Два брата

– Прокофьев! – вырвался из груди Николая беззвучный шепот. – Вот кто этот счастливец, а она, она… хитрая!

Он бросился прочь и долго бродил, как шальной, в темноте сада. Это открытие совсем поразило его.

– Прокофьев и Нина! Удивительно!

Невольно тянуло его снова к беседке. Опять долетели звуки поцелуев. Опять шепот, замиравший в ночной тиши. Николай пошел было назад, как до ушей его долетело его имя, вслед за которым раздался смех. Он остановился.

– Готов и этот нежный юноша? – насмешливо произнес Прокофьев. – Для счета?

– От нечего делать! – засмеялась Нина.

– Не надоело еще?

– Тебе это не нравится? – покорно сказала Нина.

– С богом! – как-то насмешливо произнес Прокофьев. – Хищная у тебя природа. Только, смотри, не дошутись. Он ничего, юноша красивый и насчет амуров, должно быть, ходок…

Николаю показалось, что в голосе Прокофьева звучало раздражение.

– Послушай, ведь ты знаешь… видишь…

– Вижу и знаю. Нечего нам уверять друг друга, но только… а впрочем, что говорить! Тебя разве убедишь? – усмехнулся Прокофьев. – Когда его отправляешь?

– Послезавтра.

– Оставила на денек! Экая ты какая… Ну, однако, пора мне. Завтра еду.

– Завтра? И до сих пор ничего не сказал? Надолго?

– Не знаю.

– Куда… можно спросить? – послышался робкий вопрос Нины.

– Не все ли тебе равно куда? Дела.

– Странные у тебя дела! Три месяца пропадал, три месяца не писал. Я и не знаю, что ты делаешь!

– И к чему знать тебе?

– Тайны? – усмехнулась Нина.

– Тайны, моя милая… Могу только заверить тебя, что не любовные… Ну, до свиданья. Поцелуй еще раз… вот так. Да смотри, пожалей Сердечкина. Сердце у него нежное, у этого юбочника. Не смущай его… Может, из него и толк выйдет, если между хорошими людьми будет вертеться… Свежесть есть…

– Уж не ревнуешь ли ты?

– Этим не грешен, кажется… а все ж предупреди, если готовишь его в кандидаты на мое место.

– Ты с ума сошел? Тебя променять на кого-нибудь? Тебя?

– Отчего ж?

Голос Прокофьева вздрогнул, когда он сказал эти слова.

Снова послышался шепот.

– Полно, полно, Нина… я пошутил.

– Дай хоть знать о себе! – сквозь слезы говорила Нина. – Долго не видать тебя, не знать о тебе – ведь это мука. Мало ли что может случиться!

«Они давно знают друг друга!» – пронеслось в голове Николая.

– Упреки? – резко сказал мужской голос.

– Что ты, что ты! Я разве жалуюсь?

В голосе ее звучала тревога и мольба.

– По крайней мере, если можешь, скажи приблизительно, когда ждать?

– Через две недели. А если не буду, получишь известие через Лаврентьева.

– Деньги возьмешь?

– Нет, пусть остаются у тебя. Да не болтай вообще. Твоя мать…

Он понизил голос, так что Николай ничего не слыхал.

– Пора, пора! С тобой и время забудешь. Прощай, рыбка моя… прощай, Нинушка, царевна моя ненаглядная! – с глубокой нежностью проговорил Прокофьев. – Если что, не поминай лихом.

Послышались рыдания.

Николай скоро был в комнате. Он разделся, лег в постель, но заснуть не мог. Самолюбие его было ужалено. Его жалели, о нем говорили с небрежностью, над ним издевались. Он вспоминал разговор в беседке, и куда девалось горячее его чувство к Нине! Молодая женщина была права: любовь его как рукой сняло. Он был почти равнодушен к Нине Сергеевне.

– Но кто этот таинственный Ринальдо [24 - Ринальдо – имя героя популярного романа о «таинственных и благородных разбойниках» немецкого писателя X.А.Вульпиуса (1762-1827) «Ринальдо Ринальдини» (1798).]? Почему он смеет так говорить о нем? Сам-то он что за птица? – повторял молодой человек, ворочаясь с боку на бок и завидуя счастливцу. О, как хотелось ему доказать этому Прокофьеву, которого он совсем не знал, всем доказать, что он далеко не мягкосердый юноша, что из него выйдет толк, что он готов на все честное, хорошее, что он пострадать готов за свои убеждения… И он докажет это, непременно докажет…

Николай под утро наконец заснул, после того как он в мечтах совершил много хороших дел, обнаруживших силу его характера и доблесть, и подосадовал, что Нина так скверно над ним подшутила.

Когда на следующий день снопы яркого света ворвались в комнату Николая и он проснулся, первою его мыслью было уехать поскорей из Васильевки. В самом деле, он долго здесь бил баклуши… Пора бросить глупости и домой за работу; ему так много надо прочесть еще, а он целую неделю сибаритствовал среди этих «культурных каналий»…

Он чувствовал в эти минуты особенную бодрость, жажду к работе… В голове его роились планы превосходной статьи… Он напишет ее, о ней все заговорят… Она произведет впечатление… Господин Прокофьев прикусит язык и не скажет, что писать не стоит…

Странное дело! Николай сердился на Прокофьева и жаждал его одобрения… Ему почему-то хотелось подняться во мнении этого человека, так напоминавшего Мирзоева… Ему было и досадно и обидно, что о нем Прокофьев так небрежно говорил… Он непременно поближе с ним познакомится…

Но какое ему дело до Прокофьева? – вспомнил Николай и озлился.

– Наплевать мне на его мнение! – с сердцем проговорил он, но в то же время чувствовал, что это не так, что он только говорит «наплевать», а, в сущности, «наплевать» он не может, и не только на мнение Прокофьева, но и на мнение многих людей, которых он даже считал не особенно хорошими. Он стал припоминать и, к досаде его, припомнились разные подробности, как будто подтверждающие эту сторону его характера… Но он старался объяснить эти подробности иначе и в конце концов решил, что он самостоятельный человек, и еще раз утешил себя тем, что ему «наплевать!»

Недовольный, мрачный, сошел он к завтраку, хотя и напрягал все усилия, чтобы скрыть дурное расположение духа, но при своем сангвиническом темпераменте он не мог владеть собой, так что все обратили на него внимание и осведомлялись, здоров ли он, хорошо ли спал, и т.п.