Николай Крючков. Русский характер

– Так что, – говаривал по этому поводу Николай Афанасьевич, – все зависит от восприятия жизни человеком. Я хочу видеть звезды. И в жизни, и в искусстве.

Эту притчу Крючков как-то проверил на журналисте Николае Баркалове, когда тот приехал к нему на Икшу, что в Подмосковье. Баркалов, надо сказать, подал в это время заявление в космическую комиссию журналистов. Очень хотелось ему первому из пишущей братии побывать в космосе. Просто грезил небом. И застал он Николая Афанасьевича с удочкой на реке. Долго молча стоял сзади, чтобы не спугнуть рыбу. Но клева все не было и не было, и тогда он решился и спросил:

– Николай Афанасьевич, вы случайно не устали смотреть на этот поплавок?

– Ты думаешь, я только на него и смотрю? – усмехнулся Крючков.

– Куда же еще? – удивился журналист.

– Да туда же, куда и ты, – на небо.

– Простите, – смутился Баркалов, – но мне показалось, что вы все время смотрите вниз.

– Мало ли кому что кажется, – недовольно проворчал Николай Афанасьевич. – Но журналист, особенно космический, просто обязан зорким быть. А ну ка и ты глянь. Извини, брат, но хочу и я проверить твое зрение. Что видишь там, кроме поплавка?

– Крючок с насадкой.

– А ты, брат, зорче да глубже смотри. Неужели ничего не видишь?

Глянул журналист «зорче», и будто явилось ему второе, глубинное зрение.

– Вижу солнце!

– Что еще видишь?

– Вижу голубое небо…

– Дальше смотри. Дальше!

– Белые облака вижу!

– То-то и оно, а то поплавок! – успокоился Николай Афанасьевич. – Ты бы еще сказал, что около поплавка мусор заметил. Увидеть мусор с поплавком ни зрения, ни ума не надо… – И без всякого перехода: – Вот нынешний кинематограф слишком уж увлекается демонстрацией сцен жестокости, насилия и откровенной порнографии – тут, сколько ни смотри, никакой звезды не увидишь…

Как говаривала незабвенная Фаина Раневская: «Какая же я старая: я еще помню приличных людей». Но это так, к слову.

Большим жизнелюбом оставался Николай Афанасьевич до последних дней. На своем семидесятилетнем юбилее он, как всегда без всякой рисовки, сказал:

– Если говорить серьезно, то я сейчас молод как никогда. Посудите сами: убивать меня убивали, под расстрелом несчетное количество раз стоял, а вот он я – живой! Закрою глаза – и передо мною ленты тех картин, в которых снимался. Каких волевых и красивых людей мне довелось играть! Вот они теперь и ведут меня за собой, грудью прикрывают от всех невзгод – и от старости тоже. А слава?.. Что слава? Я ее заставлял работать так же, как и своих героев.

О ком это? О себе – создателе незабываемых экранных образов или о своих героях, в каждом из которых неповторимый отпечаток самого их творца? А это не имеет ровно никакого значения, потому что все герои Крючкова и сам их творец в равной мере были Личностями – не только уникальным продуктом своей величаво-трагической эпохи, но и ее созидателями.

Известно – со временем слова ветшают, теряют свое первоначальное значение, а то и вовсе обретают новый смысл. По иронии судьбы слово «личность» нынче чаше всего употребляют по отношению к политикам, среди которых как раз и наблюдается катастрофический дефицит этих самых личностей. В кинематографе личности, кажется, вообще исчезли. Их заменили так называемые «звезды».

Вообще, говорят, звезда небесная во все времена была прелестнейшим поэтическим образом для боговдохновенных натур. Но когда этот образ переносится на человека, тем более творческого, трудно избавиться от его ехидной двусмысленности, ибо все звезды (опять же – небесные) без исключения превращаются в конце концов либо в белых карликов, либо в черные дыры – в пустоту. Что и говорить – жизнь с такой унылой перспективой должна казаться человеку-звезде и безрадостной, и бессмысленной.

Но довольно витать в просторах Вселенной. Опустимся на нашу грешную землю и послушаем, что говорят по этому поводу профессионалы. Выдающийся американский актер Спенсер Трейси выразил свою мысль с предельной категоричностью: «Если и существует такая вещь, как «изюминка звезды», то, на мой взгляд, – это ее личность. Я никогда не видел роли, хорошо сыгранной актером, в которой бы не выявилась часть его личности… Личность – вот все, что требуется от актера, личность и интуиция».

А Крючков, вне всякого сомнения, был самобытно-талантливой Личностью с большой буквы. Справедливости ради кинорежиссер Григорий Чухрай отметил: «…Не один Крючков воплотил на нашем экране выразительный тип современника. Были Евгений Самойлов, Сергей Столяров, Иван Новосельцев. Были и другие. Крючкова можно бы назвать в известном смысле первым среди равных. В нем не было сказочно-былинной красоты Столярова. В нем не было слегка утонченной, слегка изысканной неотразимости Самойлова. Не было и строгой, чуть-чуть суховатой сдержанности Новосельцева. Не было, естественно, исполинской физической мощи Бориса Андреева. Хотя многое, очень многое действительно роднит его с этими актерами, как и с Петром Алейниковым, Николаем Боголюбовым, Иваном Переверзевым, Борисом Тениным. В нем было в избытке то, чему трудно подобрать точное название. Чему ближе всего подходят слова «творческая самобытность».

Крючков пришел в кинематограф уже состоявшейся цельной Личностью. Вспомним, что это были тридцатые годы, когда сосуществовали Художественный театр и «Синяя блуза», Камерный театр Таирова и Театр Мейерхольда.

Как-то Николая Афанасьевича спросили, как ему удалось не растеряться в такой разноголосице театральных школ и направлений в самом начале своего творческого пути, тогда как иные его более опытные коллеги не сразу нашли свою нишу в искусстве.

– Растеряться, – согласился Крючков, – кому-то было действительно нетрудно. – И добавил: – Но вы упустили «мелочь»: у меня был ориентир – социальная среда, в которой я родился и вырос, чутье рабочего человека, та нелегкая школа жизни, которую я прошел к тому времени, постигнув в ней что-то очень для себя важное… И тут нужно учитывать еще одну «деталь» – Время. Ведь в каждый период истории народа искусство выполняет конкретные, определенные задачи. Тридцатые годы – это немыслимый взрыв, всплеск трудового энтузиазма, это целая вереница событий, едва ли не каждое из которых стало историческим. Магнитка, Днепрогэс, Комсомольск-на-Амуре, перелет Чкалова, папанинцы… Страна как бы выдавала на-гора настоящих героев. В это время то же самое происходило в кинематографе: «Чапаев», трилогия о Максиме, «Член правительства», «Комсомольск». И я вовсе не против того, чтоб понятие «герой» рассматривалось многогранно. В популярной в те годы песне были такие слова:

Когда страна прикажет быть героем,
У нас героем становится любой.

И это было действительно так. Страна призывала: «Комсомолец – на трактор! Девушки – на самолет! Активисты – в забой!» И люди не по принуждению, а по велению сердца отзывались на эти призывы, ломали характеры, собственные влечения, семейные традиции и шли туда, куда их призывали. Страна приказывала быть стахановцами, папанинцами, мичуринцами, тимуровцами, и люди стремились ими стать.

Предвижу запоздалые упреки в адрес Николая Афанасьевича со стороны тех, кто хотел бы напомнить о муках «кремлевских жен» и обитателей «дома на Набережной» в те же самые 30-е – величественно-роковые. Но, думаю, великий артист никогда бы не принял эти упреки: ему близки были по духу люди-созидатели, натуры по-русски широкие и щедрые. И он никогда не понимал людей, скорбящих об утраченных иллюзиях.

Да и, кроме того, Николай Афанасьевич лишний раз напомнил бы притчу о луже, в которой он хотел видеть отраженное небо в звездах. Ну а кто хочет в ней поваляться – так ведь вольному воля. И не следует приглашать других поваляться с собою рядом.

«Мой девиз, – любил повторять Крючков, – служить народу». И это не звучало красивой фразой – ему были глубоко чужды как пустозвонство, так и крикливость. Он не терпел фальши ни в жизни, ни в искусстве.

Его жена Лидия Николаевна Крючкова, с которой Николай Афанасьевич прожил долгие десятилетия, писала: «Его жизнь раскрылась на эпоху, где все в жизни и на экране неподдельным чувством обеспечено. Эту эпоху можно назвать великой для русского киноискусства, и он был одним из тех, чья судьба в ней была необычайна. Через кинороли он передал апофеоз великого жизнелюбия и талантливости русского народа. У него хватило драматической силы и выразительных средств дать актерскую киноповесть о герое-современнике на протяжении всего творческого пути. Он был той индивидуальности, которая завоевала любовь миллионов зрителей, пробуждая в них чувство прекрасного в человеке, открывая красоту в повседневной жизни, олицетворяя воплощение торжества мужества, справедливости и гуманности…

В нем видели не только артиста-исполнителя, но и человека, прошедшего со страной дорогами борьбы и побед. Оптимизм, любовь к Родине, природе удерживали его на градусе молодости – человеческой и творческой».

Жизнь Николая Афанасьевича вовсе не состояла из череды бесконечных побед и достижений, как могло бы показаться на первый взгляд. Творческий путь всякого великого художника – это всегда мучительный путь первопроходца, открывающего одну неизведанную даль за другой. И познание этого пути представляет интерес хотя бы потому, что ведет к познанию Личности – что само по себе уже занимательно. К тому же если Личность эта наш старый и вечно молодой «знакомый незнакомец» Николай Афанасьевич Крючков.

Крючков среди людей

Лидия Смирнова как-то заметила о своем давнем кинематографическом партнере: «Крючков среди людей – это, пожалуй, не менее интересно, чем Крючков на экране. Он был любим всеми, кто видел его на экране и знал лично. Популярность его легендарна. В общении он всегда был доступным, земным. Это человек редкой душевной доброты».

Сейчас уже мало осталось тех, с кем Николая Афанасьевича связывали не только творческие узы, но и теплые товарищеские отношения, которые сохранялись годами и десятилетиями и которыми он очень дорожил. И дай им Бог многих лет. Они сохранили в своей памяти живые свидетельства об общении с великим артистом. Другие же оставили после себя воспоминания, в которых запечатлели черты характера жизненного образа Николая Афанасьевича.

И все эти штрихи к его портрету придают ему больше живости и человечности, без которых он, этот портрет, выглядел бы застывшей театральной маской, скрывающей душу артиста, его неповторимую Личность.

Понимаю, никакими литературными средствами не передать характерный, с хрипотцой, голос Крючкова, его интонации. Причем каждый оборот речи, а то и слово, которое он хотел выделить, подчеркнуть, сопровождались определенными жестами, выразительной мимикой, многозначительными паузами. А рассказчик он был удивительный и неутомимый. Как вспоминал Владимир Этуш, «его немного приблатненная речь, которой щеголяли многие киношники, не умолкала».

Сейчас многие артисты, которые слышали живую речь Николая Афанасьевича, пытаются подражать ему. Некоторым это удается больше, другим меньше, но никому еще не удалось достичь полной идентичности. Словами же, конечно, это тем более не выразить.

Истории, которые я предлагаю уважаемым читателям в этой главке, рассказаны мне друзьями-товарищами Николая Афанасьевича, его знакомыми и почитателями. Я бережно сохранил в них образ артиста, но, увы, не в моих силах было озвучить его неподражаемую живую речь.

Чтобы восстановить этот пробел, читатели должны будут всего-навсего вспомнить голос экранного Крючкова, и все сразу встанет на свои места: Крючков и на экране. и в жизни всегда оставался самим собой.

Крючков, Шаляпин и Карл Маркс

Мне было известно, что Николая Афанасьевича Крючкова связывала многолетняя теплая дружба с выдающимся актером мирового кино, его сверстником, Сергеем Дмитриевичем Столяровым. Сын последнего, Кирилл, светлой души человек и тоже артист, как говорят, с младых ногтей вращался в актерской среде и после смерти отца продолжил эту дружбу с дядей Колей. Так кто мог больше него рассказать о «Крючкове среди людей»? И я попросил:

– Кирилл, нарисуй, пожалуйста, портрет Николая Афанасьевича не акварелью, не елеем, а обычным грифелем. Сможешь?

– Хорошо, попробую, – не стал ломаться Кирилл. – И для затравки вспомню одну историю, о которой мне рассказывал отец.

Сидят за столиком в театральном буфете три артиста: Сергей Мартинсон, Константин Сорокин и Николай Крючков. Пьют чай. А надо сказать, что Сорокин увлекался русской историей. Его интересовали подробности расстрела царской семьи, судьба Шаляпина и тому подобные эпизоды нашей истории, в которых тогда еще не было полной ясности. Он отличался необыкновенной скромностью, и когда его спрашивали: «Константин Николаевич, вы выступаете сегодня? – он отвечал: «Выступает Шаляпин, а я участвую в концерте».