99942

Кабинет наполняли типичные для учёного предметы, случившийся погром оставил на всём свои грязные отпечатки, вспышки света, привкус мела, боль удара. «Кто-то устроил здесь некислый спарринг», – подумал Максим, набрасывая в уме ключевые пункты протокола («спейс-регистраторы» облегчили процедуру описания места преступления, но не избавили от бумажной волокиты), стараясь не обращать внимания на мешанину чувств. Книжный шкаф походил на кашалота, которого стошнило литературой: книги валялись на полу, белея раздавленными костями листов из-под цветастой кожи пожёванных обложек. Письменный стол напоминал подорванный диверсантами блок-пост: ящички вывернуты на пол, из прямоугольных глазниц таращится слепая пустота. Прикосновение к прохладному дереву подарило привкус горечи. Стулья разбросаны, небольшой холодильник повален, телевизор повёрнут на стенном кронштейне и разбит, ватное брюхо дивана вспорото и выпотрошено; оно кричало алым и звонким, а потом успокоилось. «Нет, пожалуй, здесь что-то искали или пытались уничтожить».

– Кажись, всё, – сообщил криминалист, пряча регистратор в чехол. – Вот та дырка задаёт больше всего вопросов.

– Какая? – спросил Максим.

«Стоп». «Карусель» остановилась.

– А вон та, – криминалист перешагнул через «мангал», приблизился к двери в кабинет, прикрыл её, и указал на углубление в стене, похожее на кратер, десяти сантиметров в диаметре, с неровными, пупырчатыми краями. Будто из пенопластовой стены выковыряли приличный кусок. Вот только стена была несущая, из бетона. Под «кратером» валялась штукатурка и вдавленные в ковёр серые крошки. Максим глянул на труп в коридоре – тот был повёрнут ногами в сторону кабинета, – и увидел на подошвах серые крупицы.

– Ну как? Сильно? – спросил криминалист.

– Да уж… – согласился Максим, – Ты снял? Что это может быть?

– Экспертиза покажет, – криминалист достал пластиковый пакетик и при помощи пинцета перенёс в него комочек бетона. – Смотри-ка, а тут арматура была… и, как корова языком, а? Даже вытянулась, прямо… карамельная такая.

Максим ухмыльнулся, направился к письменному столу и присел над бумажками. Взял одну, повертел в руках, бросил. Подошёл к телевизору, отлепил чёрную наклейку под разбитым экраном и увидел выпуклый серебристый шильдик «Sony».

– Хм, – задумался Максим и стал искать другие наклейки.

3

В четвертом классе Максим понял, что отличается от остальных детей, это случилось на уроке пения, когда на него внезапно напали звуки, – окатили всеми цветами радуги, словно кто-то плеснул в лицо краской. Из нескольких вёдер одновременно. В этом не было ничего красивого или забавного, тогда Максим едва поборол приступ тошноты. Озадаченная учительница сначала припугнула двойкой, а потом отвела в медпункт.

Это было не заболевание и даже не психическое расстройство – синестезия – способность видеть звуки, чувствовать цвета и слышать запахи. На самом деле, в школе, когда ты учишься всему и у всех, это отклонение – первый серьёзный вызов характеру.

Красный всегда красный, запах свежей краски – резкий и наглый, а несмазанная дверь скрипит. Обычно люди видят, обаяют и слышат окружающее именно так, разделяя и раскладывая по полочкам: цвета, запахи, звуки. Но с Максимом природа поступила иначе – перевернула, переплела и смешала, как на рисунках голландца Эшера. В его мире запахи порой имели цвет, оттенки иногда струились звуками, а сами звуки время от времени преображались в картинки. Ко всему прочему Максиму досталось ощущение эмоций на уровне всего спектра восприятия: он слышал медное бряцанье гордости, видел землянистый цвет ненависти и льющуюся серебром симпатию.

Он назвал это «каруселью» – видел в одном из фильмов старый аттракцион с лошадьми, мчащимися по кругу, и лица детей, и морды пластиковых животных, размытые, перепутанные, потерянные. Приступы не были длительными, они всегда уходили. «Карусель» всегда останавливалась.

Крутили у виска друзья, шушукались, спрятавшись под лестницей девчонки, секли двойками учителя. Кличка «Дюза», выданная по фамилии Дюзов, превратилась в «Шиза». Мама, уставшая от работы и женского одиночества, потаскала Максима по врачам, но ничего толкового не узнала и махнула рукой. «У иных, вон, бывает, что кривые да дурные, а этот, вроде, в порядке. Может и само пройдёт».

Само не прошло, и Максим Дюзов сдался.

Привык.

4

Через пару минут обнаружилось, что на всех предметах в профессорском кабинете отсутствуют значки производителя. На телевизоре под наклейкой спрятан логотип «Sony», на телефоне замазан чёрным фломастером значок «Panasonic», под глобусом, который единственный, кажется, остался нетронутым, до неузнаваемости зашкурена гравировка производителя на подставке. Даже надписи на пластмассовых ручках – и те вытравлены.

Максим потёр лоб, поднял с пола скомканную бумажку и крикнул:

– Студент! – В дверном проёме возник розовый, как поросёнок, Захаркин. – А чем ваш профессор занимался?

– Так это… научной деятельностью… – промямлил практикант.

– Шутишь? – прищурился Максим. – Значит, шашлык-башлык отпадает? Давай конкретней.

– Э-эм, так просто и не скажешь…

– А ты успокойся, подумай. Расскажи всё, что знаешь. Что ваш профессор делал? – Максим заметил борьбу на неспокойном лице практиканта и добавил: – Только человеческим языком, представь, что я студент первого курса.

Захаркин слабо кивнул, набрал в грудь воздух, чтобы начать, но не успел открыть рот, как у него за спиной возникла фурия – низенькая женщина с пышной фиолетовой причёской и ярко-красной помадой на неестественно-пухлых губах. Она влетела в кабинет, как самонаводящаяся ракета, и тут же взорвалась неприятным фальцетом.

– Где он, где он?! Куда вы его дели?!

– Вы кто? – раздражённо спросил Максим, внутренне ёжась от пронзительного голоса, который резонировал с костным мозгом.

– Руководитель кафедры прикладной физики, Мариута Аргентиновна Симонян. А вы?! – выпучила глаза фурия.

– Старший следователь Следственного комитета города Москвы, капитан Дюзов, – неохотно ответил Максим. – Вы были знакомы с покойным?

– Что? Как вы сказали… как с покойным?.. – перешла на шёпот Мариута Аргентиновна. Похоже, ей стало трудно дышать.

– Он мёртв.

– Как?

– Раз и навсегда.

– Женщина, покиньте помещение, – глухо, будто из бочки, раздался голос участкового, держащего практиканта.

– А? Что?.. – Мариута Аргентиновна глотнула воздуха, её глаза приобрели признаки базедовой болезни. А потом она поняла, что ей говорят о теле в коридоре. – А-а… Нет! Того я не знаю, не видела ни разу, носастого этого. С Низамчиком что?! Виталик, – Женщина тронула Захаркина за плечо, – что они с ним сделали? Отстаньте же вы от него. Вцепились, как клещ!

Участковый от растерянности действительно отпустил локоть практиканта.

– Низам Дмитрич исчез… – испуганно сообщил Захаркин с трещинкой в голосе, и, побледнев, посмотрел на Максима.

– Прекратить балаган! – рявкнул Максим, – Глебов! Почему посторонние в кабинете?

– Это я посторонняя?! Это я?! Я не посторонняя! – завопила женщина так звонко, что Максим зажмурился, а криминалист вздрогнул и поспешил выйти.

– Вам знаком человек в коридоре?

– Нет, не знаком, – ответила Мариута Аргентиновна. Она успокаивалась так же быстро, как и вспыхивала, словно две личности сражались за контроль над телом.

– Кем вы приходитесь Низаму Дмитриевичу?

– Я… ему… начальник кафедры, где он… работает…

– Чем занимался профессор?

– Научной деятельностью.

Максим тяжело вздохнул и сжал губы.

– Следователь имеет в виду, чем конкретно? – помог Захаркин.

– А-а, конкретно… так этим, исследованиями.