Один я здесь…

– Спасибо.

Дед остановился, спустился на ступеньку вниз и обернулся в сторону пленника.

– Спасибо, – сказал еще раз Клаус и кивком указал на раненую ногу. Словосочетание «зер гуд» так сильно его взбодрило, что он напрочь позабыл о прежнем гневе в адрес старика. Все же если бы не он – лежать ему сейчас примёрзшим к фюзеляжу.

В ответ тот лишь кивнул, после чего ушел наверх, оставив дверцу подвала открытой.

9

Минуло пять дней с тех пор, как немец очнулся. Лишь тогда Сергей сообразил, что осталось у него одно неоконченное дельце в лесу. Чтобы сделать его, вышли они с Борькой ни свет ни заря. По пути заодно решил проверить кулемки. Бродя по выверенной тропинке, он осознавал, что самую малость привязался к пленнику, который своим присутствием хоть как-то разбавлял каждодневную рутину. Говорил бы еще хоть маленечко по-русски, гад! Поболтали бы о чем-нибудь. Впрочем, несколькими словами он уже владеет, а там, глядишь, и заговорит не хуже наших. Парень он, как ни крути, сообразительный. В летчики других не берут.

Не давал ему покоя еще один факт, вызывающий лёгкую оторопь: его схожесть с Максимкой. Это не ограничивалось только цветом глаз и волос или круглым лицом. Сергей долго не мог понять, что же именно напоминало ему в немце сына, пока тот давеча не сказал «спасибо». В эти секунды глаза заблестели, а взгляд сделался таким доброжелательным, что на мгновение он подумал, будто перед ним и правда Максимка. Только он умел смотреть таким взглядом.

Наконец, спустя пару часов пути, он вернулся к месту крушения истребителя. Махина эта, порядком засыпанная снегом, выглядела удручающе. Она казалась огромной птицей, свалившейся с неба ему на голову, а не куском металла, еще недавно летавшего в воздухе.

Сергей подошел к месту второго пилота, где находился холмик снега. Убрав его, он убедился, что труп еще на месте. Разве что лицо было изуродовано холодом наряду с ранами, что оставили ему местные птицы или другие мелкие зверьки. Более крупные, по-видимому, добраться до него не смогли.

Он приложил немало усилий, чтобы вытащить мерзлое тело, застывшее в сидячей позе, из кабины: он использовал лопату и вытаскивал с ее помощью тело как глубоко осевший в земле сорняк. Замерзшая форма немца по ощущениям напоминала кусок стали. Да и сам труп был тяжелее своего обычного веса и походил на каменную статую.

В кобуре у пилота Сергей заметил пистолет. Попробовал его вытащить, но все без толку – тот напрочь примерз. Плюнул он на него и решил оставить так, как есть. Карманы у фрица оказались пустыми – ни тебе фотографии родных, ни документов, ничего.

С трупом Сергей долго не возился и захоронил его возле ближайшей ели, заранее выкопав там могилу. Сделал он это скорее из жалости, нежели по другим причинам. Пускай и фашист, но кто его знает, может, прежде чем им стать, человеком он был хорошим? Да и негоже это, чтобы труп вот так валялся в лесу, неподалеку от хибары, поскольку ненароком хищников может привлечь. А Сергею жуть как не хотелось иметь дел с ними. Он и одним серым постояльцем был сыт по горло. Волк вот уже несколько дней охаживал его хижину кругами, все набираясь смелости подойти поближе. Но то ли Борька, то ли он сам своим присутствием не подпускал зверя к порогу. Так он и бродил неподалеку, лишь изредка давая о себе знать клочками шерсти, оставленными на ветках или снегу.

Вернувшись домой к обеду, он сварил горсть перловки, как всегда, разделил ее на две миски и покормил Ганса. Уже собираясь уходить, услышал, как тот что-то забормотал на своем.

– Что тебе надо от меня, старик? Когда отпустишь? – Немец дернулся. – У меня руки затекли, и жопа твёрже камня стала. Имей совесть!

– Добавки, что ли, хочешь? – Сергей протянул ему еду.

– Выведи меня хотя бы на улицу, ноги размять, воздухом подышать! Я здесь с ума схожу!

Не произнося ни слова, Сергей поставил табуретку прямо напротив Ганса и сел. Из кармана он достал цигарку, поднес ее к носу, вдыхая запах крепкого табака, и немного погодя закурил. Едкий запах заставил немца сморщиться. Тем временем Сергей затягивался и, судя по его расслабленному взгляду, наслаждался этими секундами.

– Знаешь, Ганс, я ведь когда-то был таким же молодым. Даже не верится. Иногда как подумаю об этом, и по телу мурашки… Ох уж это беспощадное время. – Он ухмыльнулся, сделал затяжку и продолжил: – Белокурый красавец, от баб отбоя не было, как пчелы к меду липли. Мы когда с отцом промыслом еще не занимались вместе, я другим делом у нас в деревеньке промышлял – пшеницу косил. Бывало, выйду поутру с мужиками поле косить, а девки тут как тут, сидят у тополя, бельишко стирают, шушукаются меж собой и все хихикают. А глазки бегают то в мою сторону, то друг на дружку. Ой, дуры же бабы! Помещик наш, Фёдор Васильевич, упарился им прутиком грозить, чтобы баклуши не били… Я все тогда думал, что ему надобно бы выбрать инструмент более грозный, нежели тонюсенький прутик, глядишь, бабы послушнее бы стали и поняли намек, хе-хе. Но я, признаться, был и не против такого внимания, как и все остальные мужики. Большинство из них, кстати, этих девиц потом в жены взяли. Все, кроме меня. Не было мне дела до всех этих нежностей, другого сердце мое требовало. Ждал я все, когда мне двадцать один год стукнет, покину я отчий дом и в армию вступлю. Благо, кормильцем я был не единственным в семье, помимо меня были у меня старший брат и сестрица, царство им небесное…

Сергей немного подался вперед и продолжил:

– Дождался, вступил в ряды армии Государя нашего. Грамоте выучился, в стрельбе из трёхлинейки был одним из лучших в роте. И сейчас не промах, в чем ты, Ганс, убедился на своей шкуре, хе-хе. Одним словом – хорошо все шло! Отец гордился, мать и сестрица рыдали, что так долго еще не увидят, брат младший завидовал, сам скорее хотел пойти по моим стопам. А мне хорошо было, чувствовал я себя кем-то большим, чем мальчишкой с косой да ружьем в руках. Так и служил, пока в четырнадцатом году не объявили мобилизацию и нас с ребятами не отправили в Восточную Пруссию, где…

Охотник остановился и опустил взгляд. Немец смотрел на него в полном недоумении, но тем не менее слушал, хоть и не понимал ни слова.

– Там я понял, Ганс, что такое война. – Сергей незаметно для себя перешел на шепот: – Совсем не тем она оказалась. Я все рисовал в голове, что это вроде игры в шахматы, где вместо фигурок – настоящие, живые люди и думать нужно осторожнее, и тогда победа в твоих руках. Ни хера подобного! Война не поддаётся никакому описанию. Ни один человек на свете, даже побывавший на полях сражений, никогда не убедит тебя, как ужасна война. Пока ты сам не услышишь нечеловеческий крик, не увидишь все эти куски тел, бывшие когда-то человеком… ты не поймешь, что такое война.

Глаза Сергея наполнились слезами, но он продолжал говорить под внимательным взглядом молодого немца:

– Я столько раз рассказывал ему, как это страшно – оказаться там. Столько ужасных историй про людей, которых забрала та война. Но что с того? Это его не остановило. Он ушел, ушел навсегда… И теперь я здесь совсем один, сижу и говорю с тем, кто ни черта не понимает из всего мною сказанного! Тьфу ты!

Сергей вытер тыльной стороной ладони подступившие слезы и встал.

– Не видел ты, что такое война. Вижу это по твоему лицу, по глазам… Не нюхал ты пороху. Может, даже и хорошо, что ты сейчас здесь, а не там… И не только за ногу спасибо скажешь – за жизнь спасенную меня потом поблагодаришь!

С этими словами охотник вышел из подвала, все так же оставив дверцу открытой.

10

Ближе к вечеру со стариком стало что-то неладное.

Он не вынес ему ужин, не отзывался на просьбу дать попить, хотя при этом находился в доме и прекрасно его слышал, поскольку дверца подвала была открыта. Он много курил, – запах курева был настолько ядреный, что просачивался через щели потолка, – и то и дело ходил взад-вперед, как будто о чем-то размышляя. Ну а когда луч солнца коснулся связки жердей в дальнем углу подвала и исчез, что Клаус давно обозначил для себя как наступление сумерек, русский начал греметь посудой. Поначалу показалось, что он соизволил вспомнить про него и наконец-то накормить, но не тут-то было: он продолжал топать, шуметь, словно нарочно, и даже впустил внутрь собаку, чего не делал ни разу за все время его пребывания в этом клоповнике.

Бросив строить догадки относительно происходящего наверху, Клаус вернулся к событиям сегодняшнего дня, когда старик рассказывал ему что-то. Разумеется, он не разобрал ни одного слова, но, наблюдая за глазами и лицом, изрезанным морщинами, догадался, что он рассказывал ему о смерти. Давным-давно он видел такой взгляд у тёти Эмили: эти затуманенные глаза, смотрящие в одну точку, и тоскливые нотки в голосе. Когда человек говорит о смерти, языковой барьер не имеет значения.

– Это нужно учесть, – прошептал про себя Клаус, а затем продолжил мысленно: «Возможно, это ключ к моему будущему спасению отсюда».

Совсем скоро лязганье посуды неожиданно перешло в пение. Хриплый голос русского разнесся сверху. Пел он сначала тихо себе под нос, а затем и вовсе на все помещение. Он намеренно драл глотку, пытаясь перепеть невидимого оппонента. Клаусу сразу вспомнился его второй день заточения, когда он упал в обморок. Кажется, что с того дня прошла целая вечность.

Клауса озарило, почему русский вел себя так странно – он же пьян! Окончательно удалось в этом убедиться, когда тот наконец спустился в подвал. Хотя нет, спустился – слишком хорошо сказано. На второй по счету ступени нога старика подкосилась, и он грохнулся на живот. Прошла почти минута, но он так и не шевельнулся. Клаус подумал, что тот помер, и даже понадеялся на это, но через несколько секунд старик встал как ни в чем не бывало и, покачиваясь, направился к одной из полок, не замечая его или только делая вид, что не замечает. Он был не просто пьян, а stockbetrunken[2 - Пьяный в стельку (нем.).], как поговаривали у них в пивных. Клаус заметил в его руке смятый листок пожелтевшей бумаги. Интересно, что там было?

– Где же ты… сука… – пробормотал он на своем, а затем запел себе под нос: – Вдруг снаряды… зашумели, стали трупы… отлетать.

Наконец он нашел искомое: полуторалитровая бутылка без этикетки была найдена за теми самыми банками, с помощью которых Клаус измерял время. Старик взглянул на бутылку, как ученый химик смотрит на пробирку с известной только ему одному субстанцией, и обнаружил, что там оставалось лишь несколько глотков на донышке. В очередной раз выругавшись —знание русского не требовалось, чтобы это понять, – он залпом выпил остаток бесцветной жидкости и, будто ничего и не было, пошел в сторону лестницы. Но вдруг остановился и, покачиваясь, как колос пшеницы на ветру, вытаращился на Клауса. Мутные глаза пьянчуги заставили Клауса занервничать – от него можно было ожидать чего угодно.

– Чего вылупился… – сказал старик. – Смотрит он… А ты вот, немчура… ох… Знаешь, какой сегодня день, а? Знаешь?

Клаус отвел взгляд в надежде, что тот отстанет от него и уйдет. Но этого не произошло. Боковым зрением он уловил, что старик буквально вылупился на него. Человека, заточившего его сюда, и след простыл. И этот ужасный запах перегара, пропитавший весь подвал наряду с другими не менее приятными запашками, напомнил ему об отце.

– Ну чего молчишь, сука… Давай, скажи что-нибудь.

– Я тебя не понимаю.

Старик шмыгнул носом, на лице его появилась злобная гримаса. Медленно он зашагал в его сторону. Клаус инстинктивно попятился назад.

– Не подходи ко мне.

– Что, Ганс, обосрался? – Он говорил растянуто. – Жмись, жмись сука! И отвечай, какой сегодня день?!

Клаус молчал. Он осознал, что его жизнь может прерваться в любую секунду лишь потому, что этот старый хрен решил напиться. Алкоголь мог превратить человека в зверя, уж ему это было известно.

Русский схватил его за шкирку и поднял на ноги. Запах пота и перегара тут же вонзились в ноздри, заставив поморщиться от омерзения.

– Я спрашиваю тебя, гнида ты поганая, какой сегодня день?! – Он взмахнул пустой бутылкой. – Отвечай, тварь! Отвечай!

– Я не понимаю тебя, идиот! Не понимаю!

– Отвечай гад! Отвечай, скотина, какой сегодня день?!

– Я же сказал, что я тебя…

Старик замахнулся бутылкой и пронзительно заорал, заставив Клауса зажмурить глаза. Лицо его стало красным, глаза налились кровью. Он орал так, точно намеревался оглушить его, пока наконец со всей силой не обрушил руку, держащую бутылку, прямиком на Клауса…