Учитель драмы

Я не понимала, сколько мы молчим – время будто перематывали, как кассету. Меня охватил страх. Лицо отца казалось чужим.

– Ты меня понимаешь? – он помахал рукой у меня перед глазами. – Твоя мать мертва.

Затошнило. Под тонкой тканью кардигана выступил пот.

– Как? – сумела я произнести.

Он выглядел потерянным, его тоже захлестнули эмоции.

– Она покончила с собой. Утопилась. Понимаешь?

– Где? Когда?

Он помолчал, зная, что эти детали сделают мне только хуже.

– Уотерфорд. Несколько недель назад.

Напоминало чувство вины: мы часто выбирались туда на каникулы всей семьей. Неожиданно мне захотелось, чтобы у Нюни было пианино. Я извлекла бы из него такую мелодию, которая обратила бы все остальное в белый шум.

– Как ты узнал? – спросила я, дрожа всем телом.

– Ты помнишь Джеймса? Мы поддерживали связь.

Я помнила Джеймса. Самый толстый, самый противный отцовский приятель со стройки. Мама презирала его. Отец же относился к нему с антропологической привязанностью – как Джейн Гудолл[43 - Джейн Моррис Гудолл (англ. Jane Morris Goodall) – британский приматолог, этолог и антрополог, посол мира ООН. Широко известна благодаря изучению социальной жизни и интеллекта шимпанзе. (Прим. пер.)] любила своих шимпанзе, но никогда не считала себя одной из них. Если бы мама узнала, что новость о ее смерти сообщил Джеймс, она бы еще раз умерла.

– Нам нужно вернуться на ее похороны.

– Они уже были.

– Нет.

– Да. Мне очень жаль, малышка. Они были в прошлую субботу. Джеймс сказал, что все было так, как она сама бы хотела. Везде стояли вазы с желтым зеленчуком, священник спел псалом, который ей нравился. Помнишь, тот, который начинается с «Рассуди меня, Господи»?

Я вынырнула из-под папиной руки и спряталась под одеяло. Закрыв глаза, я надеялась, что шок и тошнота уйдут. Не спала, а пребывала скорее в вегетативном, обморочном состоянии: глаза были закрыты, а мир вокруг шумел и бил тяжелыми волнами.

Сон не смог выжечь сидящее глубоко ощущение, что виновата я. На следующее утро, проснувшись в той же позе, в какой уснула, я нашла на подушке подарок от Нюни. Молитвенная карточка. На картинке была изображена святая в голубой накидке с удивленным, растерянным лицом ребенка: Мариана, святая покровительница потерянных родителей.

Все стало понятно.

Я таращилась на святую сироту и осознавала, что было слишком поздно каяться в своих грехах. День ярмарки – не единственный раз, когда я бросила маму. Каждый раз, когда видела полицейского и не обращалась к нему, каждый раз, когда преклоняла колени на исповеди и говорила, что мой самый тяжкий грех – помянуть имя Господа всуе, я отказывалась от своей матери. Ее смерть – наказание мне, и приговор соответствовал преступлению. Покинув маму, я заслужила ее потерять.

Трейси Бьюллер

Есть места горние,
Куда нас не зовут,
Склоны горные, лица
Суровые, целые
Стороны, чьи имена
Нам не узнать…

    Кей Райан, Без имен

Глава восемь

В прежние времена, в нашем доме в Катскилле, дети во сне вечно пускали слюни, а в их общей спальне постоянно стоял спертый запах пота и влажных подгузников. Но в гостевом коттедже Мелани, где главный кондиционер беспрерывно гонял по комнате охлажденный воздух, они выглядели как барочные херувимы на пуховом облаке.

И не только дети чувствовали себя лучше у Эшвортов. Не считая необходимости отвечать на звонки Рэнди (перекидывать их на Фитца не получалось, потому что он обычно был слишком взвинчен, чтобы говорить долго, а Рэнди слишком занят, чтобы действительно его слушать), я была освобождена почти ото всех ежедневных обязанностей. Мне не нужно было убираться, потому что это делала Джаниса, или готовить, потому что Мелани почти каждый день приглашала присоединиться к ним с Габи за пиццей с салатом кейл или «пастой» из киноа. В Вудстоке я снова начала смеяться, шутить и, что важнее всего, по-настоящему общаться с детьми. Вместе мы исследовали территорию, скакали по грязи за лягушками, собирали нагретую солнцем чернику. Мы играли с чужими игрушками, читали книги Эшвортов, нежились в их органических пенах для ванн и смотрели их телевизор с двумястами каналами в высоком разрешении.

При этом нельзя сказать, что Мелани составляла мне плохую компанию. В моменты обострения сарказма она потешалась над своими соседями – «хиппи на полставки» – с ней даже можно было неплохо повеселиться. Меня поражала ее энергия, особенно когда она занималась на заднем дворе йогой, для которой была явно слишком взбалмошной и нервной. Будто американская чирлидерша, она сгибалась и разгибалась в позе воина. Аплодисментов была достойна и ее дерзкая гламурность: она тратила больше часа на уход за волосами, пока местные женщины высшего класса отказывались от эпиляции и пахли маслом гхи.

Почти весь июль я активно принимала участие в ее вечерних заплывах в личной купальне. Когда дети уже были в кроватях, мы отправлялись оттуда вброд по реке Соу Килл, держа бокалы с вином над головой.

Мелани была не самым ловким пловцом и часто жаловалась на сильное течение, ведь сама она выросла в спокойном христианском пригороде, где в каждом водоеме были ограждения, похожие на жемчужные нити, и спасатели под боком.

Теперь ей нравилось плескаться голышом недалеко от берега, где вода была спокойнее. Потом она забиралась на матрас из пенки и прятала свой «бюст» в бюстгальтер, пока я скромно отворачивалась, слушая ее щебетание. Внимала ее описаниям лета на побережье в Джерси в детстве. Я схватилась за сердце, когда она шепотом призналась, что двадцатилетний парень ее изнасиловал, хотя она говорила, что не была готова к сексу. Она все рассказывала. Все. Об опустошении после смерти матери. Обо всем, что считала «зазорным» рассказывать в трезвом состоянии.

«Я люблю-ю-ю тебя», – говорила она в конце каждой исповеди, всегда одинаково растягивая слова и как будто бы в нос. От этой манеры у меня сводило зубы.

Я пыталась отвечать ей взаимностью изо всех сил. В конце концов, тщательное изучение всего, связанного с ней, и было своего рода любовью. Когда она закончила очередной номер «О Мэгэзин», я незаметно его стянула и почитала о неустанной борьбе за «лучшую версию себя». Я прослушала плейлисты Мелани, рассматривая их как ключ к ее подсознанию. Немного пугающим было то, что в подборке воодушевляющих гимнов для девичника нашлись песни о предательстве: Кэти Перри, падающая в темноту с разбитым сердцем[44 - «I was in the dark, I was falling hard with an open heart» (англ.) – строчка из песни «Wide Awake». (Прим. ред.)], и Тэйлор Свифт с ее щебетанием – «Как странно, что я совсем тебя не знала»[45 - «How strange that I don’t know you at all» (англ.) – строчка из песни «Come Back Be Here». (Прим. ред.)].

– Моя свадьба – это просто чума, – выпалила она как-то во время нашего очередного похода через реку, закрывая собой пушистое облако, розовое от заката.

– Чума?! – спросила я, будто знала единственное значение этого слова – «инфекционное заболевание». Как и Рэнди, Мелани любила объяснять мне американские идиомы. Это утверждало ее в мысли, что я была бестолковой иммигранткой без намерения обвести ее вокруг пальца.

– Ну, то есть это лучшая свадьба, на которой я когда-либо бывала. Я знаю, это звучит ужасно. Очень самонадеянно и ограниченно. Но в том году еще три мои подруги выходили замуж, и, смотря на их фуршет и цветочные композиции, я все думала: «У меня было лучше».

Беседы с Мелани всегда крутились вокруг «вещей». Она стала описывать декоративные аквариумы и свое платье за четырнадцать тысяч долларов, навевая на меня такую скуку, что я уже начала рассматривать скалу из песчаника на другом берегу.

– Что же, свадьбы надолго впечатываются в память, – сказала я, – человеку нужно думать о чем-то.

Она стояла по пояс в воде, стараясь приспособить доску для плавания Габи под поднос для коктейлей.

– А какая у тебя была свадьба? Я во время своей была как на иголках и постоянно ждала, что что-то пойдет не так. Виктор был таким хорошим, что и поверить было сложно.

– Это почему? – спросила я.

– Ну, Вик был даже слишком внимателен, понимаешь? И эти его бесконечные широкие жесты… Но чего уж говорить, это было до того, как он бросил меня как дурную привычку и уехал в Лондон. Что, в некотором смысле, тоже можно назвать широким жестом. Ха! Ты была так же безумно счастлива в день своей свадьбы?

– У нас была замечательная свадьба, – сказала я, все еще не отрывая глаз от каменного массива.

На самом деле я обливалась холодным потом весь «день своей свадьбы», преодолевая этап за этапом этой скромной церемонии, ведь так и не сказала Рэнди, что все еще была замужем за сидевшим в тюрьме Озом. Рэнди, борясь со страхом, доверил все юридические аспекты мне. Каждую минуту я ждала, что он повернется и начнет задавать более серьезные вопросы по поводу брачных документов, которые я попросила его заполнить, но в итоге так никому и не отдала.

– Мы провели церемонию на Дорожке Поэтов в Райнбеке. Свидетелем был коллега Рэнди. Кольца нес Фитц.

Я все еще помнила, как Рэнди, сбиваясь от волнения, произносил: «Грейси, ты подарила мне семью, когда я нуждался в ней больше всего. Твое обаяние очаровывает меня, твой ум заставляет меня расти, а твоя искренность меня восхищает». Ха-ха.

К моему великому облегчению, после обмена кольцами Рэнди был настолько поражен своим великим свершением, что влил в себя галлон шампанского и протанцевал всю ночь в «Траттории Гиги», которую мы сняли для приема гостей.

– Твоя мать была там? – спросила Мелани. – А отец передал тебя жениху?