Два брата

Август приходил к концу.

Жизнь в Витине шла обычной колеей. Иван Андреевич, по обыкновению, хозяйством не занимался и больше для очистки совести, чем из любопытства, заглядывал иногда на скотный двор, на гумно, осматривал поля и т.п. Он большею частью по утрам занимался у себя в кабинете: читал журналы и газеты или писал различные записки и проекты для земского собрания хотя в последнее время и у него как-то пошатнулась вера в свои записки. Он спорил с Николаем, по вечерам играл с ним в шахматы, чаще, чем прежде, беседовал с Васей, с тревогой в сердце следя за юношей, и нередко с грустью думал, что скоро оба сына уедут, и Витино опустеет. Прежде, бывало, осенью и зимой, Леночка часто навещала одиноких стариков, а теперь и Леночка уедет, и они останутся совсем одни до лета. Нередко смущали старика и денежные их обстоятельства. Небольшой капитал, бывший у него, был прожит, а надежды впереди плохие. Хоть Марья Степановна, которая несла бремя хозяйственных забот, по-прежнему не посвящала Ивана Андреевича в «эти дрязги», как она нарочно при муже называла свои труды и хлопоты, но Иван Андреевич по лицу ее замечал, что дела скверны. Урожаи, действительно, предстояли плохие. Эти мысли нередко наводили на него хандру.

– Плохи доходы? – спрашивал он Марью Степановну.

– Не очень однако! Ты не беспокойся, мой друг.

– Как не беспокоиться? К декабрю придется платить в банк проценты, и, кроме того, надо же Коле давать, пока он не найдет себе места… Васе тоже.

– Как-нибудь справимся со всем! – отвечала Марья Степановна. – Не волнуйся! И проценты внесем, и детям поможем.

– Из каких это доходов?

– А видишь ли… я думаю свои брильянты продать… Тысячу рублей дадут. Мы и извернемся!

Иван Андреевич нахмурился.

– Не люблю я этого… Ты и так все свои брильянты спустила.

– Так что ж? Носить их, что ли?

– Все же… как-то… Ты ведь готова последнюю юбку для нас продать… Знаю я! – нежно проговорил Иван Андреевич, поднося руку Марьи Степановны к своим губам.

– Ишь выдумал! Слава богу, юбок у меня много!.. Коля, конечно, скоро пристроится, и тогда нам вдвоем хватит… А Васе, сам знаешь, многого не надо. Он и не возьмет!

После этого разговора Иван Андреевич несколько успокоился и по-прежнему ворчал, если обед был нехорош и вино кисло. Иван Андреевич любил жить хорошо и недаром в молодости прожил порядочное состояние.

Николаю деревня начинала надоедать. После того как он окончил статью, Николай решил было призаняться – для этой цели он и книги с собою привез, – но занятия как-то не клеились; он было начал, но ему скоро надоела серьезная работа, и он отложил ее до зимы. А пока он читал журналы, ходил на охоту, ездил верхом, был раза два у Смирновых, снова там поспорил с Присухиным и сцепился с Горлицыным – апломб «молодого ученого» был ему ненавистен, – заходил раза два к Лаврентьеву, но не заставал дома, и, вероятно, не знал бы, что делать, если бы в последнее время он не принялся с увлечением за развитие Леночки.

Сперва Леночка избегала Николая, но он с таким товарищеским участием расспрашивал об ее занятиях, приносил ей книги, вступал в споры, что Леночка мало-помалу перестала избегать молодого человека, и они часто бывали вместе. Она тщательно скрывала свои чувства, и Николай не только о них не догадывался, а напротив, не раз говорил с упреком, что Леночка совсем переменилась к нему и стала какая-то другая.

Обыкновенно Леночка по утрам занималась дома, а по вечерам приходила к Вязниковым. Нередко в саду молодые люди вместе читали и вели горячие споры по поводу прочитанной книги или статьи. Николай не без изумления замечал, что бывшая его ученица вовсе не такая «простенькая», какою он считал ее. Леночка нередко поражала Николая чуткостью, тонкостью понимания, глубиною мысли. Николай по-прежнему относился к Леночке немножко свысока, – Леночка по скромности как будто не замечала этого – и удивлялся, когда молодая девушка не всегда соглашалась с ним, а горячо отстаивала свои взгляды.

Николай так привык по вечерам видеть молодую девушку, что, когда она не приходила, ему чего-то недоставало. На другой день он шел узнавать, что случилось, и звал Леночку… Она покорно приходила, чувствуя, что не в силах бороться против искушения, и утешая себя мыслью, что Николай не знает и не должен знать о ее любви.

«Что она для него?»

Как тщательно ни скрывала Леночка свою любовь, но разве можно было скрыть ее?.. Она сказывалась в разных мелочах: она сказывалась в неровности ее обращения, в нежной дрожи голоса, когда они оставались наедине, в краске лица, в смущении… И Николай стал догадываться. Он вдруг как-то сделался с ней сдержан при других и искал случая оставаться наедине. Тогда он говорил как-то мягко, нежно, рассказывал о своей дружбе, посвящал Леночку в свои мечты, с увлечением говорил о своих идеалах, надеждах, планах, нередко дольше, чем следовало другу, держал ее руку в своей, бросал на нее взгляды, полные значения, и незаметно увлекался, не думая, что будет впереди… Ему было так весело и хорошо вдвоем с Леночкой. Она была такая хорошенькая, эта Леночка, и Николай любил ее провожать по вечерам домой. Обыкновенно они шли по лесу. Николай замедлял шаги, чтобы подольше идти рука в руку с Леночкой. И часто шли они, оба молодые, полные страсти, стараясь найти предмет разговора и часто не находя его.

Однажды после обеда, чудным солнечным осенним днем, молодые люди шли по лесу и оживленно разговаривали. Леночка в этот день была как-то особенно оживлена и горячо говорила. Николай слушал ее и не слышал, любуясь ею с каким-то наивным восторгом. Она заметила его взгляд, смутилась и смолкла. Николай начал было разговор, но разговор не клеился… Оба молчали, тихо подвигаясь вперед в чащу леса.

– Куда это мы идем? Пойдемте назад! – вдруг испуганно промолвила Леночка.

– Здесь так хорошо. Тихо так. Впрочем, как хотите! Пойдемте на дорогу!..

Опять наступило молчание.

– Послушайте, Леночка, я давно хотел спросить вас, – заговорил Николай, – любили вы Лаврентьева или нет?

– К чему вам знать, Николай Иванович? Не все ли вам равно?

– Мне интересно знать. Я думаю, вы никогда его не любили и не могли любить!

– Отчего? Он превосходный человек.

– Мало ли хороших людей, но он не мог же нравиться вам… признайтесь… вы просто из жалости хотели выйти за него замуж…

– Николай Иванович! Не говорите об этом! – тихо произнесла она.

– Так вот она, дружба! – проговорил Николай.

– Вы непременно хотите знать: ну, да, я никогда его не любила! То есть любила и теперь люблю, как очень хорошего человека, но не так, как…

Она запнулась.

– Как надо любить! – подсказал Николай.

– Пожалуй, как надо любить! – повторила Леночка.

– Я был уверен в этом.

– Почему?

– Да разве вы, с вашим чутким сердцем, с жаждой знания, с богато одаренной натурой, могли удовлетвориться идеалом Григория Николаевича? Его идеалы – узки; его жизнь – суха; сам он…

– Послушайте! – перебила Леночка. – Я вас прошу при мне не говорить худо о Григории Николаевиче.

– Да разве я худо о нем говорю?.. Я первый уважаю его, и все-таки, когда я приехал сюда и узнал, что вы выходите замуж за Лаврентьева, мне было так больно, так обидно за вас…

– Как за ученицу, не оправдавшую надежд?

– Как за человека, как за друга!..

«Как странно он говорит!» – подумала Леночка, жадно прислушиваясь к его словам. А в словах его звучали нежные струны.

– И когда я узнал, что свадьба расстроилась, я… очень обрадовался.

– Каково-то другим!

– Эх, Леночка!.. Все на свете проходит!

– Проходит, но не все легко переживается… Вот вы, кажется, счастливый человек.

– Как счастливый?

– Да так. Вам увлечься нипочем.

– Вы думаете?