Четыре Сергея

– Прям щас надо идти? – Ису не устраивали регулярные напоминания, – ещё и салат не ешь… Ну давай им отомстим тогда по серьёзному: закажем десять салатов, рассчитаемся, и, – не притронемся. Сразу поймут, с кем дело имеют…

– Чё началось-то? – Примирительно спросил Кореец.

– Да пусть идёт он пляшет, – продолжал возмущаться Иса, – мы хоть посмотрим. Чё ты лыбишься?

Родя, действительно, временами улыбался как вспомнив курьёзное, но делал это буквально и явно, в пику оппоненту. Мол, кроме мудрой улыбки, у меня ничего нет, чтобы ответить, на вашу глупость. Это, естественно, раздражало. А девушки в лучах светомузыки выплясывали обворожительно.

– Я пошёл, – сказал Родя, и направился к импровизированному танцхолу.

– Давай накатим, – предложил Кореец, – и нам то же надо сплясать сходить. Ему понравилась одна, с краю энергичного «девичника». Движения её были лёгкими и простыми.

Танцевали каждый сам по себе, по разным сторонам, но наблюдая друг друга, перемигиваясь, приглядываясь к девушкам. Девушки демонстрировали полное безразличие к появлению в их круге посторонних. Корейца интересовала метиска слева. В узкой чёрной юбке, приталенном тёмном джемпере с открытой до ключиц шеей, аккуратной стрижкой. На первом медляке он пригласил её. Зовут Лика, вежливая, простая, спина гибкая, джемпер приятный на ощупь очень. Глаза блестящие.

Золотой за столиком рассказал следующее. Арендаторы с Караганды. Отжали у наших и поставили своего управляющего. Охрану будут менять на Карагандинскую. На персонал посмотрят.

Кореец слушал, рассказ Виндергольда, думал о Лике Один раз, осторожно, танцуя, он дошёл ладошкой по джемперу до пластмассовых застёжек бюстгальтера на её спине.

– У них теперь чёткая задача, – продолжал Виндергольд, – увеличить выручку в два раза, за счёт привлечения новых, обеспеченных клиентов, и создания им зоны максимального комфорта. «Люди, покупающие бутылку водки и салат не наша история. Их тут быть не должно.» – так новый администратор пояснил Люде новую концепцию развития бара.

– А она ему…

– Сказала, – подтвердил Виндергольд, – что постоянные клиенты, что…

– А как они эту зону комфорта максималить будут? Да и кафе на втором этаже, здесь же бар просто…

«Любые рычаги, любые. – так он ей сказал, – руководство рассчитывает на нас, и даёт карт-бланш. Что хотите делайте: самые крутые коктейли в городе, самые шумные вечеринки, надо – здесь стриптиз будет».

– Так, а пока стриптиза нет, чего он нам сейчас вечеринку стремает?

– Законный вопрос. – Признал Виндергольд,– Тренируется видать…

– А я знаю, что нужно делать, – Сказал Иса,– иди ему скажи. Надо этот бар в центре Караганды поставить, и тогда выручка в два раза увеличиться. Вот если он завтра в совхоз имени Ленина приедет, и скажет председателю, скоро у тебя, самые крутые вечеринки, коктейли и стриптиз в клубе начнётся, то что будет? Денег у сельчан не появиться… Бессмысленно Феррари в ауле продавать. Лошадь купят, на трактор скинуться… Стриптиз не пройдёт.

– Ну у нас город всё-таки – двести тысяч. Завод на весь Казахстан. Металлурги плавят, металлисты – воруют. Контингент есть, – не согласился Золотой. – Туристов нет конечно…

– А что у нас есть? – рассуждал Иса, – наркоманы, СПИД вот нашли, раньше всех в союзе, наверное… Знаю направление! – обрадовался он, – Поминальные обеды! – за этим будущее! Зови его, дурашку…

– Может мы этому лысому кую ещё бизнес план написать? – возмутился Родя, – задрали уж-же. И заново отчеканил установку: бухаем, танцуем, расходимся. Ты – первый, я – второй. Нам на работу, вообще, с утра, – напомнил он всем, и Исе в частности, – Золотой – третий, Кореец – замыкающий. Не наоборот! Всё. Пляшем, вторую заказываем, ты уже не пьёшь, тебе за руль завтра. И через полчаса валишь домой, борща хлебать… Кореец, ты куда пошёл? Я смотрю, понравилось дело, как медляк, он танцевать без напоминаний… Этот селёдку за всех жрёт, ведь договаривались не есть…

(Золотой гонялся за горошком по тарелке), – Чего? я два кусочка только, – чего-то кушать захотелось… – признался он, – возьми ещё чего-ни будь пожрать, со второй бутылкой. И стриптиз посмотреть хочется… Ну чего ты на меня смотришь как администратор? Ты уйдёшь через час, поешь, тебя жена накормит, Ису тоже, а нам ещё пить, сидеть тут, два часа… У меня дома ведро картошки только.

– Вы с Корейцем – два кабана, своим жиром жить должны! – отрезал Родя.

– Где у меня жир? – Возмутился Виндергольд, – это у Корейца, видишь, тяпнул, и танцевать сразу, без закуски. Понравилась она ему видать, а он ей… Уже и курить вместе на улицу пошли. Колись на свои бригадные деньги, Родя. Кореец сейчас протропит нам дорожку, и к ним, за столик пойдём, а там не графини сидят. Сами себе коктейльную вечеринку устраивают, вишь, бутылка водки, сок апельсиновый и салат как у нас. Будем их угощать, нам хорошо запоминаться надо, – привёл он последний аргумент, – для дела, сам понимаешь…

Через пятнадцать минут, не дождавшись Корейца, парни сразу зашли с козырей: вызвали официантку Свету и отправили на стол девушек пять шоколадно-ромовых пирожных с вишнями. (Платить за шампанское Родя категорически отказался, хорошо хоть кофе проплатил). Тут уже появился пьяно-довольный Кореец, отмахнулся от вопросов, вник, и сразу понес на стол девушкам предложение дружить столами. Дамы уточнив форму дружбы, получив скромное: «мы хотим просто угостить вас кофе…», ответили «да пожалуйста». Ещё, минут через десять, отведав кофе, Виндергольд поднимал тост «за редкое, в наше, развальное, время, так сказать, объединение, и, единение».

Родя с Исой пристроились «в гостях» скромно, с краю. Музыка гремела надёжно. «Ничего не слышу. Опять еда тут причём?», – спросил тихо Родя у Исы.

Мрачный Иса отмахнулся, он уже не пил, пропускал, зашептал в ответ:

– Да этот буйвол щас начнет мести с три короба! Серый, надо смотреть, чтоб он пирожные их не пожрал, между делом. Купи ты им ассорти мясное, на лаваше, они что-то пьяные. Кореец ходит, как чумной, ну это ладно-понятно, они тискаются по углам, ищут где потемней… А у этого, чего рот не закрывается? Он там с Людой пока болтал за стойкой, за администратора этого, накоктейлился что ли? Наверняка, пару засадил, ещё и не Отвёртку, или Мери какую ни будь, а что по дороже… Под запись.

– Ага, – согласился Родя, – Может. Мудак. Наверное, так и было. Видать, из нас не один Кореец, сегодня девушкам, конкретно запомниться. Эта Маринка уже Золотому в рот заглядывает. Это ж надо, какое событие: они с Мариной ходили в один детский сад!

– Им ещё бетон бить, – напомнил Иса, – куда их несёт? В другой день нельзя, «единение» устроить?

– Да там дырок нормально насверлено, в два удара вынесут, выкорчуют. Не уснули бы, пока ждать будут, – мрачнел и Родя, – не ведают, что творят.

Ису сказанное тронуло и почему-то заставило задуматься, он как будто отмахивался от своих мыслей, и сомневался, что так нужно.

– А мы ведаем?

– Мы же нормальные. Ты чё верующий?

– Да был бы я верующий, вопросов тут тебе не задавал.

– Так тебе может покреститься надо?

– Мать говорит, давно надо. Грехи отпустятся все.

– Ты чё помирать собрался? Сделаем дело, потом, покрестимся тогда.

– Я вообще, так… – задумался Иса, – Мы правильно делаем, думаем?

– Не пойму я тебя. Мы всё продумали. Мне за этими ещё смотреть надо.

– Вот я и говорю, – «свернул» Иса со своих сомнений, – паси за ними, Серый. Тормози их, а я пошёл, время.

Иса встал, помахал девушкам, молча пожал руки своим. Вышел из бара, застёгивая на ходу джинсовый пиджак, запахивая, завязывая плащ на пояс.

Родя, с интервалом в десять минут, дёрнул каждого товарища на улицу, и пообещал, что если те, не возьмут себя в руки, то каждый из них, будет хуже администратора.

Первой на ушко поинтересовалась Марина у Виндергольда: «У вас что, что-то случилось?» Виндергольд пояснил по ситуации, так, что все услышали:

– Понимаете, Серёга есть очень хочет, но не знает, что вы будете, а денег у него мало. Вот, чтобы как-то посоветоваться, просил тактично у тебя узнать.

Девушки чистосердечно заверили, что сыты. Родя скромно потупился очами в стол, после, неожиданно предложил выпить, «за наш 45 год». Все выпили, кроме Корейца с Ликой, – они опять отсутствовали. Виндергольд убедил всех, что корейцы не воевали в Великую Отечественную, и могут после присоединиться. «Нам, нашей победы, на всех хватит». Родя заказал мясное ассорти Звёздочка, сразу рассчитался, пожелал всем спокойной ночи и, к сожалению, трёх девушек откланялся, сославшись на работу и позднее время. При этом выразительно смотрел на Виндергольда. Виндергольд собрался проводить друга, и, просил всех присутствующих не расходиться. Две девушки не видели смысла в просьбе и тоже вежливо начали целоваться. Третья раздражённо заметила, что уже два часа ждёт своего, и будет тут сидеть хоть до закрытия. Виндергольд как-то отстранённо заметил ожидающей, что да, всем надо держаться, подмигнул Марине с детского сада, и ушёл с явно недовольным товарищем. Появившиеся Кореец с Ликой пессимизма уходящих не разделяли, светились и улыбались друг другу так, что присутствующим было не ловко.

Иса, действительно, уже хлебал борщ. Жена смотрела в комнате телевизор. На тесной в шесть квадратов кухне, из неординарного, стоило отметить картину маслом, уверенного в себе художника, над столом, и холодильник «Памир», расписанный небоскрёбами ночного Нью-Йорка так, что открывший его, увидев в нём Бетмена, не удивился бы. Манера письма обоих произведений не вызывала сомнений в том, что это рука одного мастера. Живописец с автографом не заморачивался, подписывался тремя отрывистыми буквами, наложенными одна на другую. Прочесть это как «Иса» было не просто. Иса за простой живописью и не гнался. Отучившись четыре года в художественной школе, затем два года в художественном училище, расписывая как-то гуашью и зубной пастой «Поморин» витрину овощного магазина под новый год, он пришёл к мысли, что всё это не то. Закончив вполне симпатичную заснеженную ёлочку, с дружными снегирями и безупречно-каллиграфичной надписью: «С новым 1985 годом!», получив деньги, уехав на зимние каникулы домой, обратно в училище не вернулся. Документы ему выслали. Рисовать зайчиков всю жизнь Исе расхотелось категорически. То, что раньше казалась здоровски, просто прорывом: афиши в кинотеатре, резьба в парикмахерской, чеканки в ДК, показались такой вознёй, вообще не имеющей отношения ни к живописи, ни к деньгам даже. Один художник из СХ договаривался, пятеро начинающих халтурили по разным объектам под его марку. «Станешь настоящим художником, – за тебя так же овощные, продуктовые, парикмахерские, будут херачить». Шабаш-мажь. Надо или готовиться, в Муху ехать, поступать, или правда, как мать говорит, на работу обычную устраиваться. Тут делать дальше нечего. Уже научился. Отучился он через полгода на права, и ушёл в армию водилой. Пришёл, устроился на завод, возил кислород, или аварийную бригаду, собирался пересесть на «Татру». Писал временами, обычно с пьяну, когда понимал, что «Татра» уже близко, а живопись даже не маячит. Потом трезвый правил со злостью, потом правил пьяный с радостью, что-то оставлял, что-то уносили товарищи, или случайные собутыльники. Ощущение, что именно так должно быть, приходило, потом исчезало… Радовало, что «не Зайчики». Но эти «не Зайчики», никому не были нужны, и чаще, со временем, и ему самому. Тогда это вообще не имело смысла. Просто как отрицательный результат. Это навело его на мысль, что может быть это не так плохо. По натуре Иса был врождённым врагом пессимистов. Поэтому критика собственных работ проходила у него легко, и с высоким моральным подъёмом. А когда узнал от Корейца выражение Эдисона: «Я не знал неудач, я просто нашёл тысячу способов, которые не работают», даже спросил с восторгом: «Ты раньше не мог это сказать?!», вообще успокоился. Всё стало на свои места. Если за год работа не записывалась напрочь, она оставалась жить. А умерла, так умерла. И пофигу, что на ней и как. Интересней читать. Это он всем объяснил: «маслом пишут, то что написано, читают, читать учатся». Будучи по жизни жизнелюбом Виндергольд, например, охотно соглашался: «читаю я по живописи, надо признать, так себе, по слогам можно сказать… Но рад. Искренне рад. Картина «Волки спят» мне понравилась. Большое, человеческое, спасибо.» А Кореец говорил, что работу «Чайки в море упали», можно повесить на стену, из-за одного названия. И только Родя абсолютно не принимал новой формы в поиске современной живописи. Да и сам поиск считал, мягко сказать, шарлатанством. «Это – наедалово. Скажи, Пикассо, почему всем куйня, так куйня, (но хоть на стену можно повесить, и что-то соврать), а мне – пидора с голубым лицом, с голубыми глазами, и моими чертами. Харош, всё! Читать я умею. Причёсывать меня не надо. Это на день рождения!!! Я тебе реально спасибо говорю, что этот зародыш у тебя в квартире жить будет. Мой подарок. Нарисуй мне что-нибудь классическое. Хоть одну сигарету. Яблоко, клубничку… Только не чёрную! Моим именем не называй. Вообще забудь, как меня зовут, если ты хотя бы имя моё не сотрёшь…Этот же конь, битюг немецкий, неделю будет ходить, ржать… Почему всё такое прямоугольное? Глаза, да. Удались. Но почему они голубые?! У меня же карие, (я не знаю какой это цвет), но так не пойдёт Иса. Я тебя тогда Асей буду звать, я так ви-ижу. Чёрным пожалуйста. И сразу говорю, без розового. Прям щас?! «Буду очень благода!» …Я тогда даже её повешу в гараже. Только – тайно. Не будем говорить, что это я. И название чуть поменяем, – вот эта чёрная палка пусть будет – труба, и, дописывай: «Родя на родном заводе». Да, дым пусть так идёт хорошо… Можно с восклицательным. Зайчиков не надо. И кроликов нежелательно. Во, в каске я вообще красавчик! Слушай, я начинаю читать живопись! Братан, я её забираю. Ничего страшного, что сырая, у меня ключи от гаража с собой, там подсохнет прекрасно. А это зачем? Маска что ли, плавательная… Нормально! Я в каске и маске. Водол,аз. Не, это уже лишнее, приписывать, – «Водолаз». «Водолаз Родя на родном заводе» – не то, и нет правды. Не поймут. Респиратор можно. Я на углезагрузке как бы… Там мно-ого угля, да, можно подбросить… Слушай, у тебя уголь лучше всего получается, как настоящий, блестит. На трубе можно огоньки. …Ну, всё. Немец сдохнет от зависти. У меня: и огоньки, и каска, и маска, респиратор как живой, (со складочками), и угля, – сколько хочешь! Иса – этот лучший портрет! Название очень подходит. Полчаса и готова. Точно, – час, ты смотри! Никакого времени не жалко. За хорошим делом и время летит! Я даже не знал, что могу так красиво советовать… Я в магазин, ещё одну возьму. Заверни мне её. Всё, хватит живописи. Надо и отдыхать. Я быстро… В голове у Роди мелькало разное: «я -Зорро, у нас получился, ночью. Не понятно, только, чего он в маске плавательной, по заводу шариться… Шибанутый Зорро какой-то.... Но в принципе мы и подписали, для всяких долбоящеров, кто читать живописные произведения вообще не умет: «Родя на родном заводе». Далеко не самый худший вариант. С трубой. А если учесть первый, – этот просто халва в шоколаде. Тут уголь, вон, как живой – хоть продавай… » В общем, братва подходила к оценкам работам Исы по-разному…

Поев, Иса пощёлкал телевизор. Убедился, что смотреть нечего, а спать рано, есть часа два ещё. Тревоги за завтрашнее не было. У него роль не особо хитрая. Он вывезет. И заедет. На любой машине и при любых раскладах. «Если только землетрясения не случится или типа того» – так уверял он своих, и основания для этого у него были. Были и охранники-должники, и начальство, которому он «помогал» на «Аварийке» не раз. Не те, не другие без него вывезти с завода ничего не могли. Проехать, поехать, отлучится с работы, куда ему надо, он мог всегда. Мысли, конечно, не отпускали, «надо отвлечься и чем-то себя занять» … Решил натянуть холст про запас, и, проклеить его. Подрамников хватало, как-то сделал четыре. Принёс пару подрамников с застеклённого балкона, и два стиранных в стиральной машине мешка из-под картошки, купленных на базаре. Один мешок был с синтетической нитью, второй без, джутовый. Какой лучше – загадка. Льняной холст, как и натуральный казеин стоил дурных денег, поэтому он писал на мешковине, проклеенной ПВА, и загрунтованной масляными красками, разведёнными рафинированным подсолнечным маслом. Распустил мешки по шву, раскладывал на них подрамники, пытаясь найти оптимальный вариант, (перед этим, находился, оптимальный размер подрамников, исходя из длинны бруса). Тут, наверное, Иса совершал ошибку, натягивая не понять зачем, не имея чёткого плана действий, и, не совсем осознавая задачу. За это платят все, не включившиеся в работу, по существу, оптимисты. Если нет плана, то не понятно, что реализовывать. Понятие положительного математического ожидания, Исе было не ведомо. Он просто бил подрамники, натягивал холст, грунтовал, и писал, как Бог на душу положит, даже не ясное.

Родя шёл домой не весёлый. Завалят дело, лишь бы бабу пощупать… И ладно этот конь, а Кореец то чего включился? Он поэтому и замыкающим уходил, чтоб Виндергольда раньше выпроводить. Как с такими дело иметь? Всё им преподнёс, разложил… И без них никак.

Родя относился к категории тех прямолинейных людей, ясность и твёрдость характера которых культивировалась самостоятельно, в противовес образу самых близких – обычно это брат, сестра, родители, – люди, оказывающие самое сильное влияние на формирование личности, как раз тем чего у них нет. Родю любили, и он своих любил, но доброту считал больше мягкотелостью, покладистость – слабостью, а слабость – уже грехом. При этом последнего слова в его лексиконе не было. Настоящая беда его родителей, (не только его), состояла именно в том, что выросшие в советское послевоенное лихолетье, они тоже плохо его понимали, и уж тем более не как не внушали детям.

Будучи битым в детстве до слёз, Родя разозлился на свою слабость, заточился. Сыграла роль и наивная советская пропаганда, не лишённая смысла: