Нацпроект. Ландскнехт

Папарот тем временем продолжал злобно орать:

– … ни хуя себе срок окупаемости десять лет! Да вы охуели! Хуйли вы мне ваши циферки принесли! Какого хуя я должен в них ковыряться?! Сделайте мне презентацию, как я привык, чтобы я мог понять!

Костина растерянность начала вытесняться яростью, руки задрожали, кровь в висках закипела. В глубине организма начала формироваться длинная и витиеватая ответная матерная тирада, но сформироваться не успела. Папарот вдруг совершенно неожиданно перешел на спокойный деловой и почти дружелюбный тон:

– Значит, так, ребята, приходите через две недели. Сделайте мне нормальную презентацию, а заодно принесите структуру, численный состав и функционал. Да, и систему мотивации персонала, включая и вас самих. Всё, привет! Удачи! Извините, я тороплюсь.

Матерная тирада, рвущаяся наружу из Костиной груди, застряла где-то на уровне кадыка. Воронин, красный как рак, опустив глаза, собирал со стола варианты бизнес-плана. Овечкин уже выскочил в приёмную, а Папарот быстро ушёл в комнату отдыха, дверь в которую была сразу за его письменным столом.

Во рту сделалось отвратительно сухо. Сглотнув комок в горле, Костя вышел в холл, примыкающий к приёмной, выпил стакан воды из стоящего в углу кулера, закурил, прокашлялся и поинтересовался у Овечкина, часто ли с Андрюшей случаются такие припадки и где можно получить образец формы презентации, к которой Папарот привык.

В ответ Овечкин, грустно улыбаясь, поведал, что последние несколько лет Андрюша такой психованный практически постоянно, что его свинское хамство по отношению к подчинённым стало уже привычным и что все вообще удивляются, почему до сих пор он ни разу ещё не наезжал на Костю в своей обычной манере.

– Вот теперь и ты видел Андрюшу во всей красе. А бывает ещё хуже.

– Да куда хуже-то? – спросил Костя.

Овечкин ухмыльнулся и добавил, что никакого стандартного образца формы презентации в команде Папарота не существует, так что соображайте, мужики, сами – цифр поменьше, цветных картинок, диаграмм и графиков побольше.

– А чем ему этот бизнес-план не хорош? – удивился Костя.

– Да нормальный у вас бизнес-план, просто захотел вас выебать и выебал. Не переживайте. Это у него обычное дело, – успокоил Овечкин и пошёл куда-то по своим делам.

Овечкинский совет, к сожалению, уже был невыполним. Захлестнула обида. Костя старался в этом проекте как мог, что называется рвал жилы, берёг Андрюшины деньги, не воровал сам и другим не давал. Успехи команды уже были всем очевидны, и вдруг такая хамская блатная истерика, куча несправедливых, незаслуженных оскорблений.

Больше всего, пожалуй, угнетало то, что растерялся и не смог сразу достойно ответить на хамство, не успел послать Андрюшу до того, как тот шмыгнул в свою комнату отдыха. Никаких оправданий себе Костя найти не мог, просто оказался не готов к неожиданной агрессии. Получился мучительный незавершённый гештальт, обида требовала выхода.

Следующие две недели Костя потихоньку разрушался. Накатила бессонница, в голове постоянно крутились разные варианты объяснения с Андреем. Из-за бессонницы повысилась утомляемость, ходил мрачный и раздражительный. Жена Светка, с которой Костя, естественно, поделился своим состоянием и настроением, обиделась за Костю и озверела на Папарота так, что казалось: окажись Андрюша рядом, точно выцарапала бы ему глаза.

Серёга Воронин сцену у Папарота вообще никак не комментировал, только на следующий день в кабинете у Кости, оставшись с глазу на глаз, сказал, что если такое ещё раз произойдёт, он сразу напишет заявление по собственному и уйдёт, пусть Костя имеет это в виду и не обижается. Костя на это задумчиво ответил, что ещё неизвестно, кто из них первый уйдёт, и что при таком к себе отношении он не то что работать на Папарота не будет, а на одном квадратном километре с ним срать не сядет.

Презентацию, о которой визжал Андрюша, слепили общими усилиями, использовав в полной мере многоопытного Панасюка. От нормального внятного бизнес-плана оставили только несколько таблиц с самыми главными базовыми показателями, остальное сделали в виде красивых цветных графиков, на которых каждый вариант расчётов выделялся своим цветом. Документ получился забавным – как будто учебник по высшей математике перевели на язык букваря, не хватало только рисунков коровок, цветочков и пастушка.

Дополнительно сделали развёрнутую справку о работе с банками по вышибанию кредитов, остальное, что требовал Андрюша, и так давно уже было разработано. В качестве системы мотивации для себя и управляющей компании Костя написал коротенькую записку о ежегодном премировании в зависимости от уровня и значимости сотрудников. При условии выполнения инвестиционных и производственных планов менеджеры высшего звена должны были получать премию до пятидесяти процентов годового фонда оплаты труда, а обслуживающий персонал – до тридцати.

Что касалось обиды, Костя принял твёрдое решение высказать её Андрею лично в глаза и уже в зависимости от его реакции либо работать дальше, либо послать всё и уходить. Верный друг Светка его в этом полностью поддерживала, твёрдо заявляя, что никакие деньги не стоят Костиных нервов и здоровья. Приняв это решение, Костя успокоился, ходил мрачный, полный решимости, ситуация требовала однозначного разрешения.

Встреча состоялась точно в назначенное Папаротом время, в том же месте и в том же составе. Андрей выглядел свежим и бодрым, встретил очень доброжелательно, с Костей вообще поздоровался как со старым другом. Возникло странное ощущение, что две недели назад их принимал какой-то другой человек.

Дальше всё пошло по прежнему сценарию. Костя докладывал суть бизнес-плана, Серёга Воронин давал пояснения по расчётам. Сценарий был прежний, а Папарот другой, его как будто подменили. Бесноватый, злобный орущий мерзавец превратился в старого доброго Андрюху, которого Костя знал двенадцать лет назад, который был предельно конструктивен и доброжелателен, слушал очень внимательно, задавал толковые уточняющие вопросы, иногда шутил, весьма удачно и к месту.

Обсуждение бизнес-плана заняло минут двадцать. Приняли решение в отсутствие кредитных денег идти на тысячу двести голов дойного стада, плюс шлейф, разумеется, но при этом коммуникации и инфраструктуру делать сразу под две тысячи четыреста и докупить у фермеров ещё земли, чтобы потом, в случае получения кредита или изменения конъюнктуры, можно было быстро и с меньшими затратами развернуться. Папарот, как и Костя, был уверен, что дешеветь земля точно не будет, и рисков в этом не усматривал.

Бюджет расходов на год утвердили быстро, и Овечкин тут же получил указание открыть финансирование. Остальные принесённые Костей документы тоже проскочили без особых замечаний. Остался последний вопрос – система мотивации. Костя достал из папочки свою записку и протянул по экземпляру Андрею и Овечкину. Папарот записку не взял, резко встал из-за стола, вышел на середину кабинета и весело сказал:

– Так, на сегодня всё. Извините, ребята, опаздываю, ждут в правительстве, всё остальное потом.

Воронин и Овечкин быстро собрали бумаги, попрощались и двинулись к выходу. Костя, продолжая сидеть за столом, сказал:

– Андрей, у меня к тебе ещё пара слов.

Воронин с Овечкиным вышли. Папарот дружелюбно улыбнулся и спросил:

– Ну, что у тебя?

При этом к Косте не подошёл, а, наоборот, двинулся в сторону приёмной, Костя вынужден был встать и пойти следом. Догнав Андрея у выхода из кабинета, поймал его взгляд и сказал:

– Андрей, в прошлый раз ты меня оскорбил.

– Да ладно, перестань, какие оскорбления?! Мы же о бизнесе разговаривали.

– Нет, Андрей, я не о бизнесе. В прошлый раз ты оскорбил моё человеческое достоинство.

– А, ну вот мы с тобой по этому поводу и выпьем как-нибудь водки, там, на усадьбе, на берегу пруда.

Папарот широко улыбнулся, дружески хлопнул Костю по плечу и выскользнул в приёмную. Костя вынужден был выйти следом. Андрей деловито давал своим секретарям какие-то указания. Костя попрощался, махнул рукой сидящему в холле Овечкину, прошёл во двор к машине, сел за руль, закурил и спросил сам себя:

– Интересно, блядь, это можно расценивать как извинения и сожаление или нет?

Ясно было одно: на большее Андрюшина гордыня ему пойти не даст. С одной стороны, поведение и слова можно было бы зачесть как извинения, а с другой стороны, мучили сомнения: уж больно это было похоже на хитрый маневр. Папароту определённо было невыгодно допускать Костин уход, а в случае непогашения конфликта уход был неизбежен, Костин характер Андрей знал давно. Прямых и ясных извинений от него ждать точно не следовало. Гордыня у Папарота и раньше временами зашкаливала, проскакивали проявления мании величия, а после десятка лет в руководстве огромнейшей государственной монополией, похоже, победила его окончательно. Как говорится, «Я князь тьмы! Всем сосать!»

Понимание ситуации было полным и ясным, но легче от этого не становилось. Надо было либо уговорить себя и принять папаротовский пассаж как извинения, либо, проявив твёрдость, послать всё в жопу и отваливать. На грустные мысли наводило и то, что Андрюша опять увернулся от обсуждения системы мотивации.

«Неужели всё-таки хочет наебать? – думал Костя. – При его уровне и положении это как-то мелко и пошло».

По факту выходило, что Бузин и все старые Костины товарищи по бизнесу были правы. Андрюша однозначно намеревался Костю обмануть, использовать по максимуму, потом устроить истерику и выгнать. Как выглядит Андрюшина истерика, Костя теперь знал, видел своими глазами.

Следующая встреча с Папаротом должна была состояться в рабочем порядке, месяца через два-три, где-то в середине весны; времени на то, чтобы всё спокойно обдумать и взвесить, было предостаточно. Костя вспомнил Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра». Усмехнувшись, завёл машину и не спеша покатил к себе в офис. Сидящий рядом Серёга Воронин выглядел вполне довольным.

Включился привычный механизм существования – делай что должен, и будь что будет. Проект ждал. Проект был живой. Проект рос. В конце концов, там были живые люди: и в столице в офисе, и на месте в хозяйстве. Проект требовал беспрестанной заботы и управления, как дурной пацан-подросток – только отвернёшься, а он уже триппер подцепил или анашу курит.

Хрен с ним, с Папаротом, деньги даёт, и ладно. Об остальном подумаем завтра, сейчас некогда. Сейчас надо работать. Стиснуть зубы и работать, сельское хозяйство из говна вытаскивать. Хотя в успех мероприятия верилось всё меньше и меньше. Слишком глубока была колея, слишком тяжёл был воз, слишком много кругом было разной сволочи, пытающейся обобрать, обмануть, украсть или просто нагадить. А помогать желающих совсем не было, враньё государевых людишек всерьёз принимать не приходилось. В активе были только папаротовские деньги и своя, тщательно подобранная команда.

Очередная поездка в хозяйство даже доставила некоторое удовольствие. Смирнюк в целом взял ситуацию под контроль, все поставленные задачи выполнялись. Подготовку к севу закончили, даже успели закупить у французов семена гибрида кукурузы, подходящего для нашей климатической зоны, план посевов составили, с немцами согласовали.

По Костиному поручению Александр Рафаилович проработал структуру хозяйства, функционал и штатное расписание, в результате чего удалось без ущерба для дела сократить ещё человек пятнадцать. Оставшиеся крестьяне как-то подтянулись, в глазах появились проблески осмысленности. На лицах вместо тупого равнодушия появилась озабоченность, даже одеваться стали как-то почище.

Всякие областные, районные и федеральные чиновники разных уровней временно особо не беспокоили, в хозяйство лезли мало и взяток почти не клянчили. Смирнюк сам время от времени катался в областной центр на разные совершенно бессмысленные совещания по сельскому хозяйству, которые обожали устраивать Удав-губернатор и его замы.

На этих совещаниях чинуши с серьёзными лицами пытались руководить директорами хозяйств, командовали, кому, когда и сколько пахать, сеять и убирать, несли прочую ахинею, не имеющую никакого отношения к рынку и рыночным отношениям. Было полное ощущение, что эти люди отстали от жизни лет на тридцать и до сих пор ощущали себя представителями власти при коммунистическом режиме, секретарями райкомов и обкомов. Директора хозяйств злились на них за напрасно потраченное время, посмеивались над их глупостью, но игнорировать не могли: от чиновников зависело получение из бюджета разных субсидий и дотаций. По Костиному глубокому убеждению, минимум три четверти этой публики надо было безжалостно сокращать, а всем их сельхозуправлениям оставить исключительно статистические и контрольные функции.

Однако главным врагом каждого работающего хозяйства, безусловно, был Госсельхознадзор – федеральная структура, инспекторы которой коршунами кидались на любого, кто реально начинал на земле хоть что-то делать. Поскольку большинство хозяйств практически разорились и влачили жалкое существование, земли зарастали бурьяном, скот откочёвывал на бойни, а крестьяне потянулись работать охранниками в городских супермаркетах, объектов кормления Госсельхознадзору не хватало, а жить на зарплату было скучно. Когда среди мёртвого поля вдруг появлялось какое-нибудь живое хозяйство, инспекторы начинали ездить туда каждую неделю и, потрясая разными правилами и инструкциями пятидесятилетней давности, пугали и вымогали, пугали и вымогали, доводя специалистов и руководителей хозяйств до белого каления.

В этот приезд Костя застал в кабинете Смирнюка какого-то пустоглазого мерзавца, приехавшего проверять правильность условий хранения ядов и их использования для протравки семян перед севом. По какому-то пункту какого-то параграфа помещение для этого должно было находиться не ближе чем в километре от границ населённого пункта. В хозяйстве таких помещений просто не было, самый дальний сарай находился метрах в пятистах от крайнего дома посёлка, в нём яды и хранили, там же стояла протравочная машина для семян.

Когда Костя понял, о чём идёт речь, ему захотелось попридуриваться. Усевшись напротив пустоглазого, он напустил на себя исключительно скорбный вид и жалобным голосом заныл:

– Денег на постройку специального удалённого сарая нет и не предвидится. Инвестор, сука, жадный, всю кровушку выпил. Ни про какие параграфы слышать не хочет. Тока требует, мол, давай, давай. А мы, конечно, люди законопослушные, поэтому мы сейчас яды вывезем обратно на склад поставщикам и станем сеять непротравленными семенами. Семена, конечно, в земле сгниют, и посевы будут загублены. Но делать нечего, пункт параграфа соблюдать надо. Мы понимаем, закон порядка требует. А потом, когда Удав-губернатор увидит загубленные посевы, он, конечно, расстроится, а мы, к сожалению, будем вынуждены ему рассказать про вас и ваш параграф. Нам с вами, конечно, тогда пиздец, но это не важно. Главное, мы правила соблюдём. Нас с вами от этого будет распирать гордость, и наш с вами пиздец мы примем с достоинством.