Дуэль в океане

Оба они не глядели друг на друга.

– Я и без приказания капитана спишусь с корвета. А извинения Сойкина не желаю! – ответил Байдаров. И, помолчав, прибавил: – Это, верно, ваша идея моего удовлетворения?

– И моя, Николай Николаич.

– Я так и думал. Вы ведь недаром необыкновенно христиански терпимы. Об этом весь Кронштадт знает! – прибавил Байдаров и засмеялся.

Петр Васильевич выскочил из каюты, ужаленный в самое сердце.

В тот же вечер капитан приказал снять часового, и Сойкин находился под домашним арестом. К нему заходили многие офицеры.

Зашли к арестованному Петр Васильевич и Афанасий Петрович.

Старший офицер сообщил, что Байдаров извинением не удовлетворился.

– И черт с ним! – вставил старший штурман.

– Байдаров, конечно, вызовет вас на дуэль в Батавии, Степан Ильич.

– А вы откажетесь, Степан Ильич? – заметил Афанасий Петрович.

– Разумеется, должен отказаться! – говорил старший офицер.

Молодой человек взволнованно сказал:

– Я не откажусь… Я не позорный трус!

– Вас не выпустят в Батавии из каюты. И сидите…

Оба стали убеждать молодого человека.

Сойкин колебался.

VIII

Все на корвете спали, кроме вахтенного офицера и вахтенных.

Ветер был свежий. “Отважный” нес марсели в два рифа, зарифленные грот, фок и кливера.

Петр Васильевич спал в своей каюте полураздетый, чтобы в минуту выбежать наверх, если ветер засвежеет…

В одной из кают в кают-компании сидел Байдаров и осматривал два корабельные одноствольные заряженные пистолета, которые он только что принес тихонько из палубы. Заряжены они были для стрельбы в цель после полудня, но стрельба была отменена.

При мысли об оскорблении он вздрагивал, и злоба видимо охватила его.

И он написал следующую записку:

“Оскорбление должно быть смыто кровью. Предлагаю через час драться на матросских пистолетах в моей каюте (она больше вашей). Секундантов не нужно. Выстрел после счета “три” того, на кого выпадет жребий. Если несогласны, убью вас, как собаку”.

Байдаров разбудил дремавшего дежурного вестового и велел ему разбудить Сойкина и отдать записку.

Сойкин сладко спал, когда вестовой его разбудил.

Полусонный стал читать он записку у свечи, зажженной вестовым, и сон вдруг пропал. Сердце упало. Он почувствовал холод, пробежавший, словно струйка, по спине, и ноги стали свинцовыми. Глаза впились в клочок бумажки, и буквы, казалось, увеличивались в гигантские буквы и подвигались на него… Тоска охватила его, и губы шептали: “зачем?..”

Иллюминатор то опускался, то поднимался, вода слегка гудела, обливая иллюминатор и рассыпаясь алмазными брызгами на серебристом лунном свете… Переборки каюты поскрипывали.

Прошла минута.

– Будет ответ, ваше благородие? Лейтенант беспременно требуют.

Сойкин очнулся.

В голове его мелькнула мысль: “Отказаться!..”

Глаза снова читали: “убью, как собаку!”

И Сойкин черкнул на записке: “согласен”, сунул ее в руку вестового, точно хотел скорей избавиться от этого клочка, принесшего смерть, быстро оделся, закрыл на ключ двери и стал торопливым, нервным почерком писать письма. Одно матери, другое той женщине, из-за которой главным образом дал оплеуху. Письма начинались: “я буду убит”… Он был уверен, что живет последний час, и рыдания душили его…

***

Склянки пробили шесть ударов – три часа утра.

Сойкин бросился на колени перед образом, вскочил и с последним ударом колокола вошел в каюту Байдарова.

– Протокол подпишите! – чуть слышно проговорил тот.

В неподвижном тяжелом взгляде Байдарова Сойкин читал смерть. Он отвел глаза и покорно подписал что-то, не читая.

– Выбирайте…

“Узелок – смерть”, – подумал Сойкин и вытащил узелок.

– Вам выбирать место и считать до трех… Одному у двери, другому у иллюминатора.

– У дверей…

С этими словами Байдаров подал два пистолета.

– Берите!

Сойкин взял правый.

– Взведите!

Курок щелкнул.

– На место!