Один я здесь…

Он дошел до первой кулёмки, и… о чудо! Между жердями, будто в пасти зверя, покоилась заледенелая тушка. Мысли о проклятии Божьем, не дававшие ему покоя последние несколько недель, как ветром сдуло.

Положив добычу в мешок, он пошел дальше, погрузившись в раздумья.

Немец этот наверняка может знать что-то. Нечасто, – а если быть точным, то вообще ни разу, – здесь летали фашистские самолеты. Стало быть, именно этот самолет особенный, как и его пассажиры.

Надо бы вернуться в деревню. Только вот идти дотуда в обход пару дней, потом столько же обратно, и того – четверо суток. Срок немалый. Если оставлять немца одного, без пищи и воды, он, того и гляди, окочурится, не говоря о возможных осложнениях с его раной, которые еще обязательно проявят себя. Был еще вариант: развязать Гансу руки, чтобы тот смог жрать и пить, и запереть крепко-накрепко в подвале до тех пор, пока он не вернется обратно. Замысел казался вполне осуществимым, но тоже имел свои риски. Его по-прежнему озадачивало то, что пленник его достаточно сообразителен. Он прознает, что хозяина долгое время нет дома, и, воспользовавшись этим, обязательно выберется из подвала. Наверняка найдет лазейку, сволочь эдакая!

Быть может, он прямо сейчас что-нибудь подобное осуществляет!

Эта навязчивая мысль заставила Сергея ускорить шаг.

Пожалуй, думал он, из всей этой кутерьмы есть только один выход – ждать.

Он дождется, пока нога немца заживет до такого состояния, чтобы он смог хоть ступить на нее. Придётся помогать гаду, продолжать лечить. Потом завязать ему руки и под дулом ружья сопроводить до деревни, где он сдаст его ближайшим партизанам или солдатам. Правда вот сколько времени понадобится на то, чтобы Ганс окончательно поправился? Седмица?[1 - Седмица – неделя (устар.).] Месяц? Он не имел понятия. Ёлы-палы, вот же засада!

И все же он пришел к выводу, что этот замысел куда лучше остальных, хоть и потребует от него некоторых усилий.

Дойдя до второй кулёмки, он снова обнаружил в ней тушку куницы. Находка его обрадовала и лишь укрепила уверенность в том, что он задумал относительно Ганса.

3

Вернувшись после обхода почти с целым мешком дичи, он первым делом приготовил овсянку. Две порции.

Немец, слава богу, никуда не делся. Когда Сергей спустился в подвал, тот сидел, привязанный к столбу, и щурился от яркого света. Теперь он выглядел больше усталым, чем озлобленным: угрюмо смотрел на Сергея, после чего опустил голову, уставившись в землю.

– Гуднтак, Ганc. – Охотник поставил две миски с горячей овсянкой и две алюминиевые кружки с холодной водой на табурет. – Как ты? Поразмыслил над своим поведением?

Пленник покосился в сторону еды. Его пересохшие от жажды губы выдавали намерения без слов – он бы накинулся на еду и воду прямо сейчас. Но гордость не позволяла ему брать подачку от врага. Даже если от этого зависела его жизнь.

Разумеется, Сергей тут же это понял.

– Жрать хочешь? – Охотник взял миску овсянки с ложкой и поставил ее на колени. – Я вот тоже проголодался. Обход страшно, знаешь ли, аппетит возбуждает. – Он зачерпнул порцию каши ложкой и начал есть. – Почти все кулёмки собрал, можешь себе представить? Давеча вообще голяк был, а сегодня… Эх! Всегда бы так.

Сергей вытер бороду от комков овсянки, отставил миску в сторону и взял кружку с водой.

– Ну, за хороший промысел! Не водочка, конечно… Водочку я на тебя, скотину, почти всю перевел. Но все лучше, чем ни шиша.

Сергей осушил кружку парой больших и нарочито громких глотков. Все это происходило под пристальным взглядом немца, в котором вновь просыпалась злоба. Жадно он наблюдал, как капли воды стекают по седой бороде наглого старика.

Вальяжно охотник достал из-за уха цигарку и протянул ее в сторону немца.

– Будешь?

Молчание.

– Ну как хочешь. – Он закурил, бросил использованную спичку на пол и чинно затянулся. – Хороший все-таки табак у Василия Васильевича. Горчинка приятная, и привкус интересный.

Сергей заметил, как немец, не отрываясь, смотрит на него исподлобья.

– Ох, рожу-то съёжил какую! Ох, суровый! – Он затянулся. – Дырку во мне пробурить собрался глазищами своими? Хе-хе. Ну пробуй, пробуй, авось сработает. Тогда, может, и выберешься.

Сергей докурил цигарку, потушил ее о табурет и задержал взгляд на немце. Со стороны это выглядело так, словно он осматривал картину в музее, подмечая разнообразные детали в ней.

– Вот что, Ганс… – сказал Сергей и встал с табуретки. – Раз ты у меня в гостях, я хочу, чтобы ты усвоил два важных правила…

Сергей подошел к немцу почти вплотную, ткнул его в грудь и произнес по слогам, точно учитель начальных классов:

– В моем доме ты должен вести себя хорошо, ферштейн? – Охотник указал в сторону остывающей овсянки и кружкой с водой. – Если хочешь получить это… – он снова ткнул пальцем в него, на этот раз помягче, —…будь паинькой. Гуд, ферштейн?

Немец по-прежнему снисходительно смотрел на Сергея.

– Ферштейн или не ферштейн, едрить твою налево?

Не сразу, но все же фриц ответил:

– Ферштейн.

На лице Сергея образовалась улыбка, скрытая за космами бороды.

– Гуд, гуд. Правило второе… – Он указательным и средним пальцем левой руки изобразил бегущего по земле человечка. – Даже не думай убежать! – Для пущей убедительности он ударил ладонью по левой руке, изображающей побег. Немец смотрел на него, как на чудака.

Сергей поднял указательный палец вверх и начертил в воздухе круг.

– Там сплошной лес и снег. – Он обхватил себя руками так, будто замерз. – И холодрыга там такая, что тебе в твоем Берлине и не снилась…

При упоминании Берлина немец приподнял плечи. Кажется, то было единственное слово, которое он понял.

– Даже если ты каким-то чудом выберешься отсюда, а меня прикончишь… – Эти слова Сергей также попытался изобразить языком жестов: он указал на немца и пальцами показал бегущего человечка, после чего провёл указательным пальцем по своему горлу, изображая нож. – …то далеко не уйдешь. Здесь в округе нет ни одного человека – только я. И только я знаю, как выбраться из этого леса. Поэтому, Ганс, если решишься сбежать или прикончить меня… – Сергей вновь поднес к горлу воображаемый нож, —…считай, ты покойник. Зимушка родненькая позаботится о тебе, пока там будешь наворачивать круги… Станешь таким же мерзлым, как и куница в моих кулёмках…

Ни одна мышца на лице немца не пошевелилась. Он по-прежнему уперто смотрел на охотника.

– Это ты ферштейн, Ганс? – крикнул Сергей так, словно у немца были проблемы со слухом.

– Меня зовут не Ганс… – сквозь зубы проговорил тот.

– Так, что ты там пробубнил, меня не волнует. Все, что мне нужно, это услышать от тебя четкий ответ: ты ферштейн или не ферштейн?

Желваки на лице немца заходили ходуном.

– Ферштейн, – тихо произнес он.

– Громче, Ганс! Я не слышу.

– Фертшейн! – крикнул он.

– Вот и славно, – сказал Сергей и сильно хлопнул его по спине. – Уверен, ты будешь паинькой до тех пор, пока мы с тобой не отправимся в путешествие, где я отдам тебя нашим ребятам. А там уж они пускай сами по твою душу решат… Ну а теперь, давай-ка кушать.

Сергей взял с табуретки миску с кашей и зачерпнул горку овсянки.