Моя жизнь при советах и без

Моя жизнь при советах и без
Константин Костерин

«Моя жизнь при советах и без» – автобиографическое произведение. Сюжет книги сосредоточен вокруг жизни главного героя, личность и судьба которого раскрываются на фоне реальных событий, произошедших в его жизни. Это и служба в армии, и трудовые будни, и эпизоды из личной жизни, и многие другие интересные истории. Особый акцент сделан на том, как изменилась жизнь рассказчика, да и страны, после прихода к власти М.С.Горбачева в 1985 году.Книга адресована широкому кругу читателей.

Моя жизнь при советах и без

Константин Костерин

© Константин Костерин, 2023

ISBN 978-5-0059-7087-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

МОЯ ЖИЗНЬ ПРИ СОВЕТАХ И БЕЗ

В конце июня 1965 года я получил повестку из военкомата о призыве на военную службу. Для меня это было, как удар обухом по голове: до осеннего призыва оставалось почти полгода, да и 19 лет мне исполнялось только осенью. Но оказывается, были ещё летние призывы, которые официально назывались «спецпризывами», а в простонародье – несчастными. Призывались новобранцы летом, а демобилизовались вместе со всеми осенью, то есть приходилось служить три с половинной года. С ума можно было сойти от такой перспективы!

Попал в танковую учебку в городе Бикин Хабаровского края. В ней учили на командиров танков и механиков—водителей. Я оказался в батальоне, где из нашего брата пытались сделать командиров. Порядки в этой учебке были серьёзные: мы должны были приветствовать не только офицеров, но и сержантов: за три метра до встречи перейти на строевой шаг и отдать честь.

В нашем учебном батальоне был офицер—фронтовик. На всю жизнь я запомнил его – майор Якушев. Гонял он нас как сидоровых коз. Сердце уже останавливается, а он все «вперед, вперед». От него мы узнали, что на войне командира танка хватало на три атаки, а водители жили подольше. Я хотел спросить его: «А как Вы уцелели?», но постеснялся. Уже после экзаменов он нам говорил: «Вы, ребята, на меня не обижайтесь. Я же для вас старался, чтобы вас, в случае какой заварухи, не убили бы в первый же день».

Экзамены я сдал хорошо и получил звание младшего сержанта и право быть командиром танка. Каждый день приезжали, как тогда говорили, покупатели и развозили нашего брата по танковым войскам всего Дальневосточного округа. А чтобы оставшиеся не скучали без дела, нас гоняли на всякие хозяйственные работы.

Удивительно: для декабря было очень тепло и бесснежно. Наше отделение послали разгружать автомашины с военным обмундированием. Таскаем мы тюки на склад, и вдруг командир отделения говорит: «Вот эта да! Это же тонкие телогрейки, их офицеры, когда очень холодно, под шинель надевают. Стоящая вещь!» Мы это поняли как призыв к действию и несколько упаковок забросили в траву, благо, она была по пояс. После ужина пошли за добычей. Вокруг этого ангара кое-где горели тусклые фонари. Подлезли мы под забор и на полусогнутых подошли к тюкам с телогрейками. И вдруг видим, что на свет фонаря выходит часовой. Откуда? Днем мы не видели ни одного часового. Позже я узнал, что на такие объекты охрану выставляли только на ночь. Упали ничком на землю. Лежим. Часовой остановился. Лязгнул металл – передернул затвор. Конец! Сейчас посечет, как капусту. Часовой был скорее всего салага – из осеннего призыва. А у каждого салаги самая вожделенная мечта – хоть на денек оказаться дома. А если бы он уложил троих расхитителей военного имущества, то к отпуску приложился бы если не орден, то медаль точно. А здесь был дан такой шанс. Часовой, я думаю, был славянином. Его стали одолевать сомнения: а вдруг показалось, после стрельбы автомат замучаешься чистить, да и от старшины влетит. Был бы на его месте парень с Кавказа, тот однозначно нажал бы на курок. Лежим. Как будто ушел. Но не слышно, чтобы он разрядил автомат. Уже потом я узнал, что это довольно частый случай, когда патрон забывают в стволе, и автомат стреляет самопроизвольно в самых непредвиденных случаях. Наконец решились. Выползли с этими тюками за забор, притащили их в казарму. Набежали сержанты со всего батальона: «Вот это вещь! Молодцы, парни!» Взводный хохмач и тут остался верен себе. «Служим Советскому Союзу», – откозырял он.

А мне было не до шуток. У меня уши набухли, как большие вареники, и стали красными, как свекла. Ведь были на волосок от смерти. Но больше всего меня убивала одна мысль: «Что было бы с отцом, получи он извещение о том, что его сын убит при попытке хищения социалистической собственности»? Уже четверть века, как умер отец, я стал стариком, но у меня до сих пор, когда вспоминаю этот случай, мурашки бегут по телу.

Сержанты «на ура» разобрали все телогрейки, а нам и не нужно было ничего.

Каждый день кто-нибудь из нас уезжал в линейную часть. Через несколько дней группа, в которую попал я, была отправлена в танковый полк, который стоял у села Троицкое на берегу озера Ханко. Всю ночь поездом Москва-Владивосток ехали на юг. Во время этой поездки мы обалдевали от забытой цивилизации. В Уссурийске пересели на другой поезд, который состоял из паровоза и одного вагона, и ближе к обеду высадились в снег, напротив небольшого сарайчика, на котором было начертано – Троицкое. А вокруг, куда ни посмотри, расстилалась снежная пустыня.

Потоптавшись минут двадцать в снегу, сопровождающий нас капитан сказал: «Не дождемся мы машины, пошли пешком». Дорога была отсыпана крупным щебнем, брел я по ней и думал: «Здесь мне надо прожить три года». От этой мысли с ума можно было сойти. Наконец на горизонте замаячили какие-то строения, и где-то через полчаса мы подошли к КПП на территорию части. «Прямо, – показал капитан на большое трехэтажное здание, – казарма, налево – столовая, а за ней – клуб. А мы идем в штаб». В нем нас раскидали по ротам. Нашел я свою – седьмую, представился – так, мол, и так – и был назначен командиром танка Т-55 А за номером 576. Командир роты – капитан – был с Западной Украины. На все случаи жизни у него была одна поговорка: «Не надо крови!», которая произносилась с разной интонацией.

В первое время было очень тоскливо, да и старики с фазанами подтрунивали над нами (фазан – это солдат второго года службы). Шуточки были типа: «Тебе еще три года это делать, лучше возьми веревку и повесься». Песни, которые распевали под гитару, в основном были унылые: «Минул уж третий год, а сердце старое ничто не ждет. О, как устали мы, о, как состарились! Нет больше юности в моей груди. Ты собирайся, на зарядку выходи, у вас еще три года впереди». Тоска! Ни к чему руки не лежали. Особенно было обидно, что мы уже отслужили полгода, столько уже пройдено и видано, а по сути срок службы только пошел.

Но однажды я нечаянно услышал разговор обо мне: «Приехал сержантом, командиром танка, а ходит какой-то зачуханный». Это меня отрезвило. Все последующее время службы я всегда был отстиран, отглажен, каждый день пришивал чистый подворотничок, до блеска чистил сапоги и носил их немножко в гармошку, бляха всегда была отдраена асидолом. И понеслось: стрельбы днем, стрельбы ночью, вождение днем, вождение ночью, караульная служба, обслуживание техники, баня один раз в неделю, с заменой портянок и исподнего белья на чистое. И, конечно, любимое наше времяпрепровождение – политзанятия. Главное, сидишь в тепле. Тема на все годы и для всех одна. Нам втолковывали, что Москва – столица нашей родины, река Волга впадает в Каспийское море, и все остальное в этом же роде.

В начале марта наш полк подняли по тревоге на дивизионные учения. Целую неделю мы бороздили сопки и пади Приморья. Там я впервые понял, насколько живуч человек. Весь день атакуешь, отступаешь, окружаешь – это все понятно. А вот где спать ночью – этот вопрос почему-то начальство не волновал. Кто-то спал внутри танка, прижавшись к котлу подогрева охлаждающей жидкости; другие на жалюзийной решетке над двигателем, натянув на себя сверху брезент. А в БТР бедолаг набивалось, как селедок в бочку. Хотя нас под роспись предупреждали, что этого делать нельзя, так как было много случаев отравления угарным газом от постоянно работающих бензиновых двигателей. В общем, кто во что горазд. Кстати, Т-55 А под броней имел стомиллиметровую противорадиационную защиту, которая состояла из смеси свинца и резины, поэтому он был более пригоден для ночлега, чем другие.

К середине мая наш полк был полностью укомплектован новыми танками Т-62. Пушка была у него, как телеграфный столб. Новые танки заняли подобающие им места в ангарах, а старые выгнали в чистое поле, и они дожидались отправки, по слухам, на Сахалин. Эта временная стоянка усиленно охранялась. Караулы состояли из сержантов, в основном командиров танков.

В тот день, когда мне выпало заступить в караул, стояла теплая майская погода. Около трёх часа ночи я принял пост. Походил немного вдоль строя машин, и что-то меня угораздило немного полежать. Запрыгнул на крышу моторного отсека, лег и уснул. И вдруг меня как током шарахнуло! Скатился на землю, вскочил и для очистки совести прокричал в темноту: «Стой! Кто идет?» Неожиданно из темноты донеслось: «Начальник караула с проверяющим и сменным часовым». Я совсем проснулся. «Начальник караула ко мне, остальным оставаться на месте», – заорал я во всю глотку. Подошел начальник караула, а дальше как положено: я сдал пост, новый часовой его принял. «Молодец! – сказал проверяющий. – Благодарю за службу». Я постеснялся ответить: «Служу Советскому Союзу». Еще пара минут – и они могли застать меня спящим, а еще хуже, если бы начали искать. В любом случае мне грозило десять суток гауптвахты и разжалование в рядовые. Но это были бы цветочки, а ягодки заключались в том, что этот случай направил бы мою жизнь совсем по другому руслу. Спасибо моему ангелу-хранителю.

Ротные заместители по технической части знакомили нас с новыми машинами. У нового танка пушка была гладкоствольная, и tё было гораздо легче чистить, чем нарезную у Т-55.

Возможно, я и прослужил бы все время в танковых войсках, если бы в начале лета 1966 года не произошло событие, предопределившее всю мою дальнейшую жизнь: я был переведен во вновь создаваемое подразделение. Не знаю, чем руководствовалось начальство, но нас повыдергивали со всей дивизии. Офицеры, которые принимали нас, были с погонами артиллеристов. Наконец нам объявили, что в войска стала поступать зенитно-самоходная установка «Шилка», стратегическая задача которой заключалась в сопровождении на марше танковой колонны.

Танк Т-55

Танк Т-62

Мои первые учения. Март 1966 г. Приморье.

Зенитно-самоходная установка «Шилка»

«Экипаж машины боевой».

Сидим: я – начальник РПК/оператор поиска. Справа: Рыскул Кадыров – механик-водитель. Стоит: Анатолий Хильченко – оператор дальности, парень с Западной Украины. Первые год – полтора ярый бендеровец. А при расставании мы с ним еле сдерживали слезы. «Москали такие же, как и мы», – говорил он. На снимке отсутствует командир установки ЗСУ «Шилка», лейтенант Богук – шахтер с Донбасса.

Мы поехали в учебный центр недалеко от Бердянска, прошли курс обучения, получили технику и вернулись в наш полк. Я получил специальность начальника радиолокационного приборного комплекса, говоря по-простому, оператора поиска. В мои обязанности входило: управляя локатором, обнаружить цель и удерживать отметку от цели на экране до тех пор, пока оператор по дальности не произведет ее захват. После этого я должен был включить гидропривод наведения пушек и по команде нажать на гашетку. Дело, я вам доложу, довольно серьезное.

Я умолчу о том, как мы полторы недели ехали пассажирским поездом, а потом пять месяцев валяли дурака в этом райском уголке под Бердянском. Там я впервые увидел море, виноградники от горизонта до горизонта, бахчи, сплошь усеянные дынями и арбузами. А какие сады… А какие девушки в приморских селах… В Благовещенске, где я вырос, кроме черемухи и ранеток, ничего и не росло.

Закончили обучение, получили новенькую, прямо с завода, технику, привезли ее в родное Троицкое – и понеслось. Стала наша жизнь отличаться от жизни танкистов только тем, что по месяцу летом и зимой мы проводили на полигоне, где стреляли по низколетящим целям. Вначале стреляли по конусу, который на километровом тросе тащил ИЛ-28, а потом по зеркальному отвороту стреляли по истребителям.

Так закончился год, прошел другой, а весной третьего года пришла сногсшибательная весть: принят закон о переходе на двухгодичный срок службы. Душа пела: до чего же мне осточертела эта служба! У нашего призыва появился шанс демобилизоваться летом и начинать с нуля взрослую гражданскую жизнь.

Чтобы убить время, согласился поехать в Киргизию за призывниками. Туда добирались на самолете, а обратно, из Фрунзе, на поезде. И что интересно: «бледнолицых» призывников было около 80 процентов. Лейтенант, старший по вагону, перед отправкой новобранцев напился до чертиков. «Забери у меня пистолет, не дай Бог, потеряю», – сказал он мне, перед тем как впасть в забытье. Утром я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечи. Открыл глаза: мой лейтенант: «Я потерял пистолет!» «Успокойтесь! Вы же отдали мне его на сохранение». Ни до, ни после более счастливого человека я не видел. На седьмые сутки мы прибыли во Владивосток, сдали «молодняк» каким-то военным.

Поезд в часть отправлялся ночью, вечером пошли на сборный пункт попрощаться с нашими подопечными. Перед нами предстала толпа оборванцев. В мое время была традиция, когда вся более-менее приличная одежда и обувь перекочевывала к дембелям, а призывникам отдавалось взамен всякое тряпье: все равно не сегодня так завтра они получат солдатские робы.

Во время службы к нам несколько раз приезжали регламентные бригады с завода-изготовителя. Я со всеми перезнакомился и получил приглашение работать на заводе, который располагался в Ульяновске.

Помню, как уже в самом конце службы нас разбудил крик дневального: «Дивизион, подъем – тревога!» А мы от ребят, которые служили при штабе полка, заранее знали обо всех тревогах. Эта была так себе – инспекторская проверка. Вскочил, оделся, сунул голые ноги в сапоги и стал в строй. Наш командир доложил проверяющему полковнику что положено. Получил от него «вольно». Скомандовал нам «вольно». Подошел к полковнику, они о чем-то тихо переговорили. Повернулся к нам: «Смирно! Снять правый сапог. Правую ногу вперед. Вольно!» Снял сапог, вытянул ногу вперед. Подошел полковник: «Товарищ сержант, а если я прикажу вам пробежать три километра?» Я вытянулся, как положено: «Товарищ полковник! Можете приказать насыпать в мои сапоги песок, мне это безразлично». Полковник засмеялся: «Старик». «Так точно! – говорю. – Скоро домой». «Счастья тебе, солдат», – сказал он.

Вещуном оказался товарищ полковник: напророчил он мне счастливую жизнь. Где-то в начале июня шестьдесят восьмого года нам, дембелям, объявили: «Как только приезжает замена, вас сразу уволят. Не волнуйтесь, ваша смена уже выехала». А учебка находилась на Украине, где конкретно, забыл. Проходит неделя, две, три, а замены нет. Мы уже начали думать, не дурачат ли нас. Протянут время и скажут: «Служите до декабря». Спасибо командиру дивизиона, выяснил, что нашу замену отправили вместо Ханко на Хасан. Командир полка отправил туда машину, и этих бедолаг привезли в нашу часть.

И вот наступил день, которого я столько ждал. В 22.00 мой поезд. Трудно понять, для чего нас в мирное время оторвали от жизни на целых три года, постоянно пугали Китаем. Я вырос на границе с Китаем. На противоположном берегу Амура, напротив Благовещенска, располагался китайский город Хейхе. Большая деревня: убогие домишки, дымила одна труба, и одна автомашина ездила по улицам, а вдоль берега сновали джонки под парусами. Особенно нас веселила их пропаганда. Где только они достали такие мощные громкоговорители! На нашем берегу было отчетливо слышно: «Русские пограничники, переходите к нам, каждый день вы будете получать две чашки риса». Я до сих пор не воспринимаю китайцев всерьез. Как могла гигантская страна длительное время позволять карликовой Японии измываться над собой?!

Вообще, многие из порядков в советской армии нельзя объяснить здравым смыслом: почему при наличии канализации уборная находилась в ста метрах в поле; чем руководствовались наши начальники, когда лишали солдат горячей воды, хотя в подвале казармы была кочегарка (всю ночь разгружаешь вагоны с углем, а утром лезешь под ледяную воду); почему не выдавался никакой материал для интимной гигиены и мы вынуждены были использовать в основном боевые листки из ленинской комнаты да письма из дома?

Если бы меня спросили, что для меня было самым трудным во время службы, то я ответил бы – не выбирать кусок хлеба побольше. Мне и сейчас стыдно в этом сознаваться. Каждое утро на завтрак нам давали по куску белого хлеба. Он был еще теплым. Какой от него исходил аромат! А когда на него намажешь пайку масла и ешь с чаем вприкуску с куском сахара – вкуснотища неимоверная. Ничего вкуснее в своей жизни я не ел.

Хлеборез не знал цену хлеба, он ел его, сколько влезет, намазывая на кусок сливочное масло в два пальца. Вот поэтому резал буханку не на десять равных частей, а как рука возьмет. Иногда самый большой кусок был в два раза больше самого маленького. Как трудно было заставить себя брать последний кусок!

В день моего отбытия из нашего дивизиона уезжало несколько человек. Некоторым повезло: призывались осенью, а демобилизовались летом, то есть служили около двух с половиной лет. А я отслужил, без нескольких дней, три года.

Для прощания с нами построили дивизион. Командир, подходя к каждому говорил: «Благодарю за службу». Подошел ко мне, протянул руку: «А вас особо благодарю!» Кажется, мелочь, но приятно. После этого мероприятия все офицеры ушли, предоставив нам полную свободу. Провожать нас пошла толпа сослуживцев. Я летел как на крыльях по той же щебеночной дороге, по которой угрюмо брел два с половиной года тому назад.

Наконец-то я приехал домой. С родителями за время службы я виделся один раз десять минут на железнодорожном вокзале в городе Свободном. В мое время не было принято, чтобы родители приезжали на принятие присяги или просто повидаться. Объявил отцу с мамой, что дома побуду полторы – две недели, а потом поеду в Ульяновск работать на завод, где делали технику, на которой я служил. Успокоил их, сказав, что в этом городе есть политехнический институт. Они и мысли не допускали, что я не получу высшего образования.

Родители купили мне одежду, билет на самолет – и стал я привыкать к гражданке. Как ни жалко этих трех лет, но должен честно сказать: только на третьем году службы мы стали более-менее стабильно захватывать локатором истребители, летящие на малой высоте.

Первые дни было тоскливо: отвык от всего. А когда подошла пора улетать, до того обжился, что уже и позабыл, что меня не было три года. Так все было хорошо. В душе я даже искал веские причины, чтобы никуда не ехать. Но было стыдно перед родителями, и судьба изнутри нашептывала: «Давай, давай, собирайся!» Если бы родители стали меня отговаривать: «Сынок, куда ты едешь? Оставайся», – я, может быть, и согласился. Но они молчали. И полетел я в неизведанное.

В рейсе Москва – Ульяновск сидел рядом с молодым москвичом, который закончил институт и получил направление в Ульяновск. Разговорились. «Я, – говорит, – не хочу жить в этом захолустье. Что-нибудь придумаю, чтобы от меня отказались». Очень уж он любил Москву. В аэропорту разбежались и неожиданно вновь встретились в гостинице, которая называлась «Волга».

– Ну как? – спрашивает.