На каменьях

Я бросился вниз, и – странное дело! – мрачные мысли тотчас же исчезли; я думал только, что надо исполнить приказание, не вызвав снисходительно-насмешливого замечания «лорда».

На трапе я нагнал Гарденина, посланного старшим офицером с тем же поручением.

Гарденин вошел первый в кают-компанию, но вдруг остановился на пороге и, приложив палец к губам, шепнул, указывая на открытую докторскую каюту:

– Смотрите, как действует истинное мужество!

Несмотря на серьезность положения, я невольно улыбнулся вслед за Гардениным, увидав пана доктора. Без сюртука, с спасательным поясом, обвязанный весь какими-то мешочками, метался он по каюте, собирая вещи, и растерянным голосом бормотал какие-то слова.

– А ведь потом нам же будет рассказывать, как геройствовал! – зло проговорил Гарденин, входя в кают-компанию.

Заслышав голоса, доктор торопливо надел пальто и вылетел к нам.

Бледный, с искаженным от страха лицом, стараясь под жалкой, неестественной улыбкой скрыть перед нами свой страх, спросил он прерывистым голосом:

– Ну что? Есть ли надежда, что сойдем?

– Никакой! Сейчас тонем, доктор! – гробовым голосом отвечал Гарденин.

Страшный треск нового удара, казалось, подтверждал эти слова.

– О пан Иезус! О матка божка! – в ужасе шептал доктор крестясь.

– Полно врать, Гарденин! – перебил я, чувствуя невольную жалость к этому олицетворению страха. – Пока никакой непосредственной опасности нет, доктор!

– А вы уж собрались спасаться?.. Небось теперь и пана Иезуса и матку божку вспомнили? – насмешливо кинул Гарденин и, повернувшись, крикнул вошедшему с фонарем вестовому: – Живо, люк!

Несмотря на страх, доктор метнул в спину Гарденина взгляд, полный ненависти и злобы. Он не простил Гарденину этой злой шутки и с той минуты возненавидел его.

– А я на всякий случай приготовился ко всему! – обратился ко мне доктор с заискивающей улыбкой, оправившись несколько от страха после моих успокоительных слов. – Не следует никогда теряться в опасности! – прибавил он с хвастливостью и торопливо бросился наверх…

Я спустился за Гардениным в ахтерлюк. Воды там не оказалось, и мы тотчас вышли.

– Как вы думаете, Гарденин, сойдем?

– А черт его знает! Нет, непременно выйду в отставку, как вернусь в Россию, если только буду жив! – неожиданно прибавил он. – Эти ощущения не особенно приятны… ну их! Я вот смеюсь над доктором за его трусость, а ведь сам, признаться, жестоко трушу! – проговорил с какою-то возбужденной, подкупающей искренностью Гарденин, пользовавшийся заслуженною репутацией лихого офицера.

С этими словами он выскочил из кают-компании.

Взглянув в капитанской каюте на барометр, я поднялся наверх и взбежал на мостик.

IV

Капитан стоял на краю и, перегнувшись через поручни, смотрел за борт, держа в руке фонарь. На шканцах, перевесившись совсем через борт, с тою же сосредоточенностью смотрел на воду и Никанор Игнатьевич.

Точно в ожидании чего-то особенно важного, на палубе была мертвая тишина. Только машина, работавшая полным ходом, торопливо отбивала однообразные такты.

Я доложил капитану о высоте барометра и об осмотре ахтерлюка, но он, казалось, не обратил внимания на мой доклад и, не поднимая головы, крикнул:

– Идет ли?

Несколько секунд не было ответа.

– Тронулся! – вдруг прокричал старый штурман. – Идет! – еще веселее крикнул он через секунду.

– Пошел… пошел!.. – раздались с бака радостные голоса.

Капитан торопливо подошел к компасу.

– Самый полный ход вперед! – крикнул он в машину.

Слышно было, как клипер с усилием черкнул по камню и, словно обрадовавшись свободе, вздрогнул всем телом и быстро двинулся вперед, рассекая темные волны. Грозный бурун над камнем белелся седым пятном за кормой.

Невыразимое ощущение радости и счастия охватило меня. Громкий вздох облегчения пронесся на палубе. И дерзкая, вызывающая улыбка весело играла на лице капитана.

– Лево на борт! – крикнул он рулевым, и клипер, сделав полный оборот, поворотил назад.

– Счастливо отделались! – сказал капитан подошедшему старшему офицеру. – Что, много воды?

– Порядочно… Одну пробоину нашли в носу… Сейчас будем подводить парус…

– Я иду назад! – заметил капитан. – Идти по назначению далеко, да и ветер противный… Как окончите подводку паруса, ставьте все паруса и брамсели.

– Ветер крепчает! – осторожно вставил старший офицер.

– Ничего, пусть гнутся брам-стеньги! Под парами и парусами мы живо добежим до порта и завтра будем в доке. Нас, верно, таки порядочно помяло… Не правда ли? – прибавил капитан.

И, не дождавшись ответа, спросил:

– Кто на вахте?

– Я! – проговорил Литвинов, поднимаясь на мостик.

– Курс SSW… Идти самым полным ходом!

– Есть!

– Ну, теперь пойдемте-ка, Алексей Петрович, посмотрим, какова течь… А ведь крепок «Красавец»! Било его сильно-таки… Сколько мы стояли на камне, Никанор Игнатьич?

– Четыре с половиной минуты-с! – хмуро отвечал старый штурман.

– Довольно времени, чтобы разбиться! – усмехнулся капитан, спускаясь с мостика и исчезая в темноте.

Через полчаса под носовую часть клипера был подведен парус. Все помпы работали, едва успевая откачивать воду, и «Красавец» под парами и всеми парусами несся среди мрака ночи узлов по тринадцати в час, словно раненый зверь, бегущий к логову, чтобы зализать свои раны.

notes

Примечания