Православные знакомства

ты умер. Я не помню, чтобы я расстроилась. Это ужасно, я

уже несколько дней думаю об этом. Тогда, в первые минуты, мне казалось это ужасным. Ведь ты же отец. Ты был, а потом тебя не стало. Но знаешь, что думаю я теперь? На самом

деле я не расстроилась, потому что ты умер намного раньше. Даже не десять лет назад, когда я уехала из дома. Думаю, ты умер много, много раньше. И не только для меня. Знаешь, что страшно? Другие дети, они чувствуют то же, что я.

Леночка, ты бы видел. Да что Леночка, Роман Романович –

ведь он священник. Хотя бы из солидарности. Настя, она

же еще ребенок. И я не вижу, чтобы хоть кто-то горевал.

Они вроде бы поминали тебя. Но на самом деле поминки

напомнили наши ежедневные молитвы. Какой-то никому

не понятный, никому не нужный обряд. В который никто

уже давно не верит.

Господи, в этой деревне, на этом приходе, в твоей семье – все друг другу постоянно врут, прикрываясь обрядами. Дети притворяются, что грустят, а на самом деле не грустят. Прихожане, скорее всего, рассказывают, как любили

тебя, какой ты был замечательный батюшка. А потом идут в

огород, удобрять помидоры. Для них твои похороны – оче-редная духовная церковная служба. Да что там о них. Ты.

Вот что больше всего беспокоит меня. На самом деле и ты

никогда никого не любил. Ты прикрылся своими обрядами, какими-то мнимыми обязательствами. И не любил ни свою

жену, ни своих детей. Ни уж тем более своих прихожан.

Я всего десять лет не видела тебя, но на самом деле тебя

не было в моей жизни намного дольше. Я могу вспомнить

всего два случая в своей жизни, когда ты появился. И оба

эти случая из далекого детства. Один раз, когда ты защитил

меня от огромной собаки. Она покусала тебя, помнишь? Но

ты бился за меня. Ты спас меня. И тогда мне показалось, что

ты – мой герой, настоящий, сильный. Лучший папа в мире.

И второй раз, когда ты поцеловал меня в щечку. Один раз

за всю жизнь, пап. Один раз за всю жизнь… Я до сих пор

помню прикосновение твоих жестких усов к моей нежной

детской коже. Это было так приятно… Тогда мне казалось, что все папы такие. Суровые, немногословные. Что так и

должно быть. Разговаривать с папой можно только через

маму, через посредников, потому что папа занят, потому

что папе некогда. Потому что папа молится за весь мир, за

все человечество. Лишь теперь я понимаю – обращаться к

тебе через посредников приходилось потому, что тебя на

самом деле никогда и не было в моей жизни. Скорее всего, мама даже и не советовалась с тобой, когда принимала решения. Она просто принимала и все. Но при этом мы всегда

притворялись, делали вид, что ты глава семьи и это что-то

значит. А ничего, никогда и ничего это не значило.

Я ехала в электричке и размышляла – простила ли я

тебя. Вроде бы на душе спокойно. Значит, простила? Но при

этом будь ты живой, я бы никогда вот так откровенно не по-говорила бы с тобой. Получается, не простила? Я ломала голову, пыталась разобраться в своих чувствах. А теперь, увидев семью, увидев маму, я все поняла. Они все испытывают

те же самые чувства. На самом деле тебя просто нет. Нет, и

нет. А как можно простить или обижаться на выдуманного

персонажа?

– Катя? Катя, это ты?

Девушка вздрогнула и обернулась. За ее спиной стояла

старенькая женщина, в черном платке, лица почти не видно, тело согнутое, руки перебирают четки. Но голос знакомый.

И лицо. Кто-то из прихожан? Скорее всего.

– Да. Добрый день, – Катя поднялась со стула, пред-лагая бабушке сесть, но та осталась стоять.

– Ты… Точно, это же ты. Вот это да… Вот это ты выросла. Стала такой… Взрослой. А ты меня, наверное, не

помнишь, – бабушка хитро улыбнулась.

– Нет… Не помню, простите.

– Еще бы… У тебя жизнь там. В городе. А мы тут до-гниваем… Я Екатерина Валерьевна. Мама Вити. Витю-то