К своим, или Повести о солдатах

– А если танки пойдут?

– Если, если… – и опять мне спиртом в лицо дышит. – Ты, что, маленький что ли? Действуй по обстановке. И волком на меня не смотри, не я это все придумал. Давай лучше выпьем с тобой.

– Давай, – киваю.

Обратно присели, выпили с ним по две кружки разбавленного спирта, сухарями с салом зажевали. Комбат меня опять ладонью по коленке хлопнул:

– Ну, давай, Князев. Счастливой удачи.

Так много я до того не пил, но пьяным сильно не стал. Только молоточки мяконькие, тряпичные будто, в голове застучали, да на душе просветлело малость, ухарство даже какое-то появилось. Авось выберемся, Спиридон Афанасьевич, не впервой. Пришел в роту, первым делом Васю Небесного отыскал. Рассказал ему, что дела наши неважные, отступаем, рота оставлена в заслоне, ротный теперь я, а он, значит, мой вестовой.

– Не тушуйся, Василий, – говорю. – И держись меня. Я в такой передряге уже был и обрати внимание – живой. И ты живой будешь. Теперь бери в своем взводе бойцов троих-четверых, кого знаешь, скажи, ротный приказал. Дуйте быстрой ногой в штаб батальона. Он у крайней хаты с «журавлем» и вишенником, помнишь?

Смотрю, ошалел мой Вася от моих слов, но бодрится, старается хвост пистолетом держать. Кивает, понял, мол.

– Возьмете там два «Максима» и патронов, сколько утащите и быстро – быстро назад. Действуй, Василек.

Отправил его, а сам по обороне пошел, к командиру соседнего взвода Фролову Николаю. Его я еще по запасному полку знал. Хороший парень, с Урала, медлительный только немного. Объяснил, как и что, а он мне заявляет:

– Узнают бойцы, что отступление началось, уйдут.

– И ты тоже? – спрашиваю.

– Я тебя подожду, пока соберешься, а остальные уйдут. Ну, земляк мой со мной останется, еще двое-трое, а остальные уйдут, не удержишь.

В другом взводе разговор такой же вышел. Пошел я назад, на свой КП. «Ладно, – думаю. – Тут десять человек или сорок, разницы нету, были б пулеметы. В два пулемета мы на ровном месте и полк задержим, лишь бы танков не было, да гостинцев с воздуха, тогда быстро каюк придет»…

Тут Вася вернулся и с ним еще трое. Притащили «Максим» и ящик патронов.

– Нету там никого уже, – Вася говорит. – Ушли. Вот пулемет у хаты стоял и патронов ящик нашли. Все.

Через час на бугре два мотоцикла появилось, разглядели, видать, немцы сверху, что Иваны драпают, решили разведать, не осталось ли кого, да вдогон идти. Только начали они вниз спускаться… « Бах! Бах!» из ячеек. Не держит жила у некоторых, без команды палить начали. Немцы назад поворачивать, а тут уж я за них взялся. В голове, как в поле ветерок хмельной гуляет, а дело помню. Высадил по фрицам полленты, один мотоцикл сковырнул, а другой назад к своим успел.

Еще через полчаса Фролов приходит, с ним красноармейцев двое. За ним другой взводный, Поляков и с ним тоже два человека.

– Все, что ли? – спрашиваю, а сам и так знаю, что все. Молчат. Потом Фролов говорит:

– Пора и нам Спиридон, а то, как мух, нас тут передавят, да еще бестолку. Командование-то наше уж далеко убегло, можно о нем не беспокоиться.

Верно говорит, возразить нечего. Про долг да присягу тут и слушать не будут, не тот момент.

– Ладно, сейчас двинем, – выбрался из ячейки, автомат из нее достал, на плечо повесил, «Максим» с бруствера сапогом в ячейку спихнул.

– Отходи в сторону! – командую. – Ложись, кому жизнь дорога!

Отбежал маленько, выдернул колечко и лимонку в окоп с пулеметом. Встал, штаны отряхнул, посмотрел на свое войско.

– Поспешай, славяне, пока ветер без сучков. За мной!

Побежал к деревне, за мной, слышу, бойцы затопали. Слева-справа погромыхивает, пушки танковые стукают, бьются там еще наши. А в небе опять – «зу-зу-зу» – летят бомберы, да хоть не по нашу душу. Добежали до деревеньки, пусто, никого не видать, ни военных, ни гражданских. Посмотрел я на свое войско. Было семь, стало шесть.

– Кого нету? – спрашиваю.

Фролов в сторону смотрит:

– Сырцова. Отставал все, отставал, а потом оглянулся я, вижу, он назад пошел.

– Куда назад?

– Куда, куда? – сплюнул он на землю и на меня со злостью. – А ты не знаешь куда? К немцам.

– А ты чего?

– Чего я? – Вся злость у Фролова пропала, рукой только махнул. – В спину ему стрелять должен был? Так такому делу не научен.

И то верно. Такому не учили нас, слава Богу.

Добрались, наконец, до места, где штаб дивизии стоял. Легковушек штабных «Эмок» ни одной не видать, да и самой штабной братии – полковников с майорами – тоже, похоже, укатили давно. А вообще народу много и все громят тыловое хозяйство. Овраг большой, под его откосом тыловики склады свои разместили. Вот их и требушат. Целая толпа собралась и бойцов и командиров тоже, только без знаков различия уже, кубари из петлиц по-свежему спороты, я такое уж видел в 41-м. Набивают вещмешки и сумки противогазные сахаром, консервами, махоркой, всем, что под руки попадет. Тут же бочки с водкой. Тащат ее, один в каске, другой в котелке, а прочие тут же наливаются, далеко не отходя. Порядок наводить некому, те, кому это по должности положено, кто лозунги про «битву насмерть» орал, отбыли в восточном направлении.

Слышу, кричит кто-то:

– Князев! Сержант! Давай сюда, к нам.

– Смотрю, возле бочки двое бойцов из моего взвода. Земляки, вроде бы из одной деревни даже – Сидоров и Мамаев. Крепкие ребята, спокойные, степенные даже, а тут и не признать их. Сидят на ящиках каких-то и, как в кино про анархистов, у каждого в одной руке кружка с водкой, а в другой кусок колбасы, да еще кусок хлеба с маслом. Смеются, в бока друг друга пихают. А рядом с ними казах Жумабай Бакенов сидит голову повесил и песню тянет, от какой не то, что заплакать, завыть в пору. Я к ним:

– Пошли отсюда, ребята. Овраг этот немцы скоро могилой братской сделают. Пошли живей.

Мамаев улыбается, щеки от масла блестят:

– Однова живем, сержант, какая разница, где бомбой засыплет. Садись, пей. Смотри сколько всего!

И Сидоров за ним:

– Пусть душа с утробой погуляют.

Бакенова тронул за плечо, прошу:

– Жумабай, пойдем с нами.

Он песню свою оборвал, поднял голову, хотел подняться, да едва на бок не завалился.

– Нет, – говорит, – садись, выпьем, покушаем. Вон смотри, когда столько видел?

А на земле ящики с бутылками, банками консервными, буханки хлеба валяются, тут же бойцы пьяные спят. Мне и матом крыть всех вокруг хочется и плакать тоже. И в 41-м такого не видел. Взял казаха за руку:

– Идем, Жумабай, идем. Нельзя время терять.

Нет, не идет. Опять голову опустил, шепчет чего-то тихонько, слезы по щекам бегут. Ничего ты с ним не сделаешь. Отошел от них, посмотрел по сторонам, а бойцов моих и нет уже, рассеялись. Оно и понятно, такой праздничек, мать его. Один Небесный стоит, на меня смотрит, ждет, чего скажу, да рядом с ним парнишка худощавый, вроде из Васиного взвода.