В сумерках мортидо

Заказ поступил. На стол легла фотография.

Сидоренко вертел её в руках минуты две, а затем – искренне расхохотался: – Нет, такую я насиловать не буду. Не получится. Не смогу.

И добавил, что удара под дых этой “соплюшке-шлюшке”, было бы достаточно.

Кивнув, Хозяин мягким щелчком переадресовал фото Николаю.

– Егорова. Журналист. Слышал о ней? Нет? Я тоже. Да и работа – дешевая. Но для разминки – сойдет. Только не создавай из нее святую. Пристрелить её – и на тебе, пожалуйста, заказное убийство журналиста, борца за правду и справедливость. Не надо. Но не надо и бытовухи. Булыжником по голове? Фи. Не люблю. Некрасиво. Ты, дружок, подумай. Пофантазируй, – лениво цедил Хозяин, насмешливо поглядывая на Ника.

И Ник придумал.

Старенький компьютер, приютившийся в офисе редакции, расположенной на окраине города, медленно грузился и пока на экране монитора выскакивали непонятные символы, обозначающие сколько бит полезной информации еще можно разместить в его таинственных недрах, какие кластеры в нем свободны, а какие заняты и сломаны, Егорова, сменив дорогую выходную оправу на дешевую, повседневную – эти очки она и домой-то не брала, вечно они валялись рядом с компьютером, курила. Щелчок зажигалки. Первая сигарета из пачки, что опустеет за день. На мерцающем экране курсор ищет символ – файл открыть.

Любила журналистка Егорова начинать свой рабочий день традиционной корреспондентской сигареты. Почему “корреспондентской”? Потому что образ корреспондента без напряженно зажатой в зубах сигареты – не полный. Не лепится образ без никотинового облака, как ореола.

Вот и в этот день… Держа сигарету двумя пальцами левой руки, но уже слегка придавив фильтр губами, как и сотни и тысячи раз ранее, как миллионы и миллионы людей в других помещениях и на улицах, и в парках и за городом, и в других странах… большим пальцем правой руки она крутанула колесико дешевой одноразовой зажигалки, китайского производства. Искра – сжиженный газ – и крохотный огонек вспыхнул.

Энергии этого крошечного нагревательного прибора оказалось предостаточно!

За соседним столом сидел Антон Геев. Он давно перестал обращать внимание на Егорову. Совместные перекуры, неформальное общение, состоящее из диалогов в выражениях, которые эмансипированные редакционные дамы считали стильными и соответствующими статусу журнала…

– Я ему говорю, дай, гад, денег к косметологу сходить. Хоть сто долларов!

– А он? Гад.

– А он дал. Посмотрел на меня и дал. Триста. Гад.

– Какой гад! А ты?

– Я ему, естественно, говорю, да пошел ты в жопу! Подавись своими деньгами.

– А он?

– Он, естественно, в ответ… Шлюха, говорит, сама отправляйся.

– Вот гад!

– А ты думала!

…Надежно гасили потенцию у единственного мужчины-корреспондента и тем самым практически полностью обезличивая половую принадлежность редакционного состава.

В соседней комнате – это была даже не комната, там отсутствовала дверь, а просто очень большая ниша, куда удалось втиснуть еще один стол с компьютером, сидела еще одна дама, Ершова. Стиля – аналогичного. Такая же безлико-оплывшая. Более того, практически точная копия журналистки Егоровой, только на пять лет старше.

Утро. Сотрудники редакции заняты своим привычным делом. Они сидят и думают. Геев пьет растворимый кофе, а женщины собираются перекурить.

Щелкнуло, прокручиваясь, зажигалкино колесо…

И безусловно, этого звука не расслышал никто.

А через секунду страшный душераздирающий крик пронзил атмосферу обыденности: – А-а-а.

Она кричала на одной ноте, разом взятой, один единственный звук: —А-а-а-а.

Сигарета и зажигалка выпали из рук.

В последнем осознанном порыве отстраниться от того, что случилось с нею, с ее лицом, она, откинув голову назад, в неимоверной непроизвольной судороге оттолкнулась руками от края стола, будто хотела отпихнуть от себя боль и ужас, и… Стул покачнулся. Она потеряла равновесие и упала назад, некрасиво и смешно, вскинув ноги. И потеряла сознание.

Вскочил Геев. Он уже подбежал, нагнулся, подхватил ее под плечи, но в этот момент его взгляд упал на ее лицо. Вместо глаз, через оправу без стекол, в потолок смотрело два выжженных кратера, две бездонные ямы, две поляны пепла на пол-лица, два сгоревших очага боли – ночь и угли, обрамленные опаленными бровями и сожженной до пузырей кожей нижних век, щек и переносицы.

Он задрожал – сначала у него задрожали ноги, потом руки, потом мелко задрожал подбородок, смешно задергалось лицо, застучали зубы, и застыл, не в силах разогнуться, чуть согнув ноги и немного разведя ягодицы, бессильно, словно плети, опустив руки, будто приступ радикулита сковал его в одну секунду. Так и замер. Потом что-то забурлило у него в желудке. Волна изжоги подступила к корню языка и его вырвало. В последний миг он качнул головой и содержимое желудка – полупереваренная утренняя яичница и чашка кофе, выпитая две минуты назад, не попало на распростертое на полу тело.

Подошла Ершова. И посмотрела. Тончайший, наисложнейший инструмент человеческого тела, именуемый глазом – просто испарился. Она увидела черную воронку взрыва с запекшимися склонами. Будто миниатюрная атомная бомба сдетонировала внутри глазных яблок, и взрывная волна, прорвавшись через зрачок, как через жерло вулкана, сожгла и уничтожила человеческие органы в радиусе своего действия. Теперь в образовавшиеся отверстия можно было опустить кончик пальца на одну фалангу и дотронуться… через эти страшные, черные, как преисподняя, дыры, можно было, наверное, дотронуться до мозга.

Ник жалел только об одном, он всего этого не видел. Не видел того момента, когда Егорова ленивым жестом двинула свой большой палец по зубчатой поверхности и запустила крохотную шестеренку в смертельное пике. Не видел Ник срежиссированного им самим спектакля!

А вот что произошло!

Неровное, колеблющееся крохотное пламя зажигалки обладало достаточным инфракрасным излучением для того, чтобы изменение его количественных параметров уловил и тут же чутко на это отреагировал специальный раствор, нанесенный Ником на внутреннюю поверхность оптических стеклянных сфер, вставленных в характерную пластмассовую форму, что, собственно, мы и называется очками. Крошечный взрыв, а точнее два синхронных взрыва, направленных своею разрушительной силой от поверхности стекол к глазам, со всеми надлежащими характеристиками – эпицентром, взрывной волной, зоной термического повреждения имели в своем разрушительном эффекте и некоторые особенности. Воспламенение вещества, присутствовавшего в то утро на поверхности очковых линз, сопровождалось достижением сверхвысокой температуры, что не просто выжгла ткани, а испарила их. А само стекло в момент взрыва превратилось в порошок, часть из которого, унесенная взрывной волной, микроскопическими стрелами вонзилась в живую плоть. Эта стеклянная пыль за тысячные доли секунды до того, как ткань, содержащая, по сути, девяносто девять процентов воды, улетучилась, запорошила, словно снег, кристалл стекловидного тела, превратив его на краткий миг в тусклое матовое стекло.

Теперь крохотные осколки стекла, врезавшиеся в кожу, можно было различить среди поврежденных тканей лица, если, набравшись мужества и поборов отвращение, присмотреться. Они поблескивали мелкими крупицами, словно слюда в горной породе.

Ради такого зрелища, Ник не пожалел бы и остаток этого чудесного состава.

Это химическое вещество, изобретенное в засекреченных военных лабораториях, использовалось только при спецоперациях, проводимых секретными службами типа ГРУ и КГБ. Нанесенное тончайшим слоем на поверхность предмета, подсыхая, оно превращалась в абсолютно прозрачную пленку и взрывалось сине-оранжевым пламенем, отреагировав на незначительные колебания температуры.

Предыдущей ночью Ник без хлопот пробрался в редакцию и при свете карманного фонарика, действуя осторожно и не спеша, обработал этим составом линзы очков, принадлежащих Егоровой.

Щелчок зажигалкой. Огонек. Волна вмиг потеплевшего воздуха коснулась поверхности стекла… Взрыв!

Егорова умирала мучительно и долго. Ее вывели из болевого шока и какое-то время она жила в темноте, в полудреме и наркотическом дурмане. В сущности, она почти обезумела и до полной потери личности оставался один короткий шаг… Но ей повезло! Воспаления глазного нерва с правой стороны, осложнилось развитием менингита, и она умерла.

Геев и Ершова из газеты уволились. Антон поначалу запил, а когда месяца через три вышел из этого состояния, стал писать сценарии для детских утренников. Уже приближался Новый год.

Ершова три недели отлежала в неврологическом отделении Волгогорской областной больницы. Затем, так и не справившись со страхом перед реальным миром, все-таки выписалась. Еще две недели она провела дома, ни на минуту не покидая собственной спальни. А затем устроилась на работу. В библиотеку. Зарплата была мизерной, зато у неё появилась возможность целый день читать «женские» романы со счастливым концом.

Для сотрудников местной милиции причина, приведшая к трагедии, так и осталась загадкой. Секретный состав исчезал полностью и взять что-то на исследование, помимо обуглившейся ткани и стеклянной пыли, было нечего.

Через год в одном из полунаучных-полуфантастических периодических российских журналов этот случай описали, как случай «самовозгорания глаз».

Через полгода подобная публикация появилась на английском. Автором был даже предложен термин – феномен Егоровой. Термин не прижился.

И только в одном очень секретном отделе ГРУ провели дополнительную проверку. Из холодильника достали два небольших контейнера, маркированных десятизначным кодом, содержащим, помимо цифр, буквы на латинском и на кириллице, и устроили контрольное взвешивание.

Начальник лаборатории полковник Матрин, пока оно проходило, сидел в своем кабинете держа ствол табельного Макарова во рту. Такой выход был бы для него самым легким.

Но все обошлось. Вес совпал. С точностью до тысячных грамма. И тогда, проведя ретроспективный анализ, вспомнили про подполковника Дворникова, ушедшего не так давно на запад, и вздохнули с облегчением – по крайней мере этот секрет он оставил на российской территории.

Как этот сверхсекретный состав попал к Нику? Почти случайно. Его любовницу звали Ольга. Однажды, одурманенная наркотиками и сильным молодым телом Николая, она предложила ему избавиться от мужа. Мужем был тот самый подполковник, будущий перебежчик и предатель Родины.