Жрецы

Найденов нарочно сделал паузу и взглянул на Заречного. Старику точно доставляло удовольствие играть с ним как кошка с мышью.

– Да что вы не курите… Не хотите ли сигару?

Но Заречный, зная скупость старого профессора, отказался от сигары.

– Чем же угощать редкого гостя… Рюмку вина, чаю?

– Я ничего не хочу… Я только что обедал…

– Ну, как знаете… настаивать не стану… Мы и так побеседуем… Я очень рад, что вы не забыли моего приглашения и пожаловали, уделив старику частицу своего драгоценного времени. Я только удивляюсь, как вас на все хватает…

Заречный нетерпеливо слушал эти умышленно праздные речи и, стараясь скрыть свое беспокойство, равнодушным тоном спросил:

– До чего же я договорился, Аристарх Яковлевич, интересно знать?

– Ах да… Я и забыл, о чем начал и что вас должно несколько интересовать… Договорились вы до того, что мне не далее, как вчера, пришлось вас защищать…

– Очень вам благодарен… Перед кем это?

– Ну, разумеется, перед нашим начальством.

– За какие же тяжкие вины меня обвиняют?

– Не догадываетесь разве?

– Право, нет… Кажется, не совершал ничего предосудительного! – проговорил Заречный с напускною небрежностью, подавляя чувство тревоги, невольно охватившее его.

– За вашу вчерашнюю речь!

– За речь? Да разве она требовала защиты, моя речь, если только ее прочесть не в перевранной редакции?

– Есть много, друг Гораций, тайн…

– Очень даже много, Аристарх Яковлевич, но это уж чересчур.

– Не спорю. Но дело в том, любезный коллега, что вы сами подаете повод обращать на себя внимание большее, чем следовало бы в ваших собственных интересах! – подчеркнул старый профессор. – Положим, что статья, благодаря которой кто-нибудь и в самом деле подумал или счел удобным подумать, что вы опасный человек, положим, говорю я, статья эта действительно глупа… Кстати, вы не знаете, кто автор этой глупости?

– Решительно не знаю.

– И никого не подозреваете?

– Никого.

– Но если бы она была написана поумнее и потоньше?

– Но что же в моей речи можно найти?.. Вы читали ее, Аристарх Яковлевич? – спрашивал, видимо тревожась, молодой профессор.

– Читал и поздравляю вас… Речь талантливая и, главное, знаете, что мне в ней понравилось? – с самым серьезным видом проговорил Найденов.

– Что?

– Оригинальная постановка вопроса об истинном героизме… Хоть ваш взгляд на героизм и разнится от прежних ваших взглядов, но нельзя не согласиться, что новая точка зрения весьма остроумна, отожествляя мирное отправление профессорских обязанностей, при каких бы то ни было веяниях, с гражданским мужеством. Получай жалованье, сиди смирно – и герой. И богу свечка и черту кочерга. Ну, а мы, ретрограды, которые делаем то же самое, но откровенно говорим, что делаем это из-за сохранения собственной шкуры, – конечно, подлецы. Это преостроумно, Николай Сергеич, и очень ловко. Можно, оставаясь такими же чиновниками, исполняющими веления начальства, как и мы грешные, быть в то же время страдальцами за правду в глазах публики… Таким титлом героя, не покидавшего свое место в течение тридцати лет, вы и наградили почтенного Андрея Михайловича, незримо возложили венок на себя и попутно наградили геройским званием всех слушателей, которые тоже ведь геройствуют, мужественно не расставаясь с своим жалованьем. Вполне понимаю, что вы удостоились оваций. Ваша речь их вполне стоила.

Заречный едва усидел в кресле, слушая эти саркастические похвалы.

Возмущенный тем, что Найденов придал такое значение его речи, он порывался было остановить его – и не останавливал. Бесполезно! Ведь и Рита поняла его точно так же. И Сбруев тогда, в пьяном виде, недаром называл и себя и его свиньями. И наконец, разве, в самом деле, защищая во что бы то ни стало компромисс, не говорил ли он в своей застольной речи отчасти и то, что в преднамеренно окарикатуренном виде передавал теперь озлобленный старик?

И Заречный до конца выслушал и потом ответил:

– Мне остается благодарить за ваши своеобразные комплименты, Аристарх Яковлевич, хотя и не вполне мною заслуженные.

– Не скромничайте, Николай Сергеевич.

– Вы слишком субъективно поняли мою речь, но тем еще удивительнее, что она могла подать повод к нареканиям.

– Другие, значит, поняли ее объективнее. Но, во всяком случае, если бы вы в ней ограничились только изложением своей остроумной теории в применении к деятельности юбиляра, то никто бы и не мог придраться. Но ваши намеки о каких-то маловерах и отступниках? Ваши экскурсии в область либеральных фраз? Это вы ни во что не ставите, дорогой мой коллега? – насмешливо спрашивал Найденов, видимо тешась над своим гостем. – Положим, вам для репутации излюбленного человека это нужно, но надо знать меру и помнить время и пространство… Ведь есть люди, которые могли принять на свой счет кличку отступника и, пожалуй, имели глупость обидеться.

«Уж не ты ли обиделся?» – подумал Заречный и поспешил проговорить:

– Я вообще говорил.

– Ну, разумеется, вообще. Не могли же вы так-таки прямо назвать отступником хотя бы вашего покорнейшего слугу, если бы и считали его таковым, что, впрочем, меня нисколько бы и не обидело! – высокомерно вставил старик.

Не на шутку встревоженный Заречный опять промолчал.

– И кроме того, ведь с известной точки зрения могли найти неприличным, что правительственный чиновник, как студент первого курса, показывает либеральные кукиши из кармана. Вот все эти экивоки и были причиной того, что на вас обращено не особенно благосклонное внимание! – подчеркнул Найденов, преувеличивший нарочно эту «неблагосклонность» и словно бы обрадованный угнетающим впечатлением, которое производили его пугающие слова на трусливую натуру Заречного.

«Ты еще больший трус, чем я предполагал!» – подумал старик профессор.

И с ободряющей улыбкой прибавил:

– Но вы не пугайтесь, Николай Сергеич. Я, с своей стороны, сделал все возможное, чтобы защитить бывшего своего ученика… Как видите, и отступники могут быть незлопамятны!.. – усмехнулся Найденов. – И я счел долгом разъяснить, что ваша речь, в сущности, нисколько не опасна.

Заречный начал было благодарить, но Найденов остановил его.

– Не благодарите. Я ведь вас защищал не из личных чувств. А знаете ли почему?

– Почему?

– Потому что считаю вас знающим и даровитым профессором, а университет нуждается в талантливых силах! – проговорил Найденов. – Из вас мог бы и порядочный ученый выйти, если б вы не разбрасывались, не участвовали во всех этих глупых комитетах, гоняясь за популярностью… Признаюсь, я возлагал на вас большие надежды! – прибавил старик, недаром пользующийся репутацией крупной ученой силы и до сих пор серьезно работающий…

И Заречный не мог в душе не согласиться, что упреки его бывшего профессора справедливы. Он до сих пор все еще «подает надежды» и не может довести до конца своей книги. А вот Найденов безустанно работает, и работы его значительны.

– Я думаю засесть за свою книгу! – проговорил он, готовый теперь предаться научным работам.

«В самом деле, давно пора и, главное, спокойнее!» – мелькнуло в его голове.

– И хорошо сделаете… Ну, а вся эта история, поднятая статьей, на этот раз окончится, по всей вероятности, одним объяснением. Более серьезных последствий, надеюсь, не будет!