Росич. Мы наш, мы новый…

– Не тот случай. Ренненкампфа отстранил от командования император, Советы его только расстреляли.

– Но ведь не отдал под суд!

– Может, ты и прав. Ладно, хватит о высоком. Объясни-ка мне, любезный, что же ты вытворяешь? Я там распинаюсь, расписывая, в каком ты тихом месте, а ты тут в штыковую ходишь!

– А откуда…

– Ну, о твоей лихой атаке разве только ленивый в Артуре не знает, опять же награда боевая за красивые глазки не дается. Не смотри на меня так. Да, я только сегодня приехал. Да, времени собирать сплетни у меня не было. Но ты забываешь, что непосредственным начальником у меня мой тесть, так что он мне многое порассказал. И про минную постановку, и про Цзиньчжоу.

– Ну, так уж вышло, – тяжко вздохнув, потупился Сергей.

– Так вышло, говоришь. А ты в курсе, что ваши жены мне устроили форменный скандал и обвинили во всех смертных грехах? Понятно, что нет.

– Вы поссорились с Аней? – тут же вскинулся Звонарев, и на этот раз вид у него был озабоченным.

– Не то слово. Разругались в хлам. Вернее, она разругалась, а мне и ответить было нечего, – вздохнув, ответил Антон.

– Зря это она.

– Зря-а. Ты бы наперед думал, а потом на фронт бегал. Да это бог с ним, помиримся, правда, если ты, дуболом, жив останешься, но ведь тебе неймется. Все решилось, все поняли, что эти бронепоезда на передовую выпускать не следует, а лучше держать в тылу. Ну все нормально, кроме того, что тебе обязательно нужно было напроситься именно на фронтовой бронепоезд.

– Я не просился. Просто так уж вышло. Получил приказ – взял под козырек.

– Вот попомни мои слова: если японцы не убьют – сам грохну. Отработать назад никак? – все же успокоившись, поинтересовался Антон.

– Не. Не поймут.

– Эх, Сережа, Сережа. Ладно, чего уж. Ты там смотри, хотя бы поаккуратнее, у нас еще столько дел, что мама не горюй. Кстати, как там у Гризли?

– Нормально, – заметно оживился Звонарев, когда понял, что гроза вроде как миновала. – Сидит в своем медвежьем углу и в ус не дует. Его как поставили охранять Инченцзы, так он там и торчит, со сменой командования ничто не поменялось. Знаешь, полное ощущение, что о нем попросту забыли, – он ведь был в непосредственном подчинении у Стесселя. Стоит себе часть и стоит. В седьмой дивизии думают, что это подразделение четвертой, а там – что седьмой.

– Бардак.

– Полный. Но Семена устраивает. Как он говорит, и к передовой поближе, и никакого командования.

– Ну а на заводе как?

– Тяжко, как еще-то. Вот вроде тысяча человек, и еще китайцев понабрали, сейчас уже начинаем понемногу к станкам ставить – у кого с овладением специальностью получше, – а людей как не хватало, так и не хватает.

– Ну дак пускай Зимов не разбрасывается.

– А как ему не разбрасываться? Снаряды двух видов дай. Вот сейчас минометы в ход пойдут, и расход у них намечается мама не горюй. Опять мины дай. Гранаты тоже дай. Все пулеметы, что на складах были, уже разошлись. А сколько они патронов сожрут? Наши забитые склады очень скоро опустеют, если производство не будет поспевать. И это только по боеприпасам. Люди в две смены пашут по двенадцать часов.

– А кому сейчас легко? – вздохнул Песчанин, и было это не наигранно, а вполне искренне. – Людей-то не загоняем?

– Ничего, эвон в отечественную не меньше пахали да со скудным пайком, и ничего, выстояли, а здесь и котел изрядный, и медицинское обслуживание, и досуг.

– Ну там-то за Родину, а здесь…

– А здесь наши рабочие за солдатиков жилы рвут. Почитай, все женщины в госпиталях работают, рассказывают муженькам о страдальцах. Опять же разъяснительную работу проводим, фильмы крутим.

– Так, значит, с хроникой пошло?

– Пошло – не то слово. Стессель, кстати, с собой увез чуть не два десятка коробок с пленками, опечатанных, понятно, лично для царя. Под Цзиньчжоу все четыре оператора работали, одного тяжело ранило, да аппарат немного повредило, хорошо, хоть пленки не засветились. Кстати…

– Привез я аппараты, три штуки, больше изготовить пока не успели. Но операторов тут уж…

– С этим проблем не будет: у Палухина сейчас уже дюжина добровольных помощников, прямо-таки влюбленных в синему. Вот смеяться будешь. У нас тут настоящая киностудия.

– Чего-о?

– А того. Кроме как хронику, Палухин начал снимать фильмы. Нет, то, что удалось доставить из заграничных короткометражек, тоже есть, но здесь настоящее немое кино. Со сценарием, смыслом, актерами, субтитрами, чтецом – рабочие и солдаты ведь плохо читают, – под аккомпанемент пианино. Нам, понятно, смешно, но сейчас это просто фурор.

– А как же это?.. Это ты подсказал?

– Нет. Палухин сам догадался. Посмотрел на короткометражки и догадался. Он даже обратился с просьбой о выделении под шапито помещения и получил его, дело еще и прибыльное – жуть, так что, кроме поддержания боевого духа, и копейка капает: зал постоянно битком. Ну и выездные показы на позициях тоже не забывает. В общем, если его не тормознуть, то тут самый настоящий порт-артурский Голливуд выйдет.

– И не надо тормозить. Ты его в свободное плавание, надеюсь, не отпустил?

– Я что, дурной на голову? Быстренько сбацали акционерное общество, у концерна семьдесят процентов, но он доволен дальше некуда. Кстати, и перед царем засветимся, а то после Сучанска на нас немного негатива пролилось – глядишь, и до него докатилось, – а тут нате вам наше с кисточкой: и хроника, и кино в осажденной крепости снимаем. И завод наш засняли, рабочих за станками, да с пояснениями, да жен их, которые, проводив мужей на работу, идут в госпитали. Это уже я подсказал.

– Дубина ты, Сережа, – неожиданно выдал Антон.

– Вот те здрасте. Ты это к чему?

– А к тому, что тут такое поле деятельности, а ты на фронт подался, – вот тут от тебя куда больше пользы было бы.

– Думаешь, не понимаю? Да поздно уже.

– Палухина надо бы не забрасывать, подсказывать, как да чего. Ну не мне тебя учить, ты в деле подсказок уже ас.

– Не переживай, не заброшу. Ну как, по маленькой?

– Наливай.

– Степан Осипович, я все же считаю, что отправлять мой отряд рано, – проговорил Науменко, наконец отодвинув чашку с уже выпитым чаем.

Макаров с каким-то сожалением посмотрел на Веру Ивановну, которая, заметив, что разговор перетек в иную плоскость, начала сноровисто прибирать со стола. Прислуги у них дома отродясь не водилось, а потому и здесь чета Науменко осталась верной себе. Вернее, это супруга, которая привыкла со всем управляться сама, не желала заводить прислугу, ну а раз уж так решила хозяйка, то Петру Афанасьевичу ничего не оставалось, кроме как согласиться с этим.

Заметив этот взгляд, Науменко только мысленно ухмыльнулся. Нет, ни о какой ревности и речи не могло быть. Что было, то быльем поросло, вот только заметно – уж больно соскучился по уюту семейного очага этот неугомонный человек, и его полный сожаления взгляд был адресован не именно Вере Ивановне, а тому, что вот опять началось.

– Умеете вы все испортить, Петр Афанасьевич. В кои-то веки я позволил себе немного расслабиться, побыть в кругу семьи, пусть не своей, но все же. Хоть бы дождались, когда мы, по обыкновению, пройдем в кабинет.

– Прошу простить.

– Да чего уж, – безнадежно махнул рукой Макаров. – Ну раз уж так, то давайте пройдем в кабинет, опять же Вере Ивановне мешать не будем.

– Вы мне никоим образом не мешаете.