В сумерках мортидо

Чеченцы, догадался Павел.

Один из них, самый высокий и, наверное, самый молодой, стоявший у стены лицом к входу и поверх голов своих товарищей наблюдавший за тем, что происходило вокруг, заметил Павла и что-то коротко сказал. Все, как по команде, повернулись, расступились и подобострастно закивали в его сторону. В центре разорванного круга Павел увидел того, кого и ожидал, о ком подумал.

На каталке сидел Руслан. Он, в отличие от своих сородичей, был чисто выбрит, а его густые черные волосы были промыты и, открывая высокий красивый лоб, аккуратно зачесаны назад. И одет он был не в больничную пижаму или халат, а в дорогой спортивный костюм черного цвета с эмблемой фирмы “Адидас”. Вот только… правая штанина его брюк была скатана в тугой рулон и подколота к поясу двумя большими булавками, некстати бросающимися в глаза.

Он грустно улыбнулся и помахал Павлу рукой.

Перекрикивать толпу не имело смысла и Павел в ответ только кивнул.

Зайду к нему позже, во время вечернего обхода, подумал он и заспешил в операционную.

С момента операции, когда тридцатилетнему Руслану Исмаилову была выполнена экзартикуляция правого бедра – вычленение бедра из тазобедренного сустава, прошло две недели. Он выздоравливал. И крутящиеся вокруг него родственники и друзья, которые менялись, но всегда, в любое время суток, присутствовали в постоянном количестве, а именно – от семи до десяти половозрелых мужчин, “не считая, как водится, женщин и детей”[4 - Ф. Рабле.], здорово раздражали, мешая нормальной работе отделения.

Через пятнадцать минут, когда Павел возвращался из опер. блока, ситуация не изменилась. Только искреннее сочувствие и жалость к Руслану, который мужественно переносил выпавшие на его долю страдания, заставляли Павла терпеть и мириться с присутствием его соплеменников. А, впрочем, знал он, пытаться их выгнать – бесполезно!

“Почти двенадцать. Пора перевязать послеоперационных больных. Потом, может быть, успею заняться историями?”

Больных было много, человек пятнадцать или около того. Они толпились перед перевязочной, вяло переговариваясь между собой. Три сердобольные бабушки “старой закалки”, чувствовавшие себя неплохо после несложных вмешательств, пропускали вперед остальных, радостно осознавая факт своего относительного благополучия. Больные после полостных операций, а именно – трое мужчин, перенесших удаление почки приблизительно в одно и то же время, с интервалом в один-два дня, стояли, опираясь одной рукой о стену, прижав вторую – к животу, к ране. Даже глубокий вздох вызывал у них болевой импульс и поэтому – они предпочитали молчать. Но идентичная поза у троих, выстроившихся в затылок, и даже каких-то одинаковых по фигуре пожилых мужчин – вызывала невольную улыбку у выглядывающих из палат. Конечно, грустную.

Снова крепкий кофе, и не чашка, а большой бокал! Павел захватил его в перевязочную и успевал глотать горячий горький напиток, пока больные, войдя в перевязочную, медленно, преодолевая боль в области послеоперационных ран, раздевались и морщась, подрагивая от напряжения ослабевших мышц, ложились на кушетку.

Павел внимательно осматривал рану, осторожно притрагиваясь своими натренированными чувствительными пальцами к тканям, определяя на ощупь их состояние – температуру, степень отека, не скопилась ли под рассеченной кожей жидкость. Иногда он брал в руки инструмент, напоминающий ножницы – хирургический зажим – и с его помощью “проходил” вглубь тела пациента, по миллиметрам раздвигая не полностью сросшиеся кожу, подкожную клетчатку, мышцы.

Большинство больных терпеливо переносили малоприятную процедуру, доверяя себя опытным рукам.

13.00. Ему пора бежать в поликлиническое отделение, вспомнил Павел.

Ежедневные консультации больных, уже прошедших короткий курс амбулаторного обследования, являлись неотъемлемой и важной обязанностью заведующего отделения.

Для того, чтобы за несколько минут определить показания к госпитализации, к операции, уточнить или отвергнуть диагноз, разобраться в неясном случае – требуется умение думать и опыт, и интуиция, и способность принимать решения. Все эти составляющие врачебного таланта – даны не всем, да и в не равных пропорциях. Мыслительный процесс, требующий профессиональных знаний, логического обоснования и специальных заключений, все равно не является равномерным потоком, наподобие течения спокойной реки, закованной в бетонные берега. Но он и не бурная горная стремнина, несущаяся в одном направлении, смывающая препятствия, уносящая за собой мусор и обломки. Это, скорее, ураган, с множеством турбулентных завихрений и маленьких смерчей, способный всасывать, вбирать в себя дополнительные корпускулы информации, ассоциативные умозаключения и эмпирически найденные выводы, приподнимать и выносить на поверхность, давно похороненные в недрах подсознательного – впечатления, события, воспоминания.

Вообще-то, когда хирургу предстоит принять решение, непростое и неоднозначное, приходится учитывать множество мало совместимых друг с другом аспектов, как медицинского, так и парамедицинского характера. И отнюдь не каждый на это способен. Часть людей, в том числе и врачей-хирургов, не готовы к этому в силу своих личностных качеств, порой заложенных уже в генотипе. Немногие, имея достаточный уровень самопознания, с горечью осознают этот факт. Или с удовольствием. Среди таких часто встречаются интеллигенты в третьем, четвертом поколении – чудаки, непонятно как, но еще сохранившиеся среди людей. Другая часть, составляющая подавляющее большинство, процентов эдак девяносто восемь, не понимают этого вовсе опять-таки в силу своей врожденной ограниченности. Достаточно часто среди них встречаются хирурги хорошо подготовленные технически, умеющие выполнять серьезные, сложные оперативные вмешательства, хорошо ассистирующие, то есть помогающие основному оператору, успешно ведущие лечебный процесс, но… всегда под безусловным руководством лидера! Например, заведующего кафедрой, заведующего отделением. Но и в таких условиях – сложность, объем и риск всего того, на что они способны, никогда не превышают среднего уровня, характерного для лечебного учреждения, их “приютившего”. И это имеет отношение к любому лечебному учреждению, начиная от центральной районной больницы и кончая головными научно-исследовательскими институтами. А чтобы “прыгнуть выше потолка”, нужно обладать определенными качествами – во-первых, а, во-вторых, необходимо создать, а иногда и спровоцировать условия, позволяющие продемонстрировать то, к чему готов, к чему стремишься, на что способен. Второе – самое трудное! Уходят годы на преодоление незримого сопротивления серых и глупых, но вынесенных непредсказуемым течением жизни на поверхность и находящихся в данный конкретный момент чуть ближе к вершине скользкого иерархического айсберга касты врачей. Удача – необходима! Удача – профессионализм – удача. Шлагбаум, чуть приподнятый, позволяющий протиснуться к ранее недоступному, сорвется да и голову размозжит попутно, если впереди, в тумане, не забрезжит огонек успеха, пусть малюсенького, неровно подрагивающего на ветру, как тоненькая церковная свечка.

Итак, прежде всего, несколько принципиальных вопросов – есть ли показания к операции, есть ли технические возможности ее выполнить, перенесет ли ее больной. И простота здесь ложная. Каждый пункт и сложен, и неоднозначен. И основанием для принятия решения должны служить опыт, технические возможности и неотъемлемая часть того же опыта – интуиция. И это – медицинский компонент проблемы. Но случается так, что медицинская составляющая – не самая трудная часть вопроса.

После четырех – наступила короткая передышка!

Для ежедневного вечернего обхода – рановато, а дневная работа вроде бы завершена… Нет, неверно! Не существует такого понятия, если человек болеет, мучается, страдает, если где-то за пределами больницы, в своих квартирах и офисах, в заводских цехах, в институтских аудиториях, за стойками пивных, на городских улицах и в общественном транспорте живут их близкие – мужья и жены, дети, родители, друзья, которые беспокоятся, волнуются, молятся… и без разницы – верят они или нет.

Павел сидел у себя в кабинете, расслабленно откинувшись в удобном кресле, давно прогнувшимся под его фигурой. Поигрывая дорогой позолоченной ручкой, еще одним подарком благодарного больного, он смотрел в распахнутое окно и его зрачки, казались, застывшими – прикованные к одной точке, одной-единственной неподвижной детали. Он размышлял, отстранясь от внешнего, копаясь в чем-то внутреннем, личном.

Впрочем, такое состояние было для него нехарактерно. Павел предпочитал считать себя человеком действия. И, при необходимости, умел создать представление о себе, как об уверенном и удачливом мужчине. Каждое утро, рассматривая себя в зеркало, он с удивлением взирал на седые виски и абсолютно не чувствовал себя старым. Так же как в двадцать, он мечтал, верил в перемены, влюблялся.

Он много работал – по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки. Кроме работы его интересовали семья, жена и дети, и красивые интеллектуальные любовницы. Других увлечений у него не было.

Когда-то, в школьные и студенческие годы, он активно занимался спортом – дзюдо, а затем – модным ту пору каратэ. Но сейчас, вспоминая об этом с легкой иронией, желания к физическим упражнениям не испытывал. И даже приобретение машины, а потом второй – не подвинули его во вступление в неофициальный, но популярный во всем мире клан автолюбителей. Автомобиль оставался для него лишь средством передвижения – бездушной железякой.

Со своей женой, Валентиной, он познакомился пятнадцать лет назад. Через неделю влюбился. Через шесть месяцев они поженились.

Брюнетка среднего роста с узким строгим лицом и неправдоподобно тонкой талией. Она потрясла его своим природным аристократизмом, недоверчивостью юной девственницы и нежными, кошачьими повадками.

До сих пор он отлично помнил, как она ему первый раз сказала “благодарю за приятный вечер”. Мягко, чуть растягивая слова. И легонько дотронулась до его запястья. В ее жестах, в манере говорить, в каждом движении тела от подрагивания хрупкого мизинчика до неуловимого взмаха ресниц таилось столько невысказанного и таинственного, столько зрелой женственности и веселой иронии, что Павел буквально сошел с ума.

Впервые они встретились, как часто бывает, у каких-то общих знакомых. И по большому счету тот вечер не был ни приятным, ни интересным. Скучные посиделки малознакомых людей, сопровождаемые принятием неразумных доз различного рода алкоголя, от шампанского до самогона, по вкусу. Строго говоря, и вечер не наступил. Часов в семь она засобиралась домой, а Павел, воспользовавшись удобным предлогом для того, чтобы покинуть надоевшее «общество», вызвался ее подвезти. В машине они молчали, но в момент расставания, когда он, наконец-то, взглянул на свою спутницу, молния прожгла ему и мозг, и сердце. Он так и остался сидеть за рулем, повернувшись в полуоборот, вытянув в окно шею и застывшим взглядом провожая ее, уплывающую, растворяющуюся в легком вечернем тумане.

Павел был старше на восемь лет. Разница казалась пустяковой.

Прошло много лет. Старшему сыну вот-вот исполнится четырнадцать, трудный возраст для подростка, требующий внимания отца. Дочка, восьмилетняя стройная блондинка, уже успела превратиться в восхитительную юную женщину.

С течением времени на чувства легла тень привычки. Фантазия

и безрассудство влюбленности уступили место прагматизму и комфорту спокойной любви. Любви по-домашнему.

И, пожалуй, еще только книги, помимо семьи, работы и коротких связей, сохранили свою роль в его расписанной по минутам жизни.

Он жил в таком режиме последние пять-шесть лет. Привык делать все на бегу, превращая такое состояние в норму. В больнице – носился с этажа на этаж. Консультировал, осматривал, перевязывал. Не приседая, низко склонившись над столом, быстрым неровным почерком оставлял свою запись в разлохмаченной, измочаленной амбулаторной карточке, и мчался дальше. Его быстрые уверенные шаги, узнаваемые из-за характерного пошаркивания, раздавались то тут, то там. И только в операционной, у стола, ссутулив плечи и пригнув голову под громоздкой бестеневой лампой, угрожающе нависшей над хирургом на ослабленных от времени кронштейнах, он сосредоточенно замирал, разминая пальцы, переминаясь с ноги на ногу, будто ему не терпелось.

Глава III

1 июня, понедельник, 19.00.

На стене клейкой лентой был приклеен большой плакат, изображающий полуобнаженную девицу, а вокруг него – несколько глянцевых снимков поменьше, выдранных из журналов. На одном фото негритянка с большими затуманенными глазами дразнила зрителей грудью силиконового размера с огромными темными сосками и полосой курчавых лобковых волос, отчетливо виднеющихся из-под ажурной веревочки белоснежных шелковых трусов, сдвинутых указательным пальчиком в сторону. А с большого плаката улыбалась платиновая блондинка в джинсовых разлохмаченных трусах, которые она пыталась приспустить.

Должно быть, такое “нижнее белье” изрядно трет, и почему в помещении, где “живут” женщины, по стенам развешана именно женская натура? Резоннее было бы увидеть здесь фотографии культуристов или популярных киноидолов, подумал Павел.

Эта мысль проносилась у него в голове всякий раз, когда он заглядывал к сестрам. Он дал себе слово, что как-нибудь задаст этот вопрос, но пока любопытство не перехлестывало через грань и не преодолевало ленивой неохоты говорить.

– Добрый вечер, Павел Андреевич, – молоденькая сестра оторвалась от мексиканского сериала, затушила сигарету и поднялась со стула. – На обход?

– Да, Катя, – он с трудом вспомнил ее имя, наполовину угадав. “Ночная” сестра, хотя и работала в его отделении, попадалась ему на глаза редко.

В глубине комнаты, называемой “сестринской” – там сестры переодевались и отдыхали, сидели, развалившись на старой потертой кушетке, еще две девушки. Они остались сидеть на месте. Они были старше Кати и проработали в больнице уже лет по пятнадцать-семнадцать. За это время обе успели переспать с тремя поколениями хирургов и, имея такой опыт, относились к медицинской субординации с долей иронии – когда поблизости не было пациентов, обращались к большинству хирургов на “ты”. Они любили ругаться матом, много есть и пить разбавленный спирт. Свои непосредственные обязанности эти сестры выполняли с откровенной ленцой, но в экстренных случаях, требующих самообладания и расторопности, на них можно было рассчитывать. Обе жевали пирожки и через набитый рот пробурчали что-то вроде приветствия: – А-аа, Паша. Павлу даже показалось, что одна из них в этот момент мастурбировала. Кисть руки подозрительно быстро выскользнула из-под полы халата и, не успокоившись, легла поверх, продолжая теребить пуговицу и поглаживать низ живота. Впрочем, на её невыразительном лице не дрогнул ни один мускул.

Павел не обиделся. Много лет назад и он, кажется, переспал с одной из них. Впрочем, уверен он не был. Забыл. В настоящее время ни он их, ни они его – не интересовали.

– Пошли, Катя, – кивнул он молоденькой девочке и та, одернув халат и многозначительно моргнув в сторону своих подруг, будто подтверждая: “Вот видите, я же говорила…” – побежала за Павлом.

А он уже вышел из сестринской и спешил в конец коридора, чтобы с первой палаты, по порядку, зайти в каждую и, хотя бы мельком, осмотреть всех.

Обход! В те времена, когда он начинал, на ежевечерний обход по трем хирургическим отделениям он тратил в среднем три часа. На каждое отделение по часу. Отделение рассчитано на шестьдесят больных. По минуте на человека. Кажется не много. Если все в порядке! Если дополнительные назначения не требуют размышлений, если – очевидны и обычны: обезболивающие, гипотензивные, мочегонные средства, иногда – клизма, контроль артериального давления. Одним словом, если – без особенностей[5 - В действительности, одна минута на одного пациента – довольно много. Некоторые доктора, и таких было большинство, обходят все три отделения за тридцать – сорок минут, перепоручая многие свои врачебные функции сестрам. – Жалобы есть? Нет? И не надо! – быстро, громко, агрессивно произносит дежурный врач заученный монолог, вбегая в палату. На это обычно уходит три секунды. Далее следует синхронный поворот кругом, врача и сопровождающей его сестры – и они покидают палату. Но самое парадоксальное заключается в том, что в подобном отношении к своим обязанностям больше пользы, чем вреда. Ну хотя бы просто потому, что основные назначения и контроль за состоянием больного должен осуществлять лечащий врач. Именно он должен думать, анализировать и беспокоиться о том, чтобы ничего непредвиденного с его пациентами не происходило. А остальным – не следует вмешиваться.].

“Жалобы есть? Нет. И не надо. А у вас? Нет. Хорошо. Ах, у вас что-то не так? Да ну что вы! Все у вас хорошо!”

Таким образом, вечерний обход довольно часто превращался в формальность. Иногда – не выполнялся вовсе. Нередко – проходил в виде осмотра только нескольких наиболее тяжелых не “стабильных” больных. А в тех случаях, когда дежурившая сестра того стоила, плавно переходил в бессонное ночное бдение все на той же расшатанной кушетке, на которой сейчас восседали две опытные, но стареющие сестры – с большими грудями, широкими задами и сформированной надлобковой складкой, напоминавшей о несоблюденной диете.

Павлу оставалось обойти последнее отделение, свое. Он уже пробежался по торакальному и абдоминальному. Там лечились больные со злокачественными заболеваниями грудной и брюшной полости, соответственно. Он был далек от лечения подобной патологии и основной целью обхода было – исключить «экстренные» случаи. Это могло быть, что угодно. От необходимости срочной операции и перевода больного в реанимацию – до драки с пьяным больным или пробравшимся в здание больницы наркоманом.

К счастью, пока дежурство протекало спокойно, везде порядок, неприлично пьяных не было ни среди больных, ни среди персонала, больных, чье состояние заметно бы ухудшилось за время дежурства – тоже не было.