Один я здесь…

– Придется с тобой как с маленьким, из ложечки. Развязать тебя не могу, ты у нас парнишка бойкий. Каша не бог весть какая, на воде варил. Туда бы сейчас маслица и сахарку, но, сам понимаешь, излишкам нет места на промысле. Здесь главное – голод утолить. Так, Ганс, разевай пасть…

Но немец явно не желал пихать в себя содержимое ложки. С отвращением он смотрел на водянистую овсянку.

– Разевай пасть, говорю, – нетерпеливо произнес Сергей. Ложка в его руке задрожала.

Немец открыл рот и позволил себя накормить.

– Ну вот, можешь же, когда…

Но Сергей недоговорил. Мгновение спустя куски каши оказались на его лице и стекали вниз, теряясь в жестких волосах бороды. Выплюнувший еду пленник уверенно смотрел на охотника и произнес:

– Жри это сам.

– Вот, значит, как… – Сергей рукавом свитера вытер смесь слюны и овсянки с лица. – По-хорошему, стало быть, не хочешь… Ну будет тогда тебе по-плохому.

Он встал с места, взял в руку кружку и вылил ее содержимое на немца.

– Посмотрим, как ты запоёшь через денек-другой без воды и пищи. Землю жрать будешь…

Охотник подобрал миски с кружками и пошел в сторону лестницы. Увидев, что Сергей покидает его, немец испугался и закричал ему вслед что-то на своем. Что именно, Сергей, разумеется, не имел ни малейшего понятия, но, судя по тону, ничего хорошего. Но ему было плевать.

Когда он закрыл дверцу, вновь погрузив погреб во мрак, немец еще продолжал истошно кричать.

4

– Пошел к черту, старый мудак!

Клаус Остер, лейтенант первого воздушного флота люфтваффе, был вне себя от злости. Обычно он не давал волю эмоциям и всегда сохранял хладнокровие, столь необходимое для любого бравого лётчика, но теперь больше не мог терпеть: он кричал, что есть сил, используя все известные ему ругательства родного языка, прекрасно при этом осознавая, что русский старикашка не понимает ни слова, но ему было все равно. Клаус кричал, чтобы побесить его, показать, что он не лыком шит и не собирается выполнять его дурацкие наставления. Он не пойдет на поводу у какого-то русского, от которого еще и воняет за версту чем-то едким и кислым.

Была и еще одна причина, по которой Клаус кричал не переставая. Он пытался отвлечься от жуткой боли в правой ноге, обмотанной грязным тряпьем и пропитанной запахом тухлятины. Внутри бедра будто копошился рой насекомых.

– Я убью тебя, слышишь? Убью!

Он старался не думать о боли, но та со временем стала лишь сильнее. Истинного немецкого солдата не должны заботить такие мелочи… Но черт возьми, как же ему было больно. Когда русский спустился в подвал и предложил то, чем обычно кормят свиней, он всеми силами старался терпеть жжение в ноге и не подавать виду.

Единственное, о чем жалел Клаус, так это о том, что ему не удалось выпить воды, которую этот вонючка вылил на него. Незаметно для старика он языком слизал пару капель, стекших со лба, но жажду этим не утолить. Господи! Он никогда в жизни не ощущал такого изнеможения, как сейчас. Горло было сухим, как кора высохшего дерева в центре пустыни. Он готов был выпить что угодно, лишь бы эта сухость наконец исчезла.

– Выпусти меня отсюда, скотина! – не сдавался он.

Помимо жажды и боли в ноге его мучила мысль: что, черт побери, произошло? И где он?

Последнее, что Клаус помнил, это как пилотируемый им истребитель Fieseler Fi 167 издал кряхтящие звуки и начал терять высоту. Что-то неладное произошло с двигателем – Клаус предположил это, когда впереди него образовалось черное облако дыма, – и с высоты в две тысячи метров самолет начал стремительно падать. Вместе с майором Штефаном (где кстати он? выжил? сколько же вопросов!) они бросили все попытки вырулить самолёт и приняли решение приземлиться. Но густой лес без малейшего пустого пространства все значительно усложнил.

Находясь в десятках метров от земли, Клаус заметил на двенадцать часов огромную ель. Он подумал, что дерево это будет последним, что он увидит в своей жизни, но благодаря недюжинной сноровке, приобретённой за несколько лет в рядах ВВС Германии, смог накренить самолет влево, и столкновения удалось избежать, но не полностью. Крыло на лету задело эту злосчастную ель, и на мгновение истребитель закружился в коротком вальсе вполоборота, развернувшем его на три часа, после чего рухнул на землю, проскользив еще сотню метров. От удара о дерево ему каким-то чудом удалось не пострадать, чего нельзя сказать о его напарнике…

Клаус пытался привести майора Штефана в чувство как раз тогда, когда подоспел этот русский. Он до сих пор ругает себя за то, что так опрометчиво бросился к автомату, не оценив до конца обстановку. Всему виной были обыкновенный шок и то самое чувство оцепенения, когда старушка смерть дышала тебе в затылок и почти прибрала к своим костлявым пальцам.

Да уж, вернись он сейчас во времени туда, обязательно сделал бы все иначе: например, незаметно взял «Люгер» Штефана из кобуры, дождался бы удобного момента и всадил пулю этому старперу промеж глаз. Хотя ему нужно отдать должное – стреляет он метко, и это из такого-то допотопного ружья.

Кто же этот старик? Партизан? Вряд ли – тогда он бы увидел и других людей. Эти крысы живут только стаями и атакуют только стаями. Они неспособны биться как настоящие воины, предпочитая нападать втихую. Крысы. Да и будь это партизаны, его бы уже допрашивали. Или хотя бы привели того, чей словарный запас не ограничивается лишь «Гуднтак» да «Ферштейн»! Но он бы им ничего не сказал, ни слова, поскольку и правда ничего сам не знает.

Вместе со Штефаном они вылетели с небольшого финского аэродрома неподалёку от Тампере. Ему дали обыкновенный приказ – доставить майора до острова Новая Земля с важным поручением. С каким именно – Клаус не имел понятия. Главное для него – это сесть за штурвал и услышать ставший родным за последние годы рёв мотора.

Клаус прикрыл глаза и попытался вспомнить, какого это – быть там, в небе. Вот бы сейчас оказаться подальше от этой гнилой ямы. Он бы сел за штурвал, взлетел как можно выше, откуда огромные поля казались небольшими разноцветными квадратиками, а десятки тысяч деревьев – волосками шерсти огромного зверя. Откуда озера казались жалкими лужицами, а реки – тонкими блестящими линиями.

Находясь там, в тысячах метров от земли, он чувствовал себя свободным. Казалось, что ему подвластно даже время…

Но рано или поздно приходилось спускаться.

Меня обязательно найдут наши. На Новую Землю не летают просто так, здесь кроется нечто большее. Наверняка там какой-нибудь секретный объект, возможно, база подлодок, слухи о которой расползались в солдатских рядах последние несколько месяцев. Это определённо что-то важное, и они не бросят своего вот так запросто…

Боль в ноге, как оплеуха, вывела его из транса и заставила зашипеть. Чертовка не давала ему сосредоточиться и подумать о том, как выбраться из плена. Невидимые насекомые внутри стали копошиться усерднее.

Видит Бог, ему всей душой захотелось заорать, попросить о помощи, только чтобы унять эту треклятую боль. И пить! Как же он грезил о глоточке воды!

Все же, не вытерпев, он закричал. В ногу вонзился невидимый кинжал и вращался из стороны в сторону. Но Клаус тут же превратил этот крик в песню:

– На земле всего превыше лишь Германия одна! Что к…

5

– …защите и победам Кровным братством скреплена!

Сергей на секунду отвлекся от чистки ружья, чтобы посмотреть в сторону подвала, откуда раздался жалобный вой, похожий на песню.

Борька, услышав чужой голос, насторожился. Он давно понял, что помимо хозяина в доме завелось еще одно существо со странным запахом. Псу так и хотелось попасть в дом – Сергей не раз замечал, как его морда втискивалась в дверную щель, – и как следует обнюхать чужака. Вот и сейчас медленно, гремя цепью, он пошел в сторону двери.

– Боря, фу!

Глаза пса наполнились какой-то собачьей жалостью, и Сергей вспомнил того самого волка, увиденного им на днях. Та встреча до сих пор казалась то ли сном, то ли виде?нием. Но вскоре он убедился, что это не так. Спустя день после того, как притащил сюда Ганса м заметил клочки серой шерсти, застрявшие на голых кустарниках. Именно в том самом месте, где и видел давеча своего вечернего гостя.

Почему-то судьба волка его озаботила. Он сам не мог понять почему, но при мысли об этом исхудалом звере у него засосало под ложечкой. Что же такого было в нем особенного?

– Жены немцев, верность немцев, песни и вино страны! – Голос Ганса стал увереннее, в нем открылось второе дыхание.

Ну, ничего, поразмыслил охотник, повоет еще полчаса, да угомонится.

6

Наступил вечер.

Все это время Ганс не замолкал, продолжая тянуть свою песню.

Всеми силами Сергей пытался не обращать внимания на завывания пленника в погребе, но сделать это было все сложнее и сложнее. Каждый раз, когда он закрывал глаза и почти погружался в объятия сна, поганец намеренно повышал голос и начинал петь еще громче. Будто чуял, гад.

Сергею казалось, что он уже наизусть выучил эту проклятую песню, заевшую в ушах с полудня. И вот, когда хрипловатый голос из погреба затянул песню с самого начала, охотник не выдержал.

Вены на его висках набухали от злости, когда он заряжал ружье. Губы едва заметно шевелились, шепча ругань. Со стороны это выглядело так, словно он произносил какое-то жуткое заклинание. Держа ружье в руке, он распахнул люк подвала и спустился по ступеням. Ганс, завидев его, нарочно пытался петь громче, но голос его совсем охрип: