Мигом одним

Через неделю после отбытия Сергея в отпуск из Москвы пришло извещение о снятии с довольствия лейтенанта Опёнкина С.И. в связи с невозможностью продолжать службу по состоянию здоровья. Данное извещение меня весьма удивило. Недолго думая я отправился к старику. Командир тут же связался с военкомом Москвы. Еще через час у нас были подробности. Рейсовый автобус, перевозивший пассажиров в город из аэропорта попал в аварию. Фура, ехавшая по трассе с огромной скоростью врезалась в автобус практически разорвав его пополам. В результате тринадцать трупов и два десятка сильно травмированных пассажиров автобуса. В числе травмированных и доставленных в Институт Склифосовского был Опёнкин. В данный момент врачи уже сделали все возможное, но он находится в коме. Профессура Cклифа не дала военным внятного ответа, поэтому нас известили именно в такой, неопределенной форме. Выйдет он из комы или нет, и будет ли годен, если придет в сознание, информации не было.

Земля, место странное, Максим Холод

Лес я топтал долго, уж и солнце склонилось к горизонту. Чаща жила совей странной жизнью. То затихала намертво, до состояния тишины космоса, то копошилась как муравейник и гудела миллионами голосов.

Вскоре я вышел на пустошь. Лишь редкие корявые кустики вносили разнообразие в пейзаж. Клубок все катился впереди, подпрыгивая на камнях и кочках. Иногда замирал, ожидая меня. Вдруг перед мной возникла стена странного серого тумана. Клубок ударился в туман как в преграду, отскочил, опять прыгнул вперед, отлетел назад, остановился. Я подошел к нему, поднял с земли, смотал нитку, положил его в карман. Пощупал стену. Она упруго отталкивала меня обратно. Я надавил рукой сильнее. Правая рука слегка продавила преграду, проникая в туман, и застряла в ней как в чем-то вязком. Ладно. Я уперся ногами в землю и стал проталкивать себя сквозь преграду. Я ничего не боялся, ведь самое страшное со мной уже произошло. Почти погрузившись в стену, я поскользнулся на камне, и меня выбросило из нее. Я упал на спину.

– Да что же это такое!? – Сказал я возмущенно вслух. – Рыжик, нам точно туда?

Клубок выскочил из кармана и три раза ударился о стену, каждый раз отскакивая от нее. Потом прыгнул мне в руку. Я крепко сжал его в руке и опять пошел в «атаку» на стену. Я уже понял, что с разбегу ее не пройти, поэтому стал планомерно ее продавливать, постепенно погружаясь в нее.

Наконец я вошел в нее полностью, оказавшись в странном тоннеле. Стены тоннеля были смазаны, они искривлялись от моих движений, как в моем сне дорога к городу. Наверно сон то был не так уж и странен. Медленно, но уверенно я шел вперед к свету.

Вот он край. Я пришел. Опять преграда, я упираюсь ногами и руками в плотную вязкую среду, я барахтаюсь как муха в смоле. Я ползу, извиваюсь, в буквальном смысле продавливая себя к свету. Вдруг яркий свет разбивается острейшими осколками стекла. Я лечу. Падаю. Как больно. Я умираю вновь. Боль не выносимая, нервы как огненные прутья. Я кричу. Проваливаюсь во мглу. Боль и мрак уносят меня, лишь на границе своего сознания я слышу странный чужой голос: «Сережа, держись, не умирай, прошу тебя».

2024 год, Москва, Склиф, отделения травматологии, Максим Холод

Вся моя голова просто взрывалась от понимания того, что я жив. Мало того, я был не в своем теле, а в теле погибшего Сергея Опёнкина. Его воспоминания, той его недолгой жизни, стальными нитями раскаленного нихрома прожигали в моем сознании новую резьбу. Мне теперь придется жить в другом теле с двойной памятью. Мне надо вспомнить все и главное не забыть своего прошлого. Того прошлого, что привело меня на Патомское нагорье. Спасибо вам, кто бы вы ни были, за ваш дар, за новую жизнь.

Да, я жив, но, на сколько я жив? Тихо, как сквозь вату я слышал грустные голоса родителей и знакомых Сергея, что приходили его проведать. В один из таких дней случилось чудо. Я, наконец, стал слышать голоса людей как привычно.

– … Изя, неужели это все, что ты смог сделать?

– Володя, не шипи. Веришь, сделал все аккуратно. Мне еще до операции сказали, что он летчик истребитель. Я, через пятимиллиметровую дырочку в черепе, шесть часов удалял гематому. Я ж помню, как ты с ним носился.

– Ты вспомнил его?

– У меня же память фотографическая. Напоминаю, если тебя склероз пробил.

– И сколько ждать?

– Не знаю. Мозг дело тонкое. Это не задница – прогнозировать сложно.

Я открыл глаза. Больно резануло ярким светом. Прикрыв веки, я немного подождал и опять открыл глаза. Теперь стало легче. Повращав глазами я нашел два вертикальных пятна. Глаза резало нещадно. Я опять их прикрыл. Попытался повернуть голову. Не получилось. Голова жестко была закреплена. Пошевелил кистью. Рука привязана за запястье.

– Вера, мать твою, где ты ходишь. Вон у пациента глаза пересохли, закапай.

Рядом процокали каблучки. Позвенели склянками. Мне открыли глаз, и я близко увидел пипетку. Моментально вспомнилось, как Ферзь меня ослепил. Голова рефлекторно дернулась. Девушка громко вскрикнула и отпустила веки.

– Вера, у тебя с головой все в порядке? – Загрохотал голос Изи.

– Израэль Мойшевич, он головой дернул. – Испуганным голосом сказала Вера.

Я открыл глаза. Видно слезная железа заработала, по этому случаю веки открылись без такой сильной рези как предыдущий раз. Надо мной склонилось двое. Судя по курчавым волосам и явно еврейскому носу, стоящий справа был названый Израэль Мойшевич, второго я тоже узнал, это был Шепшин Владимир Егорович. Именно он помог Сергею с поступлением в Качинское.

– Юноша, как самочувствие? – Спросил Изя.

– Как после катапульты. – Проскрипел я натужным хрипом пересохших связок. – Что со мной?

– Позже Сережа я тебе все расскажу. – Сказал Шепшин. – Твоя главная задача, на сегодня, продержаться в стабильном состоянии двое суток. Как только это произойдет, я перевезу тебя в свой госпиталь. Там я тебя за месяц поставлю на ноги. Отдыхай пока.

Мне закапали глаза, и я опять уснул, провалившись в воспоминания Сергея. Я заново проживал его жизнь. Вечером пришли Серёжины родители и его младший брат. Мать плакала, отец стоял хмурый с красными глазами, Кирюха выглядел испуганным. Мне было жаль этих людей. Я не стал им гундеть про то, что я совершенно другой человек, а не их сын. Услышав такое, могут из склифа в кащенко отправить. И наверно будут правы, я бы сам в такое не поверил.

Через пару дней Шепшин перевез меня в военный окружной госпиталь. Сразу, по прибытии я был подключен к разным приборам. Опутав всего проводами, воткнули две капельницы. Медсестра каждые пол часа добавляла что-то из шприца прямо в трубку.

Все проведенные процедуры возымели действие. Через неделю я уже смог сам ходить в туалет, избавившись от унизительной процедуры – катетера и постановки судна. Меня перевели на уколы и таблетки. Жутко болели пролежни, которые я заработал лежа в склифе и здесь в госпитале. Парочку просто срезали. Как сказал Шепшин – почти косметическая операция. Ладно, шрамы были в основном на спине и не особо портили мне имидж.

На третью неделю я сполз в спорт зал. Физиотерапевт очень обрадовался моему порыву и взялся за меня как тренер Роки. Так прошло три месяца. Потеплело на столько, что уже можно было спокойно бегать, не боясь простудится. Я и бегал, заодно вспоминая свое и Серёгино прошлое.

После очередной пробежки меня зазвал к себе Шепшин.

– Ну как, готов к подвигам?

– Думаю да.

– Тогда завтра пойдешь в тошниловку.

Моя память услужливо напомнила мне этот эпизод из прошлого Сергея. Он мне не понравился.

– Это обязательно?

– Ну, если ты решил стать слесарем, то можешь быть свободен. По результатам анализов ты полностью здоров, как для простого гражданина. Я могу тебя выписать с чистой совестью хоть сейчас. Могу даже дать рекомендацию в вертолетчики.

– А как для пилота тридцать первого МИГа?

– Не знаю. Ты ж сам прекрасно знаешь, и не понаслышке, какие перегрузки нынче у вашего брата.

– Это да. Завтра когда?

– В девять.

– Буду.

Тошниловка, центрифуга, тошниловка, центрифуга. Меня, что в космонавты готовят? Четыре дня по шесть часов. Я так не уставал на первом курсе училища с его нескончаемой строевой подготовкой. Выходные прошли спокойно. В понедельник, с утра я сидел в кабинете Шепшина и ждал приговора. Пять профессоров решало мою судьбу. Они листали историю моей болезни, смотрели снимки, изучали результаты анализов и тестов. Среди них был и тот самый Изя из склифа. Оказалось, что он один из лучших неврологов России. Отложив мои документы, Израэль Мойшевич повернулся ко мне.

– Что ж Сергей. Я пребываю в серьезном недоумении как невролог. После такой травмы я не ожидал увидеть подобные результаты тестов. Если бы не Владимир был в госпитале главврачом, я бы подумал, что это подтасовка, но зная его не один десяток лет, я верю вот этому. – Он пальцем постучал по моему делу. – Хочешь летать?

– Очень хочу Израэль Мойшевич.

– Не забыл, молодец, склероза нет. Володя, я подпишусь под разрешением. Коллеги?

Остальные трое профессоров согласились с таким решением. Шепшин пустил по кругу бланк. Все в нем расписались. Поставив свою подпись последней, Шепшин встал из-за стола, подошел ко мне и протянул подписанный им лист.

– Летай Сергей.

– Спасибо вам Владимир Егорович, вы второй раз даете мне путевку в летчики.

– Родителям своим спасибо скажи, качественно тебя сделали.