– Хороша ли она?
Я смотрю, что капитан Коста? ответит.
А капитан отвечает: «Э! нельзя и дурной назвать: нежная, – горожанка, архонтопула!»
А брат все нейдет.
Наконец он пришел и стал извиняться перед стариками.
– Афродита, невеста моя, – сказал он, – очень много вам кланяется и просит извинения, что теперь никак даже видеть не может никого. Прошу вас, капитан Коста?, господин мой, простите ей. Девушка! Вы сами лучше меня все это знаете… Стыдится! Очень стыдится… И я вас прошу и пренизко вам кланяюсь, чтобы за это на нее не сердились… Что делать, стыдится!.. Я завтра уговорю ее, чтоб она хоть вас, капитан Коста?, повидала. Я и теперь говорю ей: «Ведь он твоему отцу друг, чего ты боишься?» «Стыжусь!» – говорит.
И начал еще просить, чтобы капитан завтра непременно бы повидался с ней.
Старшие говорят: «Конечно, так! Девушка застыдилась. Сама убежала с паликаром, разумеется, стыдно».
А старик Коста? спрашивает у брата: «Скажи мне, однако, Христаки, отчего ж ты вязал отца и работника, когда она по воле убежала? Разве она не могла из дверей вечером сама к тебе выйти?»
– Все стыд, все стеснение, капитан! Девушка! Пусть лучше думает народ, что ты, Христо, силой меня унес! Что ж мне делать!
Ампела?с головой покачал и сказал: «Этого я не хвалю со стороны ее. Хорошо! Люби молодца, хочешь уйти с ним против воли отцовской и обвенчаться – один грех; а из лукавства любовнику приказывать, чтоб он родителя веревками вязал насильно и рот ему зытыкал – еще больше грех… Нехорошо Афродита сделала. Но может быть, ты, Христо, и лжешь?»
Брат начал клясться капитану, что он говорит правду, все правду, и капитаны ушли.
Христо еще раз просил, чтоб Ампела?с повидался с Афродитой, когда она больше привыкнет.
– Я на вашу помощь надеюсь, – сказал он ему. – Что вы у господина Никифора Акостандудаки попросите прощения за нас обоих и что он нас с Афродитой своими благодеяниями не забудет.
Капитан ничего ему не отвечал; все он брату не верил, кажется, и ушли все старшие от нас.
Ушел и поп Иларион к себе.
Брат тогда сказал мне: «Я уж отдохну теперь, Яна?ки! Спать хочу». Он лег, а я пошел к Антонию и к Маноли и долго у них сидел. Мы покушали там и пили вино и песни пели; но я все думал об Афродите и сказал наконец друзьям: «Послушайте, Антонаки, и ты, Маноли, я вам как друзьям скажу. Как вы думаете, что брат мой Христа правду говорил капитанам, будто согласился прежде с Афродитой или нет, так что даже и я этого не знал?» Они подумали и сказали, что скорее лжет. Я же ободрился после этого и думал, что еще повернется дело в мою пользу; и брату решился об этом ни слова не говорить из гордости.
XIV
Дня два-три еще мучились мы с Афродитой. Сначала она все отвращалась от нас и все отвергала. Только с одною сестрой говорила и от нее принимала все. Спать одна боялась и верила только Смарагде.
– Спи со мной ты, моя милая, во имя Божие прошу я тебя.
Так она Смарагду просила. Сестра затруднялась через детей своих, мальчик был еще мал и кричал по ночам, а старшая дочь ее, хотя ей было уже пять лет, боялась спать одна без матери. Сестра говорила Афродите: «Коконица моя! тебе мои дети спать не дадут». Но Афродита клялась, что ей это ничего. Брат узнал об этом, велел Смарагде затвориться с нею и взялся сам детей няньчить и баюкать.
– Пусть только ей во всем удовольствие будет, – сказал он.
И как только вечер, он от детей не отходит, уговаривает, ласкает их и мальчика сам песнями баюкает и качает.
На-на,[18 - На-на, На-на! – баюшки-баю!]
На-на, дитятко!
Белое, пребелое,
Сахаром кормленное,
Мускусом политое,
Пригласили в город.
Девушки две видят
Схватились, дерутся…
– Я не дам дитятко!
– Я возьму себе!!
Мальчик у него спрашивает: «Это я белый?»
Христо говорит: «Ты белый».
– А ты разве не белый; не хороший?
– Нет, – отвечает брат, – и я белый, а ты еще лучше меня.
Мальчик говорит:
– А ты сахару мне не дашь?
– Если ты не будешь кричать, эта хорошая девочка, которая там спит, тебе много сахару даст.
Мальчик и молчит.
Я говорю брату: «Однако, ты, Христо, кормилица хорошая!» – Он смеется: «что делать!»
Терпение было у этого молодца, чудная вещь!
На второй день сестра Смарагда уговорила Афродиту немного покушать. Мы с братом обрадовались, сами изготовили лучшее кушанье и хотели подавать ей, но сестра опять сказала: «оставьте вы ее; она хочет, чтобы только я одна с ней обедала».
После этого Афродита стала два раза в день кушать; и кушала хорошо, как следует; и кофе пила, и варенье наше кушала, а на третий день даже иголку взяла, начала сестре в работе помогать и с детьми ее немного играла; но все печальная, все вздыхает.
Мы с братом по нескольку раз в день входили к ней, все в надежде, что она простит нам и помирится с нами. Входили и оба вместе, и порознь; она здоровалась с нами благородно, но разговаривать все не хотела; всякий раз закрывала лицо платочком, прислонясь головой к стене, и молчала.
Я говорю сестре:
– Она спокойнее стала; не плачет и не сердится больше. А сестра отвечает мне:
– Я ей сказала: «не убивайся, не заболей, глазки мои. Бог поможет. Подожди еще немного, либо твой папаки из города пришлет кого-нибудь сюда, либо капитан Коста? заставит их тебя отправить домой».
Я не знал, что подумать и чего нам ожидать. В селе об этом деле все разговоры и смех; одни радуются, другие осуждают. А снизу, из города, никаких слухов, ни худых, ни хороших. Капитан Коста? не показывается. От Никифора ни письма, ни выкупа, ни посланного какого-нибудь человека нет. Так прошла неделя. И к нам никто в дом не ходит. Тишина!
Я начал уже скучать и тосковать и думать: «Не лучше ли бы ее вернуть к отцу? Она нас знать не хочет, и Бог нас за насилие наше как бы не наказал».
Брат же Христо в это время то сердится, то вздыхает, то опять радуется и терпит все. То выйдет от Афродиты разгневанный, ударит себя в грудь и кричит мне: «Надо бы, Яна?ки, эту псицу маленькую убить! Зачем она нами так пренебрегает? Разве с деньгами и мы купцами не будем?» То опять идет к ней, старается служить ей, смирение и почтение всякое обнаруживает, стоит перед нею как раб и спрашивает:
– Что вам нужно для вашего удовольствия, госпожа моя?
Но у нее один ответ: «Ты сам знаешь, что мне нужно!»