Консульские рассказы

«Синица собралась море зажечь» и не зажгла.

Да и собиралась ли она зажигать его в самом деле?..

Может быть, весь этот слух был не хуже сообщения моего грубого «варшавского выходца», который хотел ехать к Коцебу, «потому что скоро произойдет атака!».

Атака на карман – сперва консульский, а потом и на генерал-губернаторский.

Синица моря не зажгла: «медведь галицийский» ни одного даже бычка в раскольничьем стаде не тронул, а доставил лишь мне несколько приятных дней умственного и патриотического возбуждения.

И вера моя в балагура Гончарова оказалась верою правою, потому что он вскоре после всего этого решился на шаг, весьма для себя тяжелый и даже опасный – предал мне в руки одного староверческого священника, беглого из России и обвиняемого в убийстве, человека влиятельного, и характером, и физическою силою, без прибавления, ужасного.

Итак, все выходило тогда в Тульче «по-нашему», и нам, русским, на выгоду. Как же мне не вспомнить об этом времени с радостью?

Гольденберг исчез; «скуластого солдафона» моего тоже долго не было видно; раз как-то встретил я его на улице, с синим шерстяным шарфом на шее. Он поклонился мне и больше ничего. В Одессу не ехал и денег еще что-то не просил. Но потом он вдруг о себе напомнил, да еще и как!..

Приносят мне раз русскую записку от человека не русского, но хорошего, надежного, довольно мне коротко знакомого, да и вообще в тех краях весьма известного.

«Поспешите распорядить… Долгом христианским считаю предотвратить большое несчастье… Такой-то (мой солдафон, мой выходец) отправляется сухим путем в Рущук для предания некоторых болгар турецкому начальству. Обещается открыть заговор… Я боюсь новых казней… Сообщено мне человеком знающим. Сами угадаете, кем».

Записка была даже не подписана; видимо, что, жалея болгар, автор ее и себя хотел, по возможности, в этом случае оградить хотя сколько-нибудь. Я сказал, что он был не русский, хотя по-русски знал порядочно; скажу еще, что он был и не православный, не грек, не болгарин, не румын, не серб, не турецкий подданный, а человек западный и по крови, и по вероисповеданию…

Другой, знающий, о котором он упоминал, тоже был иноверец, но прекраснейший человек, и деловой, и благородный.

Друзья политические находились у нас везде, когда мы мало-мальски умели вести себя.

Какова, однако, шельма, бестия мой скуластый выходец!.,

Ну, постой теперь!., ты ведь у меня «русский подданный»! Я сам тебя произвел… Хорошо!..

Полетела весть достодолжным способом в Галац: «Известите в Рущуке Сученкова (генерального тогда консула) то-то и то-то. Можно схватить самим такого-то… Имеет от меня русский вид».

Из Галаца не замедлили ни минуты…

Время тогда было не шуточное. Вся Турция была в глухом брожении. Я напомнил уже раз или два в записках моих, что в Крите еще кипело тогда восстание. Еще недавно болгарские небольшие банды (вопреки нашим советам) врывались из Валахии в Турцию через Дунай и были уничтожены; еще очень недавно Мидхат-паша вешал болгар в Рущуке: он в одно даже время со мною ехал из Варны к Дунаю с этой целью. Недавно и австрийский консул в Рущуке, г. Мартирт, сам лично пришел на австрийский пароход с турецкими солдатами арестовывать двух новых «Инсаровых» – болгарина и серба, и их тут же, в каютах первого класса, убили, потому что они не хотели сдаваться и стали в турок стрелять… Окровавленные трупы их кинули на берег; перепуганные пассажиры, заранее спущенные на пристань, возвратились на места свои, и пароход пошел далее.

Как же было тут не спешить, и как было возможно тогда церемониться с людьми, подобными моему «псевдоподданному»?

Схватить его и стереть с лица земли!..

Правда, мы болгар настойчиво воздерживали от неразумных по силам их движений; но другое дело «возбуждать», и другое – спасать погибающих…

Надо было «братушек» спасти…

И слава Богу – все обошлось и на этот раз благополучно.

Извещены ли были подозреваемые болгары вовремя и приняли свои меры предосторожности, или новый рущукский заговор был точно таким же вымыслом корыстного усердия, каким я считаю и всю эту историю новой пугачевщины под руководством Гольденберга, или Каминского, во всяком случае, мы, служившие на Нижнем Дунае, очень скоро получили от Сученкова из Рущука успокоительное уведомление; он извещал, между прочим, что не нашел повода арестовать моего «выходца». Негодяй этот, вероятно, кидался туда и сюда с разными преступными политическими выдумками, чтобы перехватить что-нибудь то от нас, то от турок, то, может быть, и от кого-нибудь еще.

Ко мне он более не показывался; но, видно, достал, наконец, где-нибудь денег на рискованную поездку в Одессу, к генералу Коцебу. Что он еще сочинял – не знаю, но только я месяца через два-три после нашего с ним свидания получил бумагу от новороссийского и бессарабского генерал-губернатора с кратким вопросом: «На каких основаниях выдан такому-то permis de re sidance как русскому подданному?..»

Вопрос совершенно основательный.

Я отвечал на него приблизительно так:

«Честь имею почтительнейше сообщить вашему высокопревосходительству, что новый permis de residence я NN-скому выдавал на основании представленного им по прибытии из Галаца в Тульчу просроченного прежнего подобного же вида, выданного ему консулом нашим в Галаце. Разница та, что в прежнем виде он был обозначен «варшавский выходец», я же нашел нужным (конечно, не совсем правильно) пометить его на новом русским подданным, ввиду важных и особенных политических целей. Действительных же прав русского подданного он, насколько мне известно, не имеет…

Честь имею и т. д.».

В этом роде был мой ответ, и этим объяснением все дело кончилось.

Вредного человека этого или просто выслали из Одессы обратно, или отправили еще куда-нибудь, куда и была ему, по всем признакам, давно дорога!

В течение полуторагодовой жизни моей в этой веселой, деятельной и пестрой Тульче у меня было много и других интересных дел и поучительных встреч, только не с поляками, а с людьми других национальностей и религий. О поляках же тульчинских я сказал здесь все, что только можно было мне о них сказать. Я предупредил, впрочем, при самом начале моего рассказа, что к моему приезду в этот край антирусская эмиграция, мнившая что-то серьезное здесь создать, уже почти вся растаяла, рассеялась и погибла.

Я увидел одни только жалкие подонки ее.

notes

Примечания

1

«Дальше нельзя!» (лат.)

2

«свидетельство о проживании» (фр.)

3

поспешно, с готовностью (фр.)

4

«Да, да, без сомнения» (фр.)