Жернова времени

– Ранбольной, вы почему не выпили пилюли? – Строгий женский голос отвлёк меня от размышлений. И таким домашним теплом повеяло от слова «пилюли», что я расцвёл как мальчишка.

– Интересно, что такого смешного я сказала? – строго поджала губы молоденькая медсестра.

– Извини, сестричка, это я жизни радуюсь.

– Вы должны лечиться, больной. – Голос девушки стал чуть мягче.

– Давайте ваши пилюли, – улыбнулся я одной из самых обольстительных своих улыбок. – Что вы делаете сегодня вечером?

– Уколы, – прыснула в кулачок девушка.

– Можно я тоже буду в числе тех избранных? Если вы дадите своё согласие, я даже согласен на два…

Девушка вновь сделала неприступное лицо и величественно повернулась к моему соседу.

– Паша, ты как? – спросила она его.

– Лежу, Танечка, – тоскливо ответил парень.

– Я слышала, что тебя будут отправлять в тыловой госпиталь в Саратов, – понизив голос, произнесла она.

Парень лишь тягостно вздохнул. Было видно, что лежит он долго и ему это порядком осточертело.

– Откуда ты, земляк? – спросил он меня, когда медсестра ушла.

– Из-под Курска.

– Да нет, родом, говорю, откуда?

– Издалека я, с Дальнего Востока, – вздохнул я, вспомнив стройку и ребят из комсомольско-строительного отряда «Комсомолец Приамурья».

– Да ну! – оживился парень. – Не может быть!

– Ну почему же? – Я глянул на бойца. – Бывает ещё и не такое.

– Ведь я тоже оттуда! – произнёс он. – Полгода воюю, и впервые встретил земляка, надо же! А откуда с Дальнего Востока?

– Из Комсомольска-на-Амуре, – произнёс я осторожно. – А ты откуда?

– Из Жеребцово. Это ниже на сто с небольшим километров по Амуру от Комсомольска. – Он протянул мне левую руку: – Лоскутников Паша.

– Близнюк Георгий, – пожав руку, сказал я.

«Лоскутников? Знакомая фамилия… – Я напряг память. – Вспомнил! Тысяча девятьсот двадцатый год, наступление с армией Тряпицына. Амурское село Жеребцо- во. Народный умелец Лоскутников Фёдор. Его знаменитая деревянная пушка, которая своим единственным выстрелом нагнала страху на казаков станицы Кисилёвской».

– А как по батюшке? – поинтересовался я.

– Да ну, зови просто Пашкой, – улыбнулся земляк.

– Да нет, просто интересно.

– Павел Фёдорович.

«Ну конечно, в этом мире до того всё переплелось, что уже удивляться перестаёшь, – усмехнулся я про себя. – А вообще в России нет ни одного поколения, которому бы не пришлось повоевать. Неужели эта трагическая цепь так никогда и не прервётся?»

На войне и вообще в армии землячество – одно из самых святых традиций. Встретившиеся земляки становятся почти что братьями.

– Что с рукой? – спросил я, заметив, как Паша поморщился, потревожив правую руку.

– Да зацепило так, что совершенно не работает. Боюсь, как бы не комиссовали, – ответил парень со злостью.

– Да ладно тебе, домой поедешь, – хотел подбодрить его я.

– А ты сам? – посмотрел мне в глаза Павел.

– Что я сам?

– Ты сам хотел бы поехать домой, когда фашист прёт без остановки?

– Ну, – замялся я. – У меня ранение не такое, что же тут поделаешь?

– Нет, Жора, я сделаю всё возможное и невозможное, но на фронт вернусь. Я ведь только и делал, что с июня месяца драпал от фашиста. Теперь хочу посмотреть, как он драпать будет! И не просто посмотреть, а помочь ему своей шашкой и штыком быстрее бежать.

– Будет, Паша, так, как захочешь, – попытался успокоить я его, вспомнив подвиг нашего земляка, первостроителя Комсомольска-на-Амуре, лётчика Алексея Маресьева. Но, естественно, Павлу рассказывать о его мужестве не стал. Пока ещё Алексей не совершил тот боевой вылет, после которого его узнает вся страна.

– И как меня так угораздило, во время такого наступления! Веришь, нет, полгода в самом пекле, что страшно вспомнить, а тут – шальной снаряд. И на тебе!

– Слышал, что тебя в госпиталь отправлять собираются в Саратов? – спросил я.

– Сколько отбрыкивался, но, видно, придётся, – скривился Павел.

– Слушай, – загорелся я. – А как тогда, в самом начале было. Расскажи мне обо всём. Как ты на фронт попал и как воевал эти полгода?

– Если честно, Жора, и вспоминать не хочется. Обидно и даже стыдно. – Паша прикрыл глаза и замолчал.

– Послушай, – произнёс я, – мы с тобой солдаты, и мало ли чего случится. Война… – я сделал паузу, чтоб не сболтнуть лишнего, и осторожно продолжил. – По всей вероятности, будет долгой. Тот, кто останется жив, должен расскать родным, как мы тут их от врага защищали.

И Паша согласился. Три долгих вечера я слушал его рассказы, а на четвёртый день его отправили в тыл. Но эти три дня остались в моей памяти на всю жизнь.

– Службу в Красной армии начал я в октябре сорокового года. Наш триста сорок первый стрелковый полк имени Фрунзе был расквартирован в Имане[10 - Ныне, Дальнереченск.], – начал свой рассказ Лоскутников. – Я с детства имел пристрастие к лошадям, и мне повезло, попал я служить в конную разведку. Сержанты у нас были звери, и уже через три месяца нас было не узнать. Сам ведь знаешь, что такое разведка – это не только форс, но и бесконечные тренировки, и марш-броски. Короче, к весне сорок первого я был уже младшим сержантом и настоящим разведчиком.

И вот наша часть получает приказ выдвигаться к западной границе. Четырнадцатого апреля сорок первого года нас загрузили в эшелоны и отправили на Украину. Пятого мая мы прибыли в город Черкассы-на-Днепре.

3 Жернова времени

65

О приближающейся войне никто не говорил, вернее, говорить о ней было нельзя. Но её дыхание чувствовалось во всём. Мы попали на переформирование, и я стал разведчиком двести шестьдесят четвёртого отдельного конного разведывательного батальона 'сто девяностой стрелковой дивизии. Здесь нам выдали шашки и карабины. Лошадей получили в соседнем совхозе.