин и видимых последствий. Действительности событий предшествуют и сопутствуют здесь – как, впрочем, и в других текстах Толстого, – непреднамеренные ассоциации и странные совпадения, иносказания, которые a posteriori могут о/казаться намеками и предупреждениями[189 - Holquist M. The Supernatural as Social Force in Anna Karenina // The Supernatural in Slavic and Baltic Literature: Essays in Honor of Victor Terras / Eds. A. Mandelker and R. Reeder. Columbus: Slavica Publishers, 1988. P. 176–190.].

Все, что существует и происходит, обязано «естественному порядку» вещей, пусть последний и видится извне случайным и «бессознательным» (как «бессознательно» в «Войне и мире» поведение казаков и мужиков по отношению к отступающей французской армии, схожее с «бессознательной» грызней здоровых собак с бешеной). Все, что существует и происходит, не описывается в терминах социальной и психологической детерминации. Нежданная и никак непредусмотренная встреча Левина с бешеной, а еще недавно доброй и ласковой собакой – лишнее свидетельство неприятно напоминающей о себе истины, что человек предполагает, а Бог располагает. Рационализм расчета и нерациональность случая равно подчинены здесь предопределению, противостоящему уверенности человека в том, что произойти может только то, что должно произойти. Интересно и то, что сам Левин спасается от бешеного пса, уподобляясь умалишенному (параллель, усиленная сравнением Левина, идущего на дворню, с «мокрой собакой»): смерть от бешенства приравнивается к сумасшедшему стремлению жить, превращение собаки в «неизвестное существо» способствует такому же превращению (на этот раз) спасающегося от нее героя («Как сумасшедший, он влетел в двери»). Совсем недавно, нехотя перекрещиваясь при выходе из комнаты покойного («ему совестно было за то, что он перекрестился, как и всегда совестно бывало, когда он делал то, во что не верил»)[190 - Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 18. М.; Л., 1934. С. 532.], Левин думал о предстоящих делах и отъезде, и вдруг он же спустя какие-то минуты оказывается лицом к лицу (заметим и то, что собачью морду Толстой называет лицом) с тем, что пугающе напоминает о неизбежности собственной смерти.

3

Собачье бешенство было на слуху и на виду у современников Толстого. Десять лет спустя после появления журнального текста «Анны Карениной», когда в России уже открылись пять пастеровских станций для предохранительных прививок и число умерших существенно сократилось (из общего числа привитых пациентов, несомненно укушенных бешеными животными, с 1886 по 1890 год умирало около 2,5 процента)[191 - Г. Г. Бешенство // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона.], показатели смертности по России от бешенства (по очень приблизительным данным), по материалам с 1887 по 1914 год, в среднем составляли все еще около тысячи человек в год[192 - Botvinkin A., Kosenko M. Rabbies in the European Parts of Russia, Belarus and Ukraine // Historical Perspective of Rabies in Europe and the Mediterranean Basin. A testament to rabies by Dr Arthur A. King / Eds. by A. A. King, A. R. Fooks, M. Aubert and A. I. Wandeler. Paris: World organisation for animal health, 2004. P. 51.]. В «довакцинный» период эта цифра была, несомненно, значительно выше. В разные годы в Европе и России нападения больных животных на людей приобретали характер эпизоотий, сея массовую панику и заставляя жителей опасаться не только волков (в России XIX века из всех зафиксированных случаев собачьего бешенства примерно 15 процентов приходилось на волков), но и любой собаки[193 - Botvinkin A., Kosenko M. Rabbies in the European Parts of Russia, Belarus and Ukraine. P. 49. Общее число публикаций, посвященных собачьему бешенству, до 1885 года составляет порядка 400 названий, см.: Сабанеев Л. П. Библиографический указатель книг и статей охотничьего и зоологического содержания. М.: тип. А. А. Карцева, 1883; Мари Н. Н. Основы учения о зоонозах. Вып. 2, Бешенство. СПб.: ж-л «Практическая медицина», 1909; Ванаг К. А. Список отечественной литературы по бешенству, опубликованной до 1952 г. // Бешенство / Под ред. В. Д. Соловьева. М.: Мед. лит-ра, 1954. С. 151–210.].

Собственно, и помимо бешенства страх перед собаками и особенно волками можно назвать характерной темой умонастроений российского общества или, если прибегнуть к удачному термину Барбары Розенвейн[194 - Rosenwein B. Problems and Methods in the History of Emotions // Passions in Context. 2010. Vol. 1. № 1. P. 1–32.], российского «эмоционального сообщества» XIX века. Не только сельское, но и городское население России было вынуждено считаться с фактом поистине поразительного количества волков, которые обитали не только в глухих лесах, но и возле больших городов. По подсчетам В. М. Лазаревского, министерски уполномоченного в начале 1870?х годов исследовать так называемый «волчий вопрос», то есть экономический урон, наносимый волками в европейской части России, численность волков составляла здесь 180–200 тысяч. В 70-страничном отчете, опубликованном им в 1876 году в приложении к «Правительственному вестнику», количество только крупного домашнего скота, погибшего в одном 1873 году от нападения волков в 45 европейских губерниях России равнялось 179 тысячам голов, денежная цифра сельхозпотерь исчислялась 7,5 миллионами рублей. Сам Лазаревский предлагал, следуя французскому опыту, истреблять волков стрихнином (во Франции такая практика к этому времени существовала уже более полувека)[195 - Лазаревский В. М. Об истреблении волком домашнего скота и дичи и об истреблении волка // Приложение к «Правительственному вестнику». 1876.]. В рецензии на отчет Лазаревского зоолог и знаменитый охотовед Л. П. Сабанеев отчасти корректировал его статистические выводы, но подчеркивал, что «Францию нельзя ставить в параллель с Россией» и «на таком громадном пространстве, как Восточная Европа <…> волки еще долго будут жесточайшим врагом человека». Волков, по Сабанееву, следует не только травить, но неотложно и посильно истреблять «всяким способом»[196 - Сабанеев Л. П. Волчий вопрос // Журнал охоты. 1876. Т. V. № 1. Июль. С. 42–50. О полемике вокруг «волчьего вопроса» и изображении самих волков в русской культуре XIX века см. статью Яна Хелфанта: Helfant I. M. That Savage Gaze: The Contested Portrayal of Wolves in Nineteenth-century Russian Culture // Other Animals: Beyond the Human in Russian Culture and History / Eds. J. Costlow and A. Nelson. Pittsburgh: Univ. of Pittsburgh Press, 2010. P. 63–76.]. Нападения волков на людей еще более способствовали коллективным страхам перед многочисленным зверем, вменяя ему не просто пугающий, но пугающе-демонический характер. Иллюстративным и равно символическим примером такой демонизации может служить картина Карла Венига «Дедушка, спаси!» (1902).

На таком дискурсивном и эмоциональном фоне слухи и документальные свидетельства о жертвах бешенства представали тем более пугающими, что умирание зараженных людей было особенно мучительным, сопровождаясь сильнейшими судорогами и спазмами, жаром, обильным слюнотечением, невозможностью пить и даже видеть воду (поэтому бешенство повсеместно именовалось также гидрофобией или водобоязнью), помутнением сознания, слуховыми и зрительными галлюцинациями, приступами необоримого страха и агрессии по отношению к окружающим и – в последней стадии болезни – развитием параличей конечностей и языка, глазных мышц, мышц глотки и гортани.

Этиология и патогенез бешенства оставались при этом неизвестными. Понимание их осложнялось и тем обстоятельством, что не каждый укушенный бешеным животным заболевал[197 - По общим подсчетам, из несомненно укушенных больными животными заболевает без лечения около половины: Саватеев А. Бешенство // Большая медицинская энциклопедия. Т. 3. М.: Сов. энциклопедия, 1928. Стлб. 325. Приблизительные статистические данные по Петербургу за 1895 год (т. е. девять лет спустя после открытия пастеровских станций) показывают, что смертность от укусов за шесть предшествующих лет составляла от 18 до 45,6 процента (среднем – 24 процента), то есть из укушенных умирал каждый четвертый. См.: Статистический ежегодник Санкт-Петербурга. СПб.: Тип. Городской управы, 1895. С. 284).]. Способы лечения от укусов больных животных искались наугад и включали как стародавние, применявшиеся уже в античности средства врачевания (самым распространенным из которых было прижигание ранки раскаленным металлом), так и различного рода медицинские и фармакологические открытия последующих столетий[198 - Thеodorid?s J. Histoire de la rage. Cave Canem. Paris: Masson (Fondation Singer Polignac), 1986; Neville J. Rabies in the Ancient World // Historical Perspective of Rabies in Europe and the Mediterranean Basin. A testament to rabies by Dr Arthur A. King / Eds. by A. A. King, A. R. Fooks, M. Aubert and A. I. Wandeler. Paris: World organisation for animal health, 2004. P. 1–12.]. В России первым опытом научно-медицинского изучения бешенства стало исследование учившегося в Лейдене (и получившего степень доктора медицины) Данилы Самойловича «Нынешний способ лечения с наставлением как можно простому народу лечиться от угрызения бешеной собаки и от уязвления змеи» (1780, второе изд. – 1783)[199 - Самойлович Д. Нынешний способ лечения с наставлением как можно простому народу лечиться от угрызения бешеной собаки и от уязвления змеи с показанием на таблице гридиропальными фигурами, чем, когда и как змея уязвляет, где яд у нее бывает и проч. М.: Унив. тип. у Н. Новикова, 1780 (2?е изд. М.: Унив. тип. у Н. Новикова, 1783).]. Приводя примеры из известной ему литературы и дополняя их собственными наблюдениями, Самойлович полагал бешенство заразным заболеванием, инкубационный период которого может длиться от 30 дней до нескольких лет, при этом источником заражения может явиться не только укус, но и другие предметы, на которые попала ядовитая слюна бешеного животного. Неотложным способом помощи больному он считал отсасывание из раны яда, «дабы не допустить ему с соками соединиться», а лучшим лечением – употребление меркурия или каломеля (хлорида ртути) внутрь и обрабатывание ран ртутной мазью. В те же годы адъюнкт естественной истории Петербургской академии наук (а впоследствии академик и директор Кунсткамеры) Николай Яковлевич Озерецковский знакомил отечественного читателя с опытом фармакологического лечения укусов бешеных животных[200 - Озерецковский Н. Я. Наставление в пользу людей бешеным скотом угрызенным // Месяцеслов с наставлением. СПб., 1781. С. 23–30 (перепечатано в: Собрание сочинений, выбранных из месяцеслова. 1792. Ч. IX. С. 204–210; Озерецковский Н. Я. Лекарства от бешенства угрызом бешеной собаки причиненного // Новые ежемесячные сочинения. 1787. Октябрь. Ч. XVI. С. 91–98; Озерецковский Н. Я. О угрызении бешеных зверей // Технический журнал. 1808. Т. V. Ч. 1. С. 141–156.]. В 1810?е годы изучением бешенства занимался академик Петр Андреевич Загорский, настаивавший, что спасительным средством, предупреждающим развитие болезни, является кровопускание[201 - Загорский П. А. Спасительное действие кровопускания в бешенстве от укушения бешеной собакой // Всеобщий журнал врачебной науки. 1816. Кн. 1. С. 68; Загорский П. А. Средство против бешенства (rabies) // Технический журнал. 1816. Т. 1. Ч. 1. С. 32–33; Загорский П. А. Новое средство против бешенства // Там же. С. 41–42.].

В 1820?е годы не только в России, но в Европе широким доверием пользуется метод лечения, предложенный хирургом московской Голицынской больницы, а позднее доктором Санкт-Петербургского театрального училища Михаилом Петровичем Марокетти. Он считал, что у пациентов, укушенных бешеными животными, на слизистой оболочке под языком образуются водянистые пузырьки (куда, как он полагал, на недолгое время переносится яд бешенства). Еще до Марокетти в медицинской печати на появление таких пузырьков указывал штаб-лекарь 45?го егерского полка, а позднее ординатор Кутаисского военного госпиталя Василий Листов, ссылавшийся при этом на опыт народного врачевания и предлагавший вскрывать такие прыщи (boutons) с тем, чтобы удалить содержащуюся в них заразу[202 - Листов В. Нечто о лечении водобоязни // Всеобщий журнал врачебной науки. 1816. Т. III. С. 436, след.; Листов В. Водобоязнь // Военно-медицинский журнал. 1823. Т. І. С. III. В предуведомлении к сообщению о методе уже покойного к тому времени Листова и рекомендациям Марокетти редакция оправдывала свою публикацию тем, что «водобоязнь есть болезнь, столь ужасная в своем течении и пагубная в последствиях, столь мало известная касательно своей сущности и способа лечения. Посему всякое средство, предлагаемое для предохранения от оной или излечения, должно быть охотно принимаемо и обнародовано».]. Как и Листов, Марокетти считал, что тем из укушенных, у кого появляются подобные пузыри, их необходимо неотложно вскрыть с последующим прижиганием, а в качестве питья и полоскания использовать декокт из отвара дрока красильного (decoctum summitatum et florum genistae lutiae tinctoriae)[203 - Marochetti M. Observation sur l’hydrophobie; indices certains pour reconna?tre l’existance du virus hydrophobique dans un individu, et moyens de prеvenir le dеveloppement de la maladie en dеtruisant le germe, suiviеs des principaux cas pratiques, observеs depuis l’annеe 1813 jusqu’en 1820. St. Pеtersbourg, 1821; Листов В. Водобоязнь // Военно-медицинский журнал. 1823. Т. І. С. III; Марокетти. Практический и теоретический трактат о водобоязни, содержащий в себе предохранительную методу от бешенства. С описанием других предохранительных и исцелительных средств, употребляемых с величайшим успехом лучшими практическими врачами в Европе: В 2 ч. СПб.: в тип. Министерства внутренних дел, 1840. См. также: Hydrophobia // The Monthly Gazette of Health. By Richard Reece, M. D. Vol. VI. London, 1821. P. 1145–1146; Murray J. Remarks on the Desease Called Hydrophobia: Prophylactic and Curative. London, MDCCCXXX. P. 32 ff.]. Марокетти также ссылался на то, что метод свой он позаимствовал на Украине у какого-то местного знахаря, когда ему довелось видеть, как тот лечил 15 укушенных крестьян, вылечив из них 14, а потом и сам с поразительным успехом применил тот же метод в Подолии, когда ему пришлось выхаживать 26 человек, искусанных бешеной собакой. В последующие годы, пользуясь тем же методом, Марокетти, по его словам, исцелил еще 10 пациентов[204 - Способ лечения, близкий к описанному Листовым и Марокетти, бытовал на Украине и позже: Вейнберг Л. Б. К истории народных средств // Медицинская беседа. Воронеж. Т. III. № 12 (появляющиеся под языком сине-багровые прыщи называются «зиньски щенята», а в качестве полоскания рекомендуется раствор крепкой соли).].

Проходит несколько лет, и в эффективность нового метода – как и самому Марокетти – верят уже немногие. Первые сомнения в обоснованности нового способа лечения высказал авторитетный французский врач А.-Ж. Мажистель (A.?J. L. Magistel), которому он был предложен к специальному изучению распоряжением медицинского начальства[205 - Double М. Premier compte-rendu des travaux de la Section de mеdecine // Mеmoires de l’Acadеmie royale de mеdecine. Paris; Bruxelles, 1828. P. 306.]. Позднее А. П. Лей от имени общества русских врачей в «Медицинском лексиконе» 1842 года пишет о способе Марокетти как о предмете, «о котором приятнее было бы молчать, чем говорить; но так как он наделал много шуму и дал повод к ошибочным заключениям и неправильным способам лечения водобоязни, то для отвращения будущих несчастий и жертв долг от нас требует выставить предмет в надлежащем виде»[206 - Медицинский лексикон, составленный членами общества русских врачей, Леем, Тарасовым и Стрелковским. Ч. 1. Кн. 1, обработанная [А. П.] Леем. СПБ.: В тип. Иогансона, 1842. С. 232. Об А. П. Лее (1810–1881) см.: Венгеров С. А. Источники словаря русских писателей. Т. 3. Пг.: Тип. Академии наук, 1914. С. 425. В воспоминаниях о Марокетти в старости его образ рисуется анекдотически: «Училищный доктор был в своем роде тоже оригинальным человеком: старый, дряхлый, едва передвигавший ноги; голова его, как на шолиерах, постоянно тряслась; он тщетно прислушивался к разговору, но ничего не слышал, ничего не понимал и не отдавал себе отчета в своих суждениях. Фамилию носил итальянскую – Марокетти, но к какой национальности принадлежал в действительности, никто не знал. О его медицинских познаниях ходили стихи, начинавшиеся таким куплетом: „Доктор Марокетти, / старый и больной, / все болезни в свете / лечит камфарой“. При мне же он лечил всех не камфарой, а каким-то „эланом“, который прописывался им от всевозможных болезней. Знавшие его ранее утверждали, что в свое время это был весьма сведущий врач, но различные ученые опыты и эксперименты над самим собою расшатали его здоровье и разбили его организм. Так, например, рассказывали, что он однажды задался мыслью уподобить человеческий желудок лошадиному и с этою целью в продолжение нескольких дней кормился только одним сеном. Он хотел доказать, что человек, как лошадь, может питаться сухою травой, но этот научный опыт чуть не свел его в могилу. Он так начинил свой желудок сеном, что лучшие доктора столицы едва поставили его на ноги, однако коллективно решив, что их коллега-пациент страдает тихим помешательством. В другой раз Марокетти изобрел какую-то помаду от перхоти, благодаря которой он лишился остатка своих волос» (Нильский А. А. Закулисная хроника. 1856–1894. М.: Директ-Медиа, 2014. С. 20–21). См. также: Плещеев А. Наш балет (1673–1896). Балет в России до начала XIX столетия и балет в С.-Петербурге до 1896 г. СПб.: Тип. А. Бенке, 1896. С. 96.]. Подытоживая свой разбор, Лей заключает, что способ лечения Марокетти оказался недействительным, а появляющиеся у некоторых пациентов подъязычные и подчелюстные пузырьки объясняются другими причинами и, возможно, являются следствием употребления того же отвара дрока красильного, как и других лекарств, прописываемых при водобоязни и возбуждающих деятельность слюнных желез (например, каломеля и красавки)[207 - Медицинский лексикон. С. 233–234.].

В суждениях о других способах лечения водобоязни автор, впрочем, также далек от оптимизма:

Сравнивая результаты употребления этих средств, видим, что они часто противоположны, что нет специфически общего средства против водобоязни <…> На вопрос, знаем ли мы во всяком данном случае те обстоятельства, при которых то или иное средство может спасти больного, должны отвечать: нет, несмотря на то, что болезнь эту лечат уже тысячу лет и жертвою ее сделалось больше миллиону людей[208 - Медицинский лексикон. С. 237.].

Вопреки (или благодаря) безуспешности всех имеющихся средств лечения водобоязни, поиск благословенной панацеи полнится новыми находками[209 - См., напр., статьи в петербургском «Военно-медицинском журнале»: Заметки о бешенстве лисиц (1836. Ч. XXVII. № 1); Пеликан В. В. Замечания о водобоязни (1839. Ч. XXXIV. № 1); Об укушении бешеными собаками и лечении укушенных (1842. Ч. XL. № 3); О новом средстве против укушения бешеными животными (1848. Ч. LI. № 2, статья С. П. Кларина), а также: Кунен К. Новейшее средство от водобоязни и бешенства, происходящих чрез укушение бешеных волков, лисиц и собак. М.: в тип. Селиван, 1844.]. Наиболее авторитетным руководством по лечению собачьего бешенства в 1830–1840?е годы считалось ее описание в «Частной терапии» гёттингенского хирурга и терапевта Августа Готтлиба Рихтера. Русскоязычное издание всех десяти томов этого сочинения увидело свет в 1828–1833 годах. В восьмом томе (1828) детальному описанию водобоязни и надлежащих средств лечения отводилось 165 страниц[210 - Частная терапия по запискам покойного доктора Августа Готтлиба Рихтера; сост. Георгом Авг. Рихтером. Пер. с нем. Издал Григорий Высотской. Т. 8. Шестое отделение хронических болезней. М.: в тип. Семена Селивановского, 1831. С. 89–254; Т. 10. Литература и подробное описание терапии. М., 1833. С. 115–117.].

В 1855 году в «Военно-медицинском журнале» был опубликован подробный отчет главного лекаря Могилевского военного госпиталя Н. И. Скоковского о случае десятилетней давности, когда ему, в то время штаб-лекарю и ординатору того же госпиталя, на протяжении трех месяцев довелось лечить 23 тяжело пострадавших человека (10 мужчин и 8 женщин из деревни Палыкович Могилевской губернии и 5 квартировавших в этой деревне рядовых Охотского егерского полка), искусанных утром 17 января 1844 года бешеным волком. Раны на лице прижигались азотнокислым серебром, на конечностях – раскаленным докрасна железом, а там, где этого нельзя было сделать, – раствором едкого калия, всем было дано на прием по 24 грана порошка водяного шильника[211 - О водяном шильнике (alisma plantago) как о средстве против бешенства в русской медицинской литературе впервые, как кажется, заговорил Павел Свиньин, посвятивший ему специальное сочинение: «Несомненное исцеление от укушения бешеных собак. С гравированным и раскрашенным изображением растения: Водяной шильник или Частуха» (СПб.: В тип. В. Плавильщикова, 1817. 16 с.). В доказательство автор при этом приводил историю некоего отставного солдата, который случайно увидел в лесу, как бешеная собака с жадностью поедала корень какой-то травы и исцелилась прямо на его глазах: пена во рту у нее пропала, а кровавые глаза сделались светлыми. По уверению Свиньина, сметливый служивый, определивший по оставшемуся стеблю целебное растение, затем в течение 25 лет с удивительным успехом лечил пострадавших от укусов.], сделаны холодные примочки и кровопускания, назначено питье уксуса с водой и камфорой. В раздумьях о том, какие еще средства он может прописать больным (один из которых от полученных ран умер уже на второй день), лекарь перечисляет те, что

рекомендуются против водобоязни разными журналами и писателями, как-то: щитовку цветостороннюю (scutellaria lateriflora), луговую руту (thalictum flavum), печать соломонову (poligonatum), глухую татарскую траву (leonurus), тис обыкновенный (taxus), гулявицу (achillea ptarmica), красильную серпуху (serratula tinctoria), корень шиповника (radix cynosbati), бобы святого Игнатия (faba sti Ignatii), табак (nicotiana), волчий корень (scorzonera), обыкновенную руту (ruta graveolens), красные кораллы (coralia rubra), ясень (fraxinus excelsus), корень таволги илемни (radix spiraeae ulmariae), сокольный перелет (gentia cruciata), лишай червеценосный (lichen cinereus), чемеричник вшеморный (sabadilla) и т. п.[212 - Скоковский. Два случая водобоязни // Военно-медицинский журнал. Год тридцать третий. Часть LXV. СПб., 1855. Раздел 2. Госпитальная клиника и казуистика. С. 12, 13. О Н. И. Скоковском: Змеев Л. Ф. Русские врачи писатели. Тетрадь 2. СПб., 1886. С. 103.]

Сам он отдает предпочтение листьям белладонны, порошком из которой посыпаются раны на конечностях, а настойкой – обливаются раны на голове и лице. Кроме того, всем больным предписан отвар из травы и цветов дрока (herba et flores genistae luteo tinctoriae) пополам с лядвенцем (lotus corniculatus), к ранам на головных покровах приложена хлористая сурьма и присыпка из порошка шпанских мух. После смерти еще двух пациенток – одной с очевидными симптомами бешенства, а другой с признаками «нервной горячки» – белладонна была оставлена, велено топить ежедневно баню («так как паровые бани у нас в России почти в народном употреблении против бешенства <…>, притом же они одобрены некоторыми нашими знаменитыми соотечественниками»)[213 - Скоковский. Два случая водобоязни С. 18. Одним из «знаменитых соотечественников», настаивавших на целительности русских бань при водобоязни, был И. В. Буяльский, см. его сообщения на эту тему в: Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства и столичной полиции. 1843. № 269. То же: Друг Здравия. 1847. № 46; 1848. № 10. См. также сообщение, как заразившийся от больной врач Buisson вылечил себя паровой баней, температура в которой была 42 градуса Реомюра (= 52,5 градуса Цельсия). С того времени врач излечил тем же способом более 80 человек, укушенных бешеными собаками (Военно-медицинский журнал. 1834. Ч. XXII. № 2. С. 456–457).] и прописаны шпанские мухи, майские жуки, дурман, курослеп, аммиак и меркурий (каломель). Некоторым из больных Скоковский также прижигает раскаленным прутиком появившиеся у них подъязычные и подчелюстные пузырьки («марокеттиевы пузырьки»), а также поддерживает нагноение в местах укусов (считалось, что это уменьшает всасывание яда). Все эти средства также не принесли результата, больным стало хуже от головокружения, болей при мочеиспускании, кровотечения из носа, общей слабости. Через неделю умерла еще одна пациентка со всеми признаками водобоязни, а еще через неделю с теми же признаками – пять других. Оставшимся пациентам снова был прописан порошок из шпанских мух с винным уксусом. После смерти еще одного больного и появления кровавой мочи у других шпанские мухи были оставлены. «Потерявши всю надежду на спасение остальных крестьян», лекарь решается привить одному из крестьян сифилис, «предполагая животный яд уничтожить ядом другого»[214 - Скоковский. Два случая водобоязни. С. 24.].

В это время по распоряжению помещика Ладомирского был прислан из другого его имения старик, который славился тем, что умел лечить от бешенства. Лечение его заключалось в воде, которую он привез с собою. Воду эту он брал в рот и потом переливал ее из своего рта в рот укушенного, повторяя эти переливания три раза в день и нашептывая всякий раз неизвестные мне слова. Вода, по его словам, была взята из трех Святых мест[215 - Там же. С. 24.].

Все оставшиеся в живых крестьяне, включая и того, кому был привит сифилис, выжили и через несколько дней были отправлены по домам. Из пяти пострадавших солдат от водобоязни скончался один. Таким образом, из 23 человек умерло 11, из них 9 со всеми признаками водобоязни.

Подытоживая отчет, Скоковский признается, что, случись ему снова столкнуться с необходимостью лечения бешенства, он отказался бы от всех использованных им средств и методов (в том числе и прижигания «марокеттиевых пузырьков», «потому что их нигде не было до употребления шпанских мух, сонной одури и вообще всех сильно действующих средств»)[216 - Там же. С. 29.], но, может быть, возложил надежду на другие, появившиеся недавно или неизвестные ему раньше, таковы: хинин, гашиш, анэстезический эфир Виггерса, хлороформ, гуако, дождевик (scleroderma verrucosum), душистый чернобыльник (artemisia dracunculus), золотые жуки (aitonia aurata), завалец (scrophularia nodosa)[217 - Там же. С. 30. Ср.: Паулицкий Ф. К. Сельский домашний лечебник. Т. 2. СПб.: Изд-е М. О. Вольфа, 1855. С. 69–72 (автор называет здесь, оговариваясь, что «мало можно полагаться на средства, недавно сделавшиеся известными», водяной шильник (alisma plantago), виргинский шлемовник (scutellaria lateriflora), также декокт из плауна (lycopodium selago), красного тиса (taxus baccata) и смесь из грецких орехов, руты и меда, а вместо прижигания предлагает использовать огнестрельный порох: «как только кровотечение остановится и рана будет промыта водой, насыпать его на рану и зажечь; это можно повторить несколько раз»).], а также специально высушенная в печи берцовая бычья кость, кусочки которой предлагается класть на рану, предварительно вымачивая их в кислом молоке[218 - Скоковский. Два случая водобоязни. С. 31.].

В том же году на страницах «Военно-медицинского журнала» публикуется и перепечатывается еще тремя журналами сообщение А. И. Козлова о новом способе лечения водобоязни, которым на этот раз назначался отвар из высушенных листьев дурнишника колючего (или игольчатого: xanthium spinosum) и раствор медного купороса. Отвар предписывается пить, а раствор употреблять под язык. Обнародуемое средство аттестовывалось здесь же как «секретное», которое употреблялось «с совершенным успехом» «в продолжении 50 лет сряду членами одного мещанского семейства» и «сделалось известным только в прошлом году»[219 - Козлов А. И. Новое лекарство от водобоязни // Военно-медицинский журнал. Год тридцать третий. Ч. LXVI. СПб., 1855. Смесь. С. 18–19. В том же году перепечатано в «Журнале Министерства внутренних дел», «Друге здравия» и «Medizinische Zeitung Ru?lands».]. «Рассекреченное» средство себя не оправдало, но «секретные» способы исцеления от водобоязни останутся и впредь обнадеживающими потенциальных жертв бешеных животных. Так, уже у Н. В. Гоголя в отрывках из «малороссийской повести» «Страшный кабан» (1831) «почтенный педагог имел необъятные для простолюдина сведения, из которых иные держал под секретом, как-то: составление лекарства против укушения бешеных собак»[220 - Гоголь Н. В. Две главы повести «Страшный кабан» // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14 т. Т. 3. Повести. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1938. С. 266. См. также у Ореста Сомова в «Сказках о кладах» (1830): «Рассказывали, что он заговаривал змей, огонь и воду, лечил от всякой порчи, от укушения бешеных собак и даже прогонял нечистого духа, ну, словом, каждую людскую беду как рукой снимал» (Сомов О. М. Были и небылицы. М.: Сов. Россия, 1984. С. 176).]. У Д. В. Григоровича в рассказе «Бобыль» (1847) подобным же «секретом» владеет помещица, рассказывающая о нем в знак приязни своей приятельнице-соседке, намедни вылечившей, по ее словам, укушенного бешеной собакой кучерского сына присыпками мышьяка и питьем из подорожника:

Напрасно вы это делали, только лишняя потрата вам… Если хотите, я вам скажу другое средство… и гораздо дешевле; мне передала его по секрету одна дама… <…> Как у вас придется еще такой случай: укусит кого-нибудь бешеная собака, вы возьмите просто корку хлеба, так-таки просто-напросто корку хлеба, напишите на ней чернилами или все равно, чем хотите, три слова: Озия, Азия и Ельзозия, да и дайте больному-то съесть эту корку-то: все как рукой снимет.

– Неужели правда? – воскликнула помещица, всплеснув руками.

– Да вот как, – отвечала скороговоркою Софья Ивановна, – та, которая передала мне этот секрет, сказывала, что пятерых сряду вылечила этим средством[221 - Григорович Д. В. Соч.: В 3 т. Т. 1. М.: Худ. лит., 1988. С. 252.].

4

Между тем угрозы нападений – и действительные нападения – больных животных наводили ужас на жителей не только деревень и сел, но даже больших городов. Одним из таких событий стало появление ранним утром 7 ноября 1854 года на улицах Петербурга бешеного волка, который, по официальным данным, искусал около 35 человек[222 - «О нанесении забежавшим 7?го ноября в столицу волком покусов 35-ти человекам» (Статистический ежегодник С.-Петербурга. СПб.: Тип. Городской управы, 1895. С. 284). В дневнике А. В. Никитенко число пострадавших больше: «Странное и страшное происшествие в городе: сегодня рано утром появился на улицах бешеный волк. Он с Елагина острова пробрался на Петербургскую сторону, обежал Троицкую площадь вокруг крепости, промчался по Троицкому мосту, через Сергиевскую, к Таврическому саду и обратился вспять к Летнему саду, где наконец и был убит двумя мужиками. По пути он искусал до тридцати восьми человек и вообще наделал пропасть бед. Несчастные жертвы его отправлены в больницы» (Никитенко А. В. Дневник: В 3 т. Т. 1. Л.: ГИХЛ, 1955. С. 390). В дневнике Л. В. Дубельта говорится о 25 искусанных и о том, что волка «убил у ковшей Таврического дворца дворник лесной Громовской биржи» (Дубельт Л. В. Дневник (1851–1856) // Российский Архив. Т. VI. М.: Студия ТРИТЭ, 1995. С. 265).]. Схожие случаи отмечаются ежегодно, а их освещение в прессе вполне показывает отчаянье врачей и стремление как городских, так и сельских жителей вверяться любым средствам врачевания – от предписанных профессиональными медиками до молитв, заговоров, знахарских снадобий и магических манипуляций. Так, в 1860 году в «Московских ведомостях» напоминалось о ранее напечатанном письме о появлении в одной из деревень Можайского уезда бешеного волка, перекусавшего многих жителей, и приводились присланные в редакцию простонародные средства от укушения бешеными животными. Публикация сопровождалась скептическим примечанием, что сами по себе такие средства «могут быть удовлетворительны, а иногда вредны и бессмысленны», но их публикация оправдывается не медицинской полезностью, а «как любопытные факты из нашего народного быта». В качестве примера «необъяснимого логикой» средства здесь же приводилось лекарство, состоящее «в лепешке, которую следует замесить без соли на воде и высушить в печи, а потом нарисовать на той же лепешке чернилами крест и слова: дон, стути, дон, калиром (три раза), фелоктион». Другое средство, которое, по сообщению приславшего его корреспондента, лично при нем «многократно и с несомненною пользою» употреблял его покойный отец, также напоминало о лечебном «секрете» из рассказа Д. В. Григоровича, включая манипуляции с абракадабрической надписью:

При укушении бешеною собакою или зверем он давал кошке, собаке и т. п. вылакать или вливал в горло в случае начинавшейся уже водобоязни молоко, которое наливал в тарелку, написав прежде чернилами на оной нижеследующие слова: Aron, Aaron, Linor, Kaplinor, Kakaplinor, Defin Deus. Людям же на корочке, намазанной коровьим маслом, начертав эти слова по маслу (думаю, что и просто начертанные эти слова могут быть также действительны), давал съесть укушенному, и оный излечивался[223 - Заметки // Московские ведомости. № 36. 1860. 17 февраля. С. 276. Схожие абракадабрические заговоры «от укушения бешеной собаки» засвидетельствованы в немецко- и польскоязычной традиции, в этих случаях текст также записывается на хлебе или дается вместе с хлебом и проглатывается (Ветухов А. Заговоры, заклинания, обереги и другие виды народного врачевания, основанные на вере в силу слова. Вып. I–II. Варшава: Тип. Варшавского учебного округа, 1907. С. 444). В русском народном врачевании такие заговоры широко не засвидетельствованы, но известны применявшиеся средства лечения: в одном из заговорных сборников второй четверти XIX века рекомендуется прикладывать к ране и пить смесь из нашатырного спирта с уксусом и «траву стародубку» (горицвет, Adonis vernalis) (Русские заговоры из рукописных источников XVII – первой половины XIX в. / Сост., подгот. текстов, статьи и коммент. А. Л. Топоркова. М.: Индрик, 2010. С. 695. № 23).].

«Член многих ученых обществ» Измаил Ковалевский прислал сообщение о целителе из Бердичева мещанине Анфиме Костюкове, «давно известном в соседних губерниях всегда успешным лечением от водобоязни людей и животных, даже таких, у которых уже обнаруживались признаки бешенства». Средство Костюкова – растение Megicago fulcata L., «желтый буркун, как называют в Ставропольской губ., или бурундук в простанародье в Екатерин[бургской] губернии; что дается оно в порошке больным с водкой или чаем»[224 - Заметки. С. 276–277.]. Некто Петр Горохов из Москвы предлагал в качестве целебного средства «обмывание ран укушенных людей кровью убитого бешеного животного». Житель города Епифань Петр Протопопов напомнил о письме, напечатанном в 6?м номере «Морского сборника» за 1857 год, сообщавшем об удивительном излечении многих людей с помощью средства покойного Андрея Никитича Левашова, владельца села Пехлец Рязанской губернии Ряжского уезда, передавшего знание своему родственнику Андрею Федоровичу Левашову. Далее следовала перепечатка письма из «Морского сборника», автор письма Владимир Доргобужинов «по поручению г. заведующего морской частью в Николаеве» сообщал о случае, происшедшем с мичманом 14?го флотского экипажа Николаем Антоновичем Иванченко, который был укушен в кисть руки бешеной собакой. Больному прижгли рану железом, и он был отправлен в Рязанскую губернию к Левашову. Здесь же приводился рассказ, записанный автором письма со слов самого Иванченко:

Первым делом врача было испытание довольно болезненное, но необходимое для убеждения в присутствии водобоязненного яда в язве: он сильно сжал укушенную руку и тем вызвал первый приступ болезни. У субъекта потемнело в глазах от боли; через минуту боль прошла, но сознание отупело; началась тоска; помнит он как во сне, что окружающих стал он бояться, ожидая от каждого чего-то недоброго, чего именно больной определить не мог; тоска, беспокойство и страх росли с каждой минутою; явилась тошнота, а за нею и полная потеря сознания на 30 с лишним часов. В этот период беспамятства, но не бесчувствия больной, по словам курьера, был постоянно беспокоен, взгляд имел испуганный и на приближавшихся к нему плевал. Все прописанное оказалось точным повторением симптомов первого периода водобоязни, предшествующих исступлению и вполне известных врачу, из многолетней специальной его практики.