Раубриттер I. Prudentia

– Чего тебе?

– Сообщение, мессир. – Гунтерих вновь кашлянул в подставленный кулак. – Радиосигнал.

– Ох, что там? Сводка погоды?

– Нет, мессир. Сообщение от вашего доверенного корреспондента с особым префиксом. Вы приказали немедленно докладывать обо всех вестях от него.

Гримберт одобрительно ему кивнул.

Молодец, смекаешь. Нет нужды называть имена, которые могут упасть в чужие уши. Пусть это даже уши Магнебода, старшего рыцаря его знамени.

Пока рано. Пока еще рано.

– Сигнал в метровом диапазоне, мессир. Сигнатуры кодов проверены, все сходится.

– Вот как? И что же этот собеседник собирается мне сообщить?

– «Глухарь уже на току». – Гунтерих перевел дыхание, словно пробежал, по меньшей мере, лигу. – Он сказал, вы поймете, что это значит.

– И что это значит? – осведомился Магнебод, хмурясь.

Гримберт широко улыбнулся.

– Не бери в голову.

За его спиной слуги и оруженосцы уже принялись за «Тура». Несмотря на то что бой был скоротечен, доспеху требовалось надлежащее обслуживание. Люди облепили гиганта, как муравьи, каждый знал свою часть работы и обладал достаточной сноровкой и опытом, чтоб делать ее безупречно.

Самую тяжелую работу взяли на себя сервусы, бездумные биологические машины с пустым, точно бесцветное лангобардское небо, взглядом. Способные лишь к выполнению самых простейших операций, однако наделенные огромной силой, они снимали броневые пластины обшивки, чистили банниками еще раскаленные орудия и загружали в боеукладку снаряды – уже не имитационные, а боевые. Иногда сервусы сталкивались между собой или роняли на землю инструмент, и тогда слуги беззлобно отвешивали им тумаки, которые те, впрочем, даже не ощущали. Уцелевших нейронов в их черепах не хватало для того, чтобы понять смысл боли или ощутить все ее многообразие, Святой Престол давно избавил их от нее, как и от многих прочих вещей.

Более тонкую работу выполняли оруженосцы и пажи. Вчерашние мальчишки, они с обезьяньей ловкостью взбирались по доспеху на самый верх, чтоб отполировать сияющую на солнце сталь и бережно протереть тряпицами антенны. Самые проворные уже бережно терли герб Туринской марки на груди великана – замершего на синем поле ярко-желтого тельца.

Гримберт с удовольствием обвел взглядом контур своего доспеха. Исполинского роста, возвышающийся выше антенной мачты, сияющий свежим золотом, уставивший в землю зевы своих двенадцатидюймовых орудий, он внушал почтение и трепет, даже будучи лишенным той искры, что давала ему жизнь, – самого Гримберта. Тысячи квинталов брони, водруженной на мощнейшие опоры, прячущие внутри самое сложное оборудование из всего, что только мог предложить Святой Престол, «Тур», как бы богохульно это ни звучало, выглядел исполинским золотым изваянием, водруженным в центре походного лагеря.

В свое время, вспомнил Гримберт, ему даже пришлось выдержать серьезную битву с епископом Туринским за право даровать своему доспеху надлежащую цифровую сигнатуру. Он должен был именоваться «Золотым Туром» и никак иначе. Однако епископ категорически возражал против этого имени, полагая его еретическим, отсылающим к презренному идолу, что изготовил из золота Аарон, брат Моисея, когда тот поднялся на гору Синай[14 - Исход 32:1–4.]. Чтобы убедить епископа забыть про свои предубеждения, ему потребовалось четыре с половиной тысячи флоринов, что составляло пятьсот десять тройских унций[15 - Тройская унция – средневековый стандарт для измерения драгоценных металлов, равный 31,1 грамма. Здесь: примерно 15 кг.] золотом. Вполне изрядный вес для подкупа прелата такого уровня, однако Гримберт для надежности увеличил его еще на четверть ливра бумаги – именно такую массу имело одно личное письмо, кстати оказавшееся у него, живописующее некоторые привычки, которые его преосвященство приобрел во время своей службы в мужском монастыре Монте-деи-Капуччини. Совокупный вес его подношения оказался как раз достаточным для благоприятного разрешения вопроса. В самом скором времени епископ Туринский самолично освятил «Золотого Тура», назвав его надеждой восточных земель и непобедимым рыцарем, несущим в сердце свет христианской веры.

Святошам еще не раз довелось согревать свои руки теплом туринской казны. За то, чтоб заполучить в свое распоряжение технологии, охраняемые Святым Престолом, тоже предстояло изрядно раскошелиться. Фазированная антенная решетка – шесть тысяч флоринов. Гироскопические датчики угловой ориентации – четыре тысячи. Система искажения магнитного поля – восемь тысяч. Комплекс активной защиты – четырнадцать…

Это было похоже на сооружение монументального дворца, каждая колонна которого призвана была затмить величие обители императора в Аахене. Счета росли день ото дня, вводя в ужас его майордома и вызывая оторопь у казначея. Противокумулятивные экраны. Металлокерамическая защита бронекапсулы. Особые марки гомогенной брони для защиты ходовой части. Черт возьми, одна только система управления огнем, способная сопровождать две дюжины активных целей, обошлась ему в целое состояние!

Часть этих технологий он мог бы получить по куда более сходной цене – если бы согласился принять постриг в какой-нибудь монашеский орден из числа тех, что сотнями прилепились к туше империи, подобно тому, как бубоны прилепляются к телу страдающего от чумы. Но Гримберт по здравом рассуждении отказался от этой мысли. Оммаж по отношению к императору и без того налагал на него многие и многие обязанности как вассала, однако отдавать свою душу и тело в распоряжение Святого Престола определенно было чревато не меньшими хлопотами. Ему не улыбалось окончить свои дни в радиоактивной канаве где-то под Иерусалимом. Не до того, как он закончит намеченные много лет назад дела.

Уму непостижимо, в какую невообразимую сумму он обошелся казне Туринской марки, но Гримберт помнил ее до последнего медного обола. За эти деньги он, пожалуй, мог бы увеличить площадь своих владений по меньшей мере на тысячу квадратных арпанов[16 - Арпа?н (фр. arpent) – старинная французская единица измерения длины, равнявшаяся 180 парижским футам, примерно 58,52 м. Также единица измерения площади, равнявшаяся квадратному арпану, то есть 32 400 квадратных парижских футов или около 3 424,5904 м?] хорошей плодородной почвы, не испорченной радиоактивными осадками, промышленными ядами и кислотой. Но выбрал доспех, хотя к тому моменту, когда его проектирование было поручено лучшим миланским инженерам, уже сознавал – истинная сила измеряется отнюдь не в дюймах орудий главного калибра и не в квинталах закаленной брони. Есть в мире силы, которые управляют течением вещей куда более эффективно…

Чертовы мальчишеские комплексы, от которых так тяжело отказаться, заполучив в руки полноценную власть! Он знал, как будет выглядеть его «Золотой Тур», знал задолго до того, как тому суждено было воплотиться в металле. Бессонными ночами представлял его огромные наплечники, служащие бронеколпаками для орудий главного калибра, огромные, точно церковные купола. Грезил сложным устройством лобовой брони, мысленно размечал расположение радаров и автоматических батарей…

Броня «Тура» под тряпками снующих оруженосцев быстро возвращала себе золотой блеск. Ее не портила ни одна царапина, ни одна оспина вроде тех, что остаются в точке прикосновения кумулятивных струй или бронебойных снарядов. Любой из имперских доспехов, стащи с него транспортировочные чехлы и брезент, возле «Золотого Тура» выглядел бы крестьянской клячей на фоне породистого андалузского жеребца.

Единственное, чем «Золотой Тур» не мог похвастать перед самодовольными собратьями, собранными сенешалем со всех концов империи, так это сигнумами на броне. Эти примитивные знаки, свидетельствующие о пережитых доспехом и его владельцем битвах, всегда казались ему никчемными и жалкими, похожими на те еретические письмена, которыми татуируют свою шкуру дикие еретики. Не сигнумы свидетельствуют о доблести рыцаря, пусть даже он щеголяет целой сотней их, отнюдь не сигнумы…

Магнебод недовольно рыкнул. Разглядывая внушительные обводы «Тура», Гримберт совсем позабыл о нем и, кажется, напрасно. Судя по тому, как старый рыцарь взирал на него, он не был удовлетворен полученным ответом. Напротив, казался мрачным и насупленным, словно походный лагерь уже был со всех сторон окружен полчищами кровожадных, ощетинившихся копьями лангобардов.

– Ты ведь знаешь, с кем ты разделался? – спросил он, скрипнув зубами. – Знаешь, ведь так?

– Какой-то рыцарь из министериалов[17 - Министериал – мелкий рыцарь, «выслуживший» право на титул обычно через занятие определенной должности.], – легкомысленно отозвался Гримберт. – Их в последнее время расплодилось больше, чем мышей на кухне. Черт, я даже имени его не помню. А что тебе до него?

– Мне? Ничего! – резко оторвался Магнебод. – Но есть люди, для которых это кое-что да значит. Например, его сиятельство граф Женевы. Что-то мне подсказывает, он будет очень недоволен. И хорошо, если высказать свои претензии он явится к тебе, а не к императорскому сенешалю!

Вкус вина вдруг показался Гримберту выдохшимся, застоявшимся. Но едва ли в этом был виновен маркграфский виночерпий. В мире есть имена, которые одним только своим звуком могут испортить самый изысканный вкус, превратив вино в едкий уксус. Покатав вино во рту, Гримберт сплюнул его в траву. Рядом тут же возник слуга, чтобы вновь наполнить его кубок. Другой поспешно протер его подбородок шелковым лоскутом, смоченным бальзамическим уксусом. В их движениях не было надлежащей сноровки, но сейчас Гримберт готов был закрыть на это глаза. Походная жизнь, увы, имеет свои недостатки, в том числе отсутствие вышколенных дворцовых слуг.

Здесь не было многих привычных ему вещей. Мраморной прохлады Туринского дворца, бархатного шелеста фонтанов, прелестных куртизанок, чьи тела улучшены придворными хирургами для вящей соблазнительности настолько, насколько это может выдержать человеческая физиология…

Вместо всего этого – сухое лангобардское небо, кажущееся растянутой над головой бесцветной ветошью, скудная истощенная почва и все прелести походного лагеря – шум, вонь, брань и необходимость наблюдать вблизи за жизнью черни, пусть и напялившей на себя доспехи. Миазмы грязных тел доставляли Гримберту физическое страдание, несмотря на все усилия слуг и огромное количество благовоний.

А еще квады… Даже сейчас, огражденный от толпы черни многими туазами пустого пространства, он до сих пор слышал обрывки их грубой гортанной речи. Скорее всего, обычная психосоматика, чистое самовнушение, но… Гримберт едва не прокусил губу, представив, до чего заманчиво было бы забраться в «Тура» и перевести в боевой режим фугасные огнеметы, чтоб сделать сотворенный Господом мир, истерзанный великим разнообразием грехов, хоть немного чище…

«Спокойно, – одернул он себя. – Время сладостных мечтаний прошло. Теперь все серьезно – чертовски серьезно». И лучше бы ему сохранять трезвость мысли на ближайшие дни, потому что именно эти дни все и решат.

– Не стоит придавать слишком большое значение обычным случайностям, Магнебод, – небрежно произнес он.

Любой другой рыцарь Туринского знамени, уловив намек сеньора, счел бы за лучшее раскланяться, заодно принеся извинения и уверения в глубочайшем почтении. Однако Магнебод лишь хрипло хохотнул. Представить его извиняющимся или отвешивающим почтительный поклон было не проще, чем вообразить пророка Мухаммеда в Папской тиаре.

– Обычным случайностям… – повторил он вслух. – Вот ведь как забавно, что ты об этом вспомнил, причем именно сейчас.

– Забавно? Отчего же?

– Я уже не молод, Гримберт. Многие твои рыцари бахвалятся одержанными победами и именами завоеванных любовниц, я же счастлив в те дни, когда, выходя из сортира, не забываю натянуть шоссы[18 - Шоссы – часть средневекового мужского костюма, длинные чулки, крепящиеся к поясу.]. Однако кое-что я помню так же отчетливо, как и сейчас. Например, времена, когда мне приходилось гонять тебя, точно ленивого ишака, угощая хворостиной поперек спины и обучая тем наукам, которые положено знать рыцарю. Тебя и твоего приятеля, того пажа, как там его звали…

«Аривальд, – подумал Гримберт. – Его звали Аривальд, и спорю на тысячу полновесных флоринов против старого желудя, что ты помнишь это так же прекрасно, как и все прочее».

– Ты был моим наставником, Магнебод, – произнес он, едва заметно качнув головой. – Но если ты думаешь, что это дает тебе право отбирать у меня время, радуя слух упоительным старческим брюзжанием о прежних временах…

Магнебод бросил на него взгляд из-под клочковатых бровей. Сухой, тяжелый, кряжистый, облаченный в невообразимо древний дублет, выгоревшая позолота на котором напоминала клочья бледно-желтого мха, он больше походил на старую корягу, чем на человека. Может, из-за того, что его лицо было покрыто глубокими, как трещины на столетней коре, морщинами, а может, иллюзия эта возникала из-за его низкого скрипучего голоса.

– Когда-то я пообещал твоему отцу, что сделаю из тебя рыцаря. И, черт возьми, мне это удалось, хоть и не без труда. Ты всегда был смышленым мальчишкой, Гримберт, но…

– Что?

– А еще ты причинял мне больше мук, чем чирьи на моей старой заднице после трехдневного марша.

* * *

Магнебод презирал маневры уклонения, презрительно именуя их танцами. Сам он никогда не совершал обманных бросков, не путал противника сложной траекторией, состоящей из финтов, ложных маневров и прочих хитростей. В основе его тактики было предельно быстрое сближение с противником вплоть до дистанции действенного огня, на которой восьмидюймовые орудия[19 - Восемь дюймов – 203 мм.]его «Багряного Скитальца» кромсали вражеские машины, точно крестьянская коса – цыплят.

Той же тактики он придерживался и в разговоре.

– Вполне вероятно, – легко согласился Гримберт, начиная испытывать легкое утомление от этой беседы. – В юные годы я, помнится, был весьма непоседлив. Юношеский пыл в сочетании с рыцарскими романами – коварная смесь. Легковоспламеняющаяся, как гидразин[20 - Гидразин – высокотоксичное ракетное топливо.], и такая же опасная. Но у меня было время набраться ума.

– Ума… – пророкотал Магнебод. – Вот уж чем ты точно не мог похвастаться в ту пору! Помнишь, когда тебе было двенадцать, ты расстрелял из пулеметов сервуса-виночерпия прямо у меня перед носом. Оставил меня без выпивки и едва не заставил намочить портки. Помнится, вы с Аривальдом прямо покатывались со смеху…