Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой. Содом и Гоморра, или Города окрестности сей

Утром снова пошел дождь, и они стояли под навесом у того же кафе и, ковыряя во рту зубочистками, разглядывали площадь. Ролинс посмотрел в витрину на свой перебитый нос.

Знаешь, что мне противно? Отчего с души воротит?

Ну?

Оттого, что придется показаться дома в таком вот виде.

Джон-Грейди посмотрел на него, отвел взгляд, потом сказал:

Я не стал бы тебя осуждать.

Ты на себя-то полюбуйся.

Будет тебе, усмехнулся Джон-Грейди.

В магазинчике на улице Виктории они купили джинсы, куртки и шляпы, переоделись в обновки и под мелким дождиком прошли до автостанции, где Ролинс купил себе билет на автобус. Они сидели в кафе при автостанции в новой, негнущейся одежде и пили кофе, положив перевернутые шляпы на соседние стулья. Затем по радио объявили посадку на автобус Ролинса.

Пора, сказал Джон-Грейди.

Они встали, надели шляпы и пошли к автобусу.

Ну, бывай. Еще увидимся, сказал Ролинс.

Береги себя.

И ты тоже.

Ролинс отдал билет водителю, тот прокомпостировал его, вернул, и Ролинс не без труда забрался в автобус. Джон-Грейди стоял и смотрел, как Ролинс идет по проходу. Он думал, что тот сядет у окошка на этой стороне, но Ролинс выбрал противоположную. Тогда Джон-Грейди повернулся, прошел через здание автостанции и медленно побрел под дождем в гостиницу.

В последующие несколько дней Джон-Грейди узнал по именам чуть не всех врачей столицы этой пустынной области, но никак не мог найти того, кто бы сделал то, что ему требовалось. Блуждал по улочкам и закоулкам Сальтильо, пока не выучил их как свои пять пальцев. Наконец своего добился. Сидел на металлическом стуле в приемной хирурга, а тот, напевая себе под нос, снимал швы с лица. Закончив работать ножницами и пинцетом, он сообщил пациенту, что время лучший лекарь и вскоре шрамы не будут такими заметными. Он предупредил Джона-Грейди, чтобы тот не глазел на себя в зеркало и понапрасну не расстраивался, потом наложил повязку, сказал, что Джон-Грейди должен ему пятьдесят песо, и велел зайти через пять дней, чтобы снять швы на животе.

Неделю спустя Джон-Грейди покинул Сальтильо и в кузове грузовика отправился на север. Было пасмурно и прохладно. В кузове цепями был закреплен здоровенный дизель. Пока машина петляла по улочкам города, Джона-Грейди трясло и бросало из стороны в сторону, и он то и дело хватался за борта. Надвинув шляпу на глаза, он встал, уперся руками в кабину и дальше ехал таким манером, словно курьер, который везет важные новости жителям окрестных деревень, или внезапно обретший в горах пылкость веры проповедник, которого везут теперь служить на север, в Монклову.

IV

На развилке за Паредоном они подобрали пятерых работников с фермы, которые забрались в кузов и кивнули ему с какой-то робкой учтивостью. Уже стемнело, шел дождь, и у всех были мокрые лица, блестевшие в желтом свете фонарей.

Они сгрудились возле дизеля, и Джон-Грейди предложил им сигареты. Поблагодарив, они взяли по одной. Потом, заслоняясь ладонями от дождя и ветра, стали прикуривать от его спички и снова благодарили.

?De dоnde viene?[125 - Откуда вы? (исп.)] – спрашивали мексиканцы.

Техас.

Техас, повторяли они. ?Y dоnde va?[126 - А куда? (исп.)]

Джон-Грейди затянулся сигаретой, посмотрел на мексиканцев. Один из них, который был постарше остальных, с интересом изучал его новую одежду.

El va a ver a su novia[127 - Он едет к своей возлюбленной (исп.).], сказал он.

Все почтительно посмотрели на техасца, и Джон-Грейди сказал, что да, именно так и есть.

Ah, quе bueno, одобрили они.

И потом еще долго Джон-Грейди вспоминал эти улыбки и ту добрую волю, которая рождала их, эта воля обладала свойством даровать и хранить достоинство, а также исцелять душевные раны и вселять чувство уверенности уже после того, как все прочие ресурсы оказываются исчерпанными.

Когда грузовик снова поехал, а Джон-Грейди продолжал стоять в кузове, мексиканцы стали наперебой предлагать ему свои узлы, чтобы он мог сесть, и он, поблагодарив их, так и поступил. Джон-Грейди сидел на каком-то бауле и клевал носом в такт тряске. Он задремал, и тут дождь прекратился, небо прояснилось, и луна стояла над высоко натянутыми вдоль шоссе проводами, словно долгая серебристая музыкальная нота, звучащая в вечном, всепоглощающем мраке. Они ехали мимо полей, от которых после дождя пахло землей, пшеницей, перцем, а иногда и лошадьми. В полночь подъехали к Монклове, и Джон-Грейди попрощался за руку с каждым из своих спутников, а потом слез и, подойдя к кабине, поблагодарил водителя, кивнул еще двоим в кабине и, оставшись один в темном, чужом городе, какое-то время стоял и смотрел вслед удалявшемуся в ночи грузовику с его красным фонариком сзади.

Ночь была теплой, и он переночевал на лавке местной аламеды, а когда проснулся, уже взошло солнце и начался новый день с его обычной суетой. Школьники в синей форме шли по дорожке бульвара. Джон-Грейди встал, перешел улицу. Женщины мыли тротуары перед магазинчиками, а уличные торговцы уже раскладывали на столиках и прилавках товары.

Съев на завтрак сладкую булочку с кофе в маленьком кафе в переулке возле площади, он зашел в аптеку, купил мыло и сунул его в карман, где уже лежали бритва и зубная щетка, после чего зашагал на запад.

Его подвезли до Фронтеры, а потом и до Сан-Буэнавентуры. Днем он искупался в ирригационном канале, побрился, выстирал одежду и лег на солнышке вздремнуть, пока сушатся выстиранные вещи. Чуть ниже по течению была запруда, и, проснувшись, Джон-Грейди увидел, что с плотины прыгают в воду и плещутся голые дети. Он встал, завернулся в куртку и подошел к плотине. Сел неподалеку и стал смотреть на купающихся детей. По берегу прошли две девочки. Они тащили вдвоем прикрытый марлей бачок, а в свободной руке каждая держала еще по ведерку с крышкой. Видимо, несли обед работавшим в поле. Девочки застенчиво улыбнулись полуголому Джону-Грейди, казавшемуся по сравнению с коричневыми мексиканцами неестественно бледным. Эту бледность дополнительно оттеняли ярко-красные шрамы на груди и животе. Он сидел, курил и смотрел на детей в мутной воде.

Потом весь день он, плавясь от жары, брел по пыльной дороге в направлении Куатро-Сьенагас. Попадавшиеся ему на пути мексиканцы охотно с ним заговаривали. Джон-Грейди шел мимо полей, где мужчины и женщины рыхлили землю мотыгами. При его приближении они прекращали работу, здоровались, говорили, что погода нынче выдалась хорошая, а он согласно кивал и улыбался. Вечером он поужинал с крестьянами. За столом из длинных жердей, связанных шпагатом, расположилось пять или шесть семей. Над столом был сооружен парусиновый навес, который заходящее солнце окрасило в оранжевый цвет, испещрив лица и одежду ужинавших полосами от швов на парусине. Девочки разносили еду на тарелках с поддончиками из досок от ящиков, чтобы не так мешали неровности стола. Старик, сидевший в дальнем конце, встал и от имени всех ужинавших прочитал молитву. Он попросил Всевышнего не забывать всех тех, кто жил и умер на этой земле, и напомнил собравшимся, что кукуруза и пшеница произрастают исключительно по воле Создателя, и не будь этой самой воли, не было бы ни пшеницы с кукурузой, ни дождей и тепла, а была бы одна лишь тьма кромешная. После этого вступления крестьяне приступили к трапезе.

Мексиканцы уговаривали Джона-Грейди заночевать у них, но он поблагодарил и двинулся дальше по пустой и темной дороге. Вскоре оказался возле рощицы, где и устроился на ночлег. Утром дорогу запрудила отара овец, и грузовик с сельскохозяйственными рабочими никак не мог преодолеть эту живую преграду. Воспользовавшись этим, Джон-Грейди вышел на дорогу и попросил шофера подвезти его. Шофер коротким кивком пригласил его забираться. Джон-Грейди попытался подтянуться на руках и залезть в кузов медленно ползущего грузовика, но это ему не удалось. Видя, в каком он состоянии, мексиканцы повставали с мест и общими усилиями втянули его в кузов. Так на случайном транспорте, а чаще пешком, Джон-Грейди неуклонно продвигался на запад и вскоре оказался в горах за Нададоресом. Оттуда спустился на равнину, миновал Ла-Мадрид и оказался на глинистой дороге, которая вела к хорошо известному ему поселку Ла-Вега. Часа в четыре дня был уже там.

Джон-Грейди зашел в магазинчик, купил бутылку кока-колы, выпил, не отходя от прилавка, и попросил вторую. Девушка-продавщица не без опаски поглядывала на покупателя, который сосредоточенно изучал календарь на стене. Сбившись со счета дней, он спросил у девушки, какое сегодня число, но этот вопрос застал ее врасплох. Джон-Грейди поставил вторую пустую бутылку на прилавок рядом с первой, вышел из магазинчика и зашагал по немощеной дороге в сторону асьенды Ла-Пурисима.

Он отсутствовал почти два месяца, и знакомые места сильно изменились. Лето прошло. На дороге ему никто так и не попался, и на асьенду он пришел уже затемно.

Подойдя к дому геренте, он увидел через дверь, что семья ужинает. Постучал. Вышла женщина и, коротко глянув на Джона-Грейди, пошла за Армандо. Геренте вышел, остановился в дверях и стал ковырять во рту зубочисткой. Зайти в дом Джона-Грейди так и не пригласили. Затем вышел брат геренте Антонио, они сели вдвоем с Джоном-Грейди под навесом и закурили.

?Quiеn estа en la casa?[128 - Кто из хозяев дома? (исп.)] – спросил Джон-Грейди.

La dama[129 - Сеньора (исп.).].

?Y el se?or Rocha?[130 - А сеньор Роча? (исп.)]

En Mexico[131 - Он в Мехико (исп.).].

Джон-Грейди кивнул.

Se fue еl y la hija a Mexico. Por aviоn[132 - Он с дочкой вместе отправились в Мехико. На самолете (исп.).]. Антонио рукой изобразил в воздухе полет.

?Cuаndo regresa?[133 - Когда вернутся? (исп.)]

Quiеn sabe[134 - Никто не знает (исп.).].

Посидели, покурили.

Tus cosas quedan aqu?[135 - Твои вещи все здесь (исп.).].

?S??

S?. Tu pistola. Todas tus cosas. Y las de tu compadre[136 - Да. Твой пистолет. Все твои вещи. И вещи твоего товарища (исп.).].

Gracias[137 - Спасибо (исп.).].