Академик Ландау. Как мы жили. Воспоминания

– Да. Он сегодня хотел зайти, я пошла в ванну. Если он явится, ты его, пожалуйста, займи.

Звонок в дверь раздался ровно в семь часов. Дверь открыла Надя. Мы с ней внешне очень похожи. Спустя год Дау рассказал мне:

«Когда мне ваша Надя открыла дверь, я опешил, хотел просто убежать, стал пятиться к лифту. Но она так приветливо улыбалась, приглашая войти, что я решил войти, но сразу смыться, а сам думаю: все говорят, что я псих. Псих и есть. Как она могла мне вчера так понравиться? Опять влип! Где были мои глаза вчера? И вдруг слышу: «Садитесь! Кора сейчас придет». Я был счастлив познакомиться с Надей – студенткой, тоже химиком, но уже с большой тревогой ожидал твоего появления. Ты появилась просто ослепительной. У меня перехватило дыхание. Надечка благоразумно скрылась».

– Кора, как вам удалось за такой короткий срок так еще похорошеть?

– Дау, не преувеличивайте! Просто я только из ванны, а потом я в восторге от шоколадного цеха, от тех людей, с которыми буду работать. Ведь я вернулась всего 20 минут назад. Так было интересно, даже не заметила, что весь день провела на фабрике!

Вначале я не придавала значения встречам с Дау, как и его восторженным комплиментам. Он был мне непонятен, ни на кого ни в чем не похож. Все в нем было ново. Поражало его душевное изящество. Я стала ощущать какую-то, только ему свойственную, трепетную индивидуальность. Такого, как Дау, я встретила впервые. Он ошеломлял непосредственной ясностью ребенка и зрелостью своего мышления, стремящегося разгадать тайны природы путем сложнейших математических доводов, свойственных только ему одному, настоящему первооткрывателю в науке. Последнее я поняла много лет спустя.

Мое восприятие жизни стало меняться. Прозрачная голубизна неба поражала, алые закаты слишком восхищали, как будто окружающий меня мир заполнился чем-то необычным, значительным. Я была молода, беспечна, все давалось легко.

Вторая смена на фабрике заканчивалась в 12 часов ночи. Дау всегда встречал меня у фабричной проходной с розами или гвоздиками. Возвращения со второй смены почти через весь Харьков пешком превратились для меня в праздничные счастливые прогулки. Он был прост. Никогда – ни в те годы, ни много лет спустя – не упоминал о своей значимости в науке. Я забывала, что он знаменитый профессор, физик, который в 20 лет уже пытался объяснить сущность квантовой механики самому великому Эйнштейну.

– Кора, вы все еще так же очарованы своим шоколадным цехом?

– Дау, мое очарование цехом и шоколадом переходит в глубокую постоянную любовь. Только что выработанный шоколад, еще не потерявший своего непревзойденного аромата, так вкусен! В продаже его не бывает, его срок хранения всего 10 дней при температуре не выше 10 градусов по Цельсию.

– Я тоже очень люблю шоколад, особенно молочный с орехами. Когда я жил в Копенгагене, там я очень много занимался, иногда забывал про обед и ужин. Выйду часа в три ночи – все закрыто. Тогда подойду к шоколадному автомату, опущу монетку, и вкусный ужин обеспечен.

– А когда вы были в Лондоне, тоже ужинали шоколадом?

– Нет, что вы! В Копенгагене я жил на средства международной рокфеллеровской стипендии, а в Лондоне я был в командировке. Я не имел права тратить рабоче-крестьянские деньги нашего государства на шоколад. В Лондоне я даже не разрешал себе ходить в кино. Там я только купил вечное перо и к нему один флакон чернил. По пути домой в вагоне стал заниматься, открыл чернила, а пробка затерялась. Когда приехал в Ленинград, пришлось флакон чернил поставить в карман брюк без пробки, поэтому я был вынужден слишком медленно выходить из вагона и идти навстречу к маме. Она перепугалась, решив, что я болен.

– А на что-нибудь большее, чем чернила, у вас не хватило денег?

– Нет, деньги у меня остались, и немало. Я их сдал вместе с отчетом о поездке.

Этот рассказ Дау меня озадачил, потому что совсем незадолго до этого на городском партийно-комсомольском активе Харькова критиковали тех партийных работников, которые из-за границы привезли разные дамские туалеты и, чтобы обмануть таможенный контроль, надели их на себя, а сверху – свои постоянные мужские костюмы. На таможенном пункте верхние мужские костюмы с них сняли. Нам показали кинопленку этого маскарада. Все смеялись до слез. Рассказ Дау меня поразил. Он только подчеркивал, что он растяпа, потерял пробку и смешно выглядел на ленинградском вокзале. Он просто не понимал, как можно быть иным, что можно на рабоче-крестьянские деньги не только ходить в кино, но и покупать женам наряды.

– Дау, это правда, что англичане предлагали вам навсегда остаться работать в Лондоне?

– Не только англичане, меня и американцы очень старались соблазнить роскошными условиями жизни. К роскоши я совершенно равнодушен. Я им всем ответил так: «Работать на акул капитала? Никогда! Я вернусь в свою свободную страну, у меня есть мечта сделать в нашей стране образование лучшим в мире. Во всяком случае я этому буду способствовать!» Кора, я об этом очень много думаю. Сейчас здесь, в Харькове, я уже стал создавать свою школу физиков. На Западе ученому работать нелегко. Его труд оплачивают в основном попечители. В этом есть некая унизительность. Проповедуют мораль со своих позиций, им свойственно ханжество, чтут религию. А как можно совместить религию и науку во всем мире?

– Дау, вы беспартийный?

– Да.

– И не комсомолец?

– Нет и не был. Я в 14 лет стал студентом, занимался на двух факультетах: физическом и химическом. Мир устроен так интересно. Он таит столько загадок, и человеку все это дано познать, а без знаний, без упорного труда познать мир невозможно.

– А почему вы не вступаете в партию?

– Меня не любят. Меня не примут. Я говорю только правду, я не из племени героев, у меня множество недостатков. С детства всегда восхищался народовольцами, декабристами.

Он стал читать стихи Рылеева, потом Пушкина о декабристах, с восхищением говорил о Перовской, о ее большой любви, о ее романе с Желябовым, как этот красавец-революционер был совсем случайно арестован. Когда его вешали, Перовская сидела в той же тюрьме и после родов умерла. Все сопровождалось стихами, и какими! Стихи лились без конца.

– Вот какими были ваши революционеры! Какой из меня коммунист? Я просто никчемный трусливый заяц!

– Дау, кто ваш любимый поэт?

– Лермонтов. Я очень люблю стихи. У нас на курсе в университете была своя поэтесса. Она вышла замуж за иностранца, уехала за границу и погубила свой талант.

– Почему погубила?

– Настоящий поэт может писать стихи только на своем родном языке, находясь на своей родине.

– А ее стихи помните?

– Да, конечно. Вот, к примеру, когда наш профессор Иоффе женился на сокурснице своей дочери:

Иногда испанский замок
Вдруг спускается с небес.
В Иоффе вновь вселился амок
Или проще – русский бес.
Натянувши нос Агнессе
и послав развод жене,
В комфортабельном экспрессе
С Асей двинулись в турне.
Как приятно лет на склоне,
с капиталом и в чинах,
Развлекаться в Барселоне,
забывать о сединах.

Или вот, когда мы студентами совершали турне по побережью Черного моря:

На пляже пламенной Тавриды,
Лишившись средств, ума и сил,
Раздетый Боб у голой Иды
Руки и сердца попросил.

К чему условности салона?
Закатом вспыхнула вода.
И, надевая панталоны,
Она ему шепнула: «Да».

Глава 11

Начав работать над дипломом, я шоколадный цех не оставила, полюбив и цех и людей. Меня на фабрике тоже оценили. С утра до двух часов дня работала над дипломом. С четырех часов дня до двенадцати ночи на второй смене или с двенадцати до восьми на третьей смене. И еще встречалась с Дау. Он всегда меня провожал на ночную смену, а со второй смены всегда встречал. Гуляя через весь Харьков, мы много говорили, больше говорил он. С восторгом слушая его, я начинала понимать убогость своего университетского образования. Историю партии я преподавала в кружках и даже считалась неплохим лектором. А Дау, рассуждая о любом политическом вопросе, цитировал Маркса, Энгельса, Ленина.

– Корочка, Маркс по этому поводу сказал… (Шли длинные цитаты.) Ведь это прекрасно! Он знал историю всего мира и каждого народа в отдельности. Он знал все, даже какие-то персидские иероглифы.

О коммунарах Французской революции Дау говорил с таким восторгом, будто был им сам.

– Дау, вы должны обязательно вступить в партию. Такие люди, как вы, ей очень нужны.

– Кора, марксизм заинтересовал меня рано. В 11 лет я изучил «Капитал» и, конечно, стал марксистом, а вот в партию меня не примут. Вернувшись из-за границы, я стал работать в Физтехе. Этот институт в Харькове меня привлек потому, что здесь работает выдающийся экспериментатор Лев Шубников. Теоретики должны работать с экспериментаторами. Я очень много работаю, увлеченно, забываю пообедать. Забываю и про собрания в институте. Вот последнее мне не прощают! Поэтому меня в партию не примут. Но на вчерашнее собрание не опоздал, к сожалению, и помешал всем проголосовать единогласно при обсуждении нового закона о запрещении абортов. Я выступил против этого закона: «Двое людей должны очень хотеть ребенка и только тогда его заводить. В свободной стране свободная женщина должна свободно располагать собственным телом. Она сама должна решать этот интимный важный вопрос. Навязывать женщине этот преступный закон, заставлять ее насильно рожать! Как все это называется?» Все женщины меня поддержали. Голосование «за» провалилось. Секретарь парткома, спасая положение, стал сам себе противоречить. Он сказал: «Родить женщине не так трудно. А каково отцу целую ораву одеть и прокормить? Нет, мы должны голосовать за этот закон!»