Подрядчик

– Сейчас на светофоре… – я открыл глаза. – Не понял…

Светофора не было. Как не было ни тротуаров, ни магазинов, ни дороги по три полосы в каждом направлении… Да что там – целый микрорайон бесследно исчез, как сквозь землю провалился! Его не было! Хотя тополиная аллея оставалась на месте… в том виде, в котором я ее помнил с детства – естественный туннель из вековых деревьев, растущих по краям дороги, и смыкающих свои густые лапы в десятках метров над головой. Забавно… три-четыре года назад их срубили под корень – это я точно помнил. Сам таун-хауы строил вот… вот прямо на этом самом месте!

– Твою ж мать! – произнес я, выходя из Волги. – Чё за ботва?

– Эй! – выскочил следом таксер. – Ты что – кинуть меня задумал?

– Отставить ссать, – отрезал я, оборачиваясь.

И тут в глаза бросилась одна совсем малюсенькая деталь, на которую до сего момента я не обращал внимания – талон техосмотра на лобовом стекле "Волги", с датой следующего. Восемьдесят девять. Выглядит как новый. Не могла эта несчастная бумажка не пожелтеть за двадцать лет!

– Слышь, брательник, – обратился я к водиле. – А какой сейчас день?

– Вторник, а что?

Хм… вторник… уже хоть что-то. Мозг лихорадочно работал, выбирая слова, как бы узнать дату поточнее… да какой, к черту, точнее? Точнее года мне, по большому счету, сейчас и не нужно. Вопрос в том, как узнать год, чтобы шоферюга не сдал меня в сумасшедший дом?

– А дата? – уточнил я.

– Девятнадцатое… июля, – настороженно ответил тот. – А что?

– Да к черту число! – закричал я в панике. – Год сейчас какой?

– Ты что, с Луны свалился?

– Ну! – я перемахнул через капот, схватил таксера за грудки и пару раз встряхнул, освежая память.

– Одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой… – пропищал он. – От рождества Христова.

– Здрасти, приехали, – выдавил из себя я, хватаясь за голову и садясь на крыло.

Тысячелетие крещения Руси… И вот теперь стало понятно. Понятно, почему вместо скульптуры «Россия» в университете стоит бюст Ленина. И почему вахтерша грозилась обкомом, и почему "Волга" в таком обалденном состоянии, и почему транспорта на дороге нету… наконец, стало ясно, куда делся целый микрорайон с улицей Макеева, где находится мой дом – его начали строить только в две тысячи четвертом. Даже с елками все понятно – они еще вырасти не успели!

Да, кстати… и жарковато для апреля… Непонятно было другое – кто виноват и что делать? Нет, как раз кто виноват – это понятно. Сашка виноват, скотина яйцеголовая! А вот что делать? Складывалось ощущение, что я теперь в гораздо большей жопе, чем тогда, час назад, который был двадцать лет вперед. Крутовато Акелла промахнулся…

Водила стоял чуть поодаль, беспокойно озираясь. И подходить ко мне боялся, и, в то же время, бросить автомобиль с ключами в замке зажигания, не мог. Видимо, как раз выбирал между накинуться на меня самому, или добежать до поста на плотине и сдать ненормального гражданина соответствующим органам.

Опачки! А ведь может быть значительно хуже! Если он сдаст меня с паспортом двухтысячного года, причем паспортом, где нет ни слова про светлое советское будущее, с правами, замененными в две тысячи шестом, да еще с полным бумажником баксов и рублей, модификации две тысячи четвертого – с триколором. Это еще если забыть про коммуникатор и заткнутую за пояс Беретту. Поймают – из кгбшных подвалов не выйду никогда… лучше в дурку, хоть там за своего примут.

Стоп! А почему вахтерша назвала Семенова? Саньке же сейчас лет десять… он попросту из физиологических соображений не мог с телками в институте сегодня зависать.

– Тьфу! – шлепнул я себя по лбу.

Не Санька, а Евгений Борисович – его отец! Вот кто нарушал беспорядки в… как там ЮУрГУ двадцать лет назад назывался? ЧПИ? Вот-вот, в нем самом. А Семенов-старший – тоже физик и башка у него варит ничуть не меньше, чем у моего драгоценного одноклассника! Вот он – мой билет домой!

– Слышь, – окликнул я таксиста. – Тебя как звать… э-э… товарищ?

– Николаем, – несмело отозвался он.

– Николай? Коля, значит… вот, что, Коля, – я достал из заднего кармана бумажник. – Сейчас я тебе дам сто баксов… долларов, то есть – знаешь, что это такое?

– Ага, – кивнул он. – Статья.

– Так… а триста долларов?

– Ну, – расплылся в улыбке Николай. – Это – совсем другое дело! А чего делать-то надо?

– Значится так… – протянул я. – Значится так…

Настала пора решать другую проблему. Завалиться к Семенову-старшему прямо сейчас я не мог. И дело даже не в том, что времени половина первого ночи – избытком такта я никогда не страдал, тем более – в такой ситуации. Попросту я не знал, где он сейчас живет! С Санькой я учился с седьмого класса, а товарищ перешел в нашу школу именно тогда, когда его семья переехала в наш район, то есть через два года. Прийти к себе домой и сказать «здравствуй, мама, вот и я!» женщине, которая на год младше меня – это тоже попахивает шизофренией. Остается один вариант…

– Значится так, товарищ Коля, – повернулся я водиле. – Сейчас мы поедем поменять баксы… тьфу… проклятые капиталистические доллары на твердые советские рубли – самую надежную валюту в мире, а после отвезешь меня в какую-нибудь гостиницу. Знаешь, где можно валюту поменять?

– А то! – расплылся в улыбке шофер. – Поехали!

И такси покатило по тополиной аллее в сторону северо-запада – мимо пельменной, ныне – ресторан «Красный Дракон», автоцентра ВАЗ, ныне – техноцентра VOLVO, мимо котлована, где будет стоять шестнадцатиэтажка, стянутая швеллерами. Теперь я смотрел в окно, не отрываясь. Здесь прошло мое детство, именно такими я помнил эти улицы. Многое изменилось с тех пор… улицы-то не все были. Зато воздух такой… особенный. Чистый, свежий, душистый. Воздух из детства.

– Прежний-то был что надо, – жаловался по пути водила. – Пятикратный Герой Советского Союза, да и лет уж сколько было… солидный такой, сказал – как отрезал. А этот… тьфу! Ни одной медальки, с пятном на лысине, да и годками комбайнер не вышел. Без своей бабы – ни шагу… Перестройку эту удумал… может, вы мне скажете, что это за перестройка такая?

Признаться, у меня появилось легкое ощущение дежа вю.

– Перестройка – продолжение дела Октября. Это когда каждый делает свое дело на своем месте. Честно, добросовестно делает. Вот и вся перестройка, – зевнул я, вспомнив курс истории.

– Вот и в газетах то же пишут… – промямлил бомбила.

– И молча дело делает, – добавил я.

– Молча – так молча, – вздохнул мужик. – А вот у меня случай был…

– Совсем молча, – уточнил я.

Глава 4

"Волга" въехала во двор длинной девятиэтажки, изломанной зигзагом, за что ее прозвали "пентагоном". Не знаю, как сейчас, но в девяностых это был далеко не самый спокойный райончик. Местные пацаны, "городские", регулярно выясняли отношения с "деревенскими" – жителями частного сектора через дорогу. По утрам асфальт краснел кровью. Дикие времена, дикие нравы…

Прокатившись на нейтрале, машина спряталась за голубятней. Николай, воровато оглянувшись, махнул мне рукой. Я вышел из автомобиля и, хрустнув суставами, потянулся.

– Ш-ш, – зашипел таксист. – Не попались.

Я еле удержался, чтобы не рассмеяться. Во дворе – ни души, во всем доме горело всего два окна. Рабочий класс давно уж спит – к чему в шпионов играть? Но… у каждого свои правила. Раз водителю так спокойней – то пусть.

Прокравшись вслед за гидом, я вошел в подъезд. Обычный подъезд обычной девятиэтажки – только матерных надписей на стенах меньше – или пионеры сознательнее современных подростков были, или белили его чаще. Но кнопка лифта оказалась выжженной – с этим все в порядке, традиции оставались незыблемыми. Там, в двадцать первом веке, изобретут единственный способ борьбы с вандалами – кнопки станут металлическими, а не пластмассовыми. "Пластмасса"… слово-то какое древнее! В мое время его окончательно вытеснило понятие "пластик".

Впрочем, мой проводник остановился не у лифта, а у дверей квартиры здесь же – на первом этаже. Он, для верности, еще раз приложил палец к губам и утопил кнопу звонка.

– Кто там? – почти сразу раздался грозный голос, приглушенный дверью.

– Фима, открывай, – прошипел таксер. – Это я, Колян.