Поющие в преисподней. Рассказы

Поющие в преисподней. Рассказы
Константин Шахматов

В книгу под названием «Поющие в преисподней» вошли два близких по смыслу рассказа: Гомункул и Чертово пианино. Их объединяет хорошо всем известная истина: мы в ответе за тех, кого приручили.

Поющие в преисподней

Рассказы

Константин Шахматов

© Константин Шахматов, 2022

ISBN 978-5-0059-2958-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГОМУНКУЛ

Средняя полоса Росии, июнь 1915 года

В ресторане, на верхней палубе, сидели двое, и неспешно беседовали. Один, – лет за тридцать, вполне холеного вида, в твидовой паре, вылитый джентльмен. Другой, – чуть помятый и неопределенного возраста, в коротком полупальто с петличками инженера путей сообщения. Оба неспешно курили, сбивая пепел в хрустальную пепельницу; смаковали небольшими глоточками ром, удовлетворенно причмокивая.

Витольд Михайлович, так звали помятого инженера, разминал пухлыми пальцами дорогую сигару и приговаривал:

– Хороший табак в этих Бразильских колониях. Ох, и хороший.

– Да, грех пожаловаться, – отвечал Герман Петрович, твидовый джентльмен, – Вы пробуйте, пробуйте!

Он обмакнул кончик сигары в рюмку, и кивком головы предложил сделать то же самое собеседнику.

– Сей табак с плантаций моего дорогого племянника. Представляете? Лет пять назад прикупил там за дешево пару участочков.

– А вы, значит, торгуете помаленьку?

– Да, я его представитель здесь. Но, чисто по-родственному. Процентов, практически, не беру.

– Славно, славно, – закивал инженер, – А я, знаете ли, всю жизнь по первому департаменту проработал. На водном транспорте. Мосты строил, обводные канали, землечерпательные снаряды… лонгкулуарные.

Последнее слово инженер произнес нараспев, смакуя каждую буквочку.

– Важное дело, – хмыкнул рыжеволосый красавец, – Пароходы и поезда в наше время, неотъемная часть производства и, как следствие, залог налаженной жизни современного общества. Тот же табак, привозимый в Россию, сперва по океану идет, пароходами, потом по железной дороге… Так что без них – никуда.

– Я тоже так думаю. В наш век пара и электричества, самое важное, чтобы все механизмы исправно работали. Все очень взаимосвязано… Вы позволите?

Инженер подхватил со стола рюмку и, оттопырив губу, опрокинул в рот целиком. Чуть нахмурившись, крякнул, и вслед за тем набрал полную грудь воздуха. Герман снисходительно улыбнулся. Он пригубил из своей рюмки, и щелкнул в воздухе пальцами. Тот час появился официант, и освежил бокалы обоим.

– Да, – Витольд Михайлович выдохнул, – В наше время все так намешано. К примеру, пятьдесят или сто лет назад паровая машина воспринималась как чудо, как что-то невиданное. Я бы даже сказал – волшебное и магическое.

– Теперь же мы освоили сие волшебство, и сами стали волшебниками! – подхватил джентльмен, – Извините за каламбур.

Витольд Михайлович покачал головой. Было непонятно, согласен ли он с этой вычурной репликой, или имеет сказать обратное.

– Освоили, вот только какими усилиями? Вернее, сколько пришлось заплатить человечеству, за право использовать эти грозные силы в собственных целях. Ничего просто так не дается. Надеюсь, вы понимаете.

– Определенно, – Герман поставил рюмку на стол, – На волне эволюции мы позабыли о простых человеческих чувствах, таких как любовь, или преданность. А если кто не забыл, то стал своеобразным изгоем, со своими архаичными представлениями о морали и нравственности. Даже религия не спасает, вы не находите?

– Религия, – повторил инженер, без какой бы то ни было интонации.

– Или вера, – так будет точнее.

Витольд Михайлович на короткое время задумался, держа в руке рюмку, а потом спохватился.

– Вот вы сказали про веру и нравственность, про преданность любимому человеку…

– Да, я сказал.

Герман пыхнул сигарой, и чуть склонил голову. Его прищуренные глаза словно бы изучали помятого инженера.

– А я тот час вспомнил одну поучительную историю из своей жизни.

Витольд Михайлович ответно воззрился на собеседника, пытаясь предугадать его мысли.

– Хотите, я расскажу? – спросил он, – Времени, насколько я понимаю, у нас предостаточно. К тому же, расплачусь таким образом за свое чудесное избавление от лап злоумышленников, что поджидали меня у трапа, а также за поистине царское угощение.

Витольд Михайлович поднял вверх большой палец, показывая тем самым, насколько хороши оказались и курица тапака, и мясная солянка, и много чего еще, чем угощал его новый друг.

– Полно те! – отмахнулся молодчик, – Злоумышленники – обыкновеннейшие бездомные, вознамерившиеся обокрасть вас, да и ром недорого стоит.

– Ну, а сигары? Сигары!

– Будем считать вашу сигару образцом презентации.

Герман Петрович пригубил из бокала, не сводя глаз с инженера.

– Ну, разве что.

Витольд Михайлович делано улыбнулся. Можно сказать, одними губами.

*

Случилось так, – начал рассказчик, – что родители, упокой Господь их неуемные души, мало заботились о моем воспитании. Отец занимал должность уездного лекаря, и много работал, снискав репутацию хорошего терапевта, известного, надо сказать, на всю губернию. Про матушку могу сказать только то, что ее я не помню, от слова совсем. Из скудных рассказов няньки Аделаиды, а также сестер и старшего брата, я знал лишь, что вскоре после моего рождения, маменьку отправили в желтый дом по причине внезапно охватившей ее душевной болезни. Жили мы в Полтавской губернии, не буду отягощать рассказ названием маленького провинциального городишки, где мы тогда прозябали.

Так вот. Худо ли, бедно, но проживали мы на папино жалование, и то, что он зарабатывал частной практикой. Провинция, в массе своей, была небогатая, пациенты соответствовали достатку, и чаще всего, папенька работал бесплатно, особенно в деревнях. Так получалось, что в любое время дня и ночи ему приходилось срываться, и мчаться за тридевять земель к очередному больному, оставляя младших членов семьи на попечение старших. А семья, надо заметить, была большая, пять человек детей. И чтоб достойно содержать ее, родителю пришлось положить на алтарь семейного благополучия собственное физическое здоровье. Увы. Такая работа, безусловно, не могла не сказаться на его самочувствии положительным образом. Превратившись к сорока годам в усталого и изможденного жизненными трудностями очерствелого и замкнутого человека, он совсем чуть-чуть не дотянул до сорока пяти, и скончался от дифтерии. В тот год мне исполнилось девять, и я был отдан в гимназию.

С раннего детства я намеренно не мечтал пойти по стопам отца, и стать известнейшим доктором. Я гнал от себя всякую мысль сделать эту неблагодарную профессию делом всей жизни. Меня привлекала стезя инженера. Я любил слесарное дело; был без ума от пароходов, ходивших по Днепру от Киева до Екатеринослава; я бы с большим удовольствием строил и проектировал этих колесных гигантов, нежели ковырялся шпателем в глотках заразных больных. Помню, как с упоением разглядывал свой первый в жизни билет на одноименный пароход Днепр, «Общества пароходства по Днепру и его притокам». На нем, двенадцатилетним подростком, я уже совершал поездки, страшно сказать, до самого Кременчуга в гости к далеким родственникам! Господи, сколько воды утекло! Полтора целковых в то далекое время было для меня сравни целому состоянию. Кстати, билет третьего класса аккурат полтора рубля стоил.

А еще, в то далекое время я отчаянно стеснялся перед однокашниками своего старого платья и стоптанных башмаков, что носил третий год к ряду. Того, сколь ничтожны по части сладостей и прочих вкусных штуковин оказывались скромные завтраки, что я носил с собой на уроки. Того, насколько бедно и не по моде одеты сестра или брат, что забирали меня с занятий. Что может быть хуже! В минуты отчаяния и безысходности я делился своими переживаниями с единственным другом.

Друга звали Захарка. Захарка Швыдкой. Он стал единственным, кому я мог доверить все обиды и несправедливости, кои с завидной регулярностью выпадали на мои не окрепшие плечи. И не было случая, чтобы Захар перебил мои слезные излияния упреками в малодушии. Вместо того, он каждый раз придумывал и излагал все новые планы отмщения. Скажу честно, иногда мне самому хотелось вытворить что-нибудь этакое. Как-то раз я высказал ему горячее желание отомстить конкретному недругу.