Ночные бдения

«Вот оно, началось», – подумал я и вскочил из-за стола, чтобы принять более удобную для защиты позицию.

Хоросеф ринулся на меня, сжимая в одной руке подсвечник, а второй опрокидывая стол, который, надо сказать, сдвинуть с места и то представлялось сложным. Он размахнулся и попал мне в плечо, хотя удар был нацелен на голову. Я с треском отлетел к стене и пребольно ударился спиной о деревянную обшивку. Рассвирепев, я, не вставая, схватил Хоросефа за ногу и попытался его уронить, но он оказался сильнее и просто отпихнул меня, как мелкую букашку, отчего голова моя буквально втемяшилась в стену. Держась за рога какого-то зверя, я с трудом поднялся на ноги, ощущая, как медленно плывет мир вокруг. Я сплюнул кровь, текущую из прокушенной щеки и попытался собраться с силами. Но новый ловкий удар подсвечником опять сбил меня с ног. Ну, тут уж меня взяло, не помню, как я поднялся и начал мутузить Хоросефа. Он немного опешил от моего яростного налета, который не причинял ему ни малейшего вреда, воспользовавшись этим, я со всего размаху ударил его под дых и отскочил в сторону. И вовремя! Мой противник задохнулся, схватился за живот и упал, произведя немыслимый грохот. Не желая терять преимущества, я сзади обхватил его за шею и сдавил нельсоном что было сил. Хоросеф захрипел и начал дергать руками и ногами, пытаясь освободиться от моих стальных тисков.

Я бы и придушил гада, если бы не Фелетина, выскочившая из-за занавески и взмолившаяся:

– Оставьте жизнь моему мужу, господин, все сделаю, что хотите!..

Я усилил давление и закричал:

– Проси пощады, сука!

Напрягая последние силы, Хоросеф закивал, отчего лицо его посинело и пошло багровыми пятнами.

Я отпустил его и отошел подальше. Хозяин закашлялся и начал дышать, постоянно хватаясь за шею. Подскочившая Фелетина помогла ему встать и сесть на скамью.

Минут десять Хоросеф приходил в себя, и постепенно к его лицу возвращалась нормальная окраска, дыхание становилось все более ровным и тихим. Наконец, он поднял голову и уважительно глянул на меня.

– Никто никогда не мог побороть меня, – хриплым голосом проговорил он.

Я благоразумно промолчал. Кажется, я начинал становиться человеком, который учится на ошибках, жизнь была дороже глупого бахвальства.

– Ты оставил мне жизнь, – продолжал он, – и отныне мне будет все равно, кто ты и что тебе нужно, мой дом – твой дом.

При последних словах Хоросеф приложил руку к груди и склонился предо мной в глубоком поклоне. Я не знал, что делать, что говорить, и чувствовал себя очень глупо. Я взглянул на Фелетину и встретил ее умоляющий взгляд, она торопливо закивала головой, веля мне соглашаться. Не зная, на что иду, и предвидя новые опасности, я приложил ладонь к сердцу и, поклонившись, коротко ответил:

– Хорошо.

Вот так я стал вторым человеком на деревне, осмотреть которую мне удалось в тот же день.

3.

Перед выходом «в свет» меня шикарно принарядили вместо моей потрепанной, грязной и порядком изодранной одежды.

Чувствуя страшную боль во всем теле после драки, я ушел в комнатку, в которой провел ночь, и со стоном повалился на подстилку. Плечо ужасно саднило, из рваной раны струйкой бежала кровь, спину ломило, а бедная голова все еще шла кругом. Я запустил руку в волосы и, удостоверившись, что ран на голове нет, немного успокоился. Я оторвал второй рукав от рубашки и, скомкав его, крепко прижал к плечу.

В это мгновение дверь отворилась, и в комнату вошла Фелетина, неся в руках таз с водой и тряпку. Она подошла ко мне и, поставив тазик на пол, ласково оторвала мою руку от плеча. Я удивленно посмотрел на нее и уже открыл, было, рот, чтобы спросить, что к чему, но Фелетина приложила пальчик к губам, приказав мне, таким образом, замолчать.

Она оторвала кусок полотна и, намочив его в воде, начала осторожно промывать рану; было очень больно, но я терпел, не желая казаться слабым. Нужно было что-то сказать, как-то объясниться, но слова засели в голове и не шли на язык.

Она аккуратно перевязала мое плечо и, заботливо глядя, осведомилась, не поранил ли я что-нибудь еще. Получив мой отрицательный ответ, она легко подняла таз и направилась к выходу, но у дверей замешкалась и, не оборачиваясь, проговорила:

– Сейчас Серпулия принесет вам чистую одежду, господин, никуда пока не уходите, – и исчезла в темном проеме двери.

На душе у меня было мрачно, не успев еще как следует оглядеться, я попал в какую-то мерзкую историю. И вообще, жизнь катилась в тартарары, а я ничего не мог с этим поделать. Обидно.

Серпулия оказалась той самой девушкой, которая столь тщательно расспрашивала обо мне. Войдя в комнату, она держалась несколько вызывающе и, кажется, немного робела.

– Вот, оденьте, – сказала она, протягивая мне одежду.

Я с удовольствием стащил свою изодранную грязную рубашку без рукавов и невольно поймал восхищенный взгляд девушки, открыто рассматривающей мою грудь. Она густо покраснела и, развернувшись, резво выскочила из комнаты. Я глупо хохотнул; она, что же, никогда не видела голого мужика, вот чудеса. Свежая рубашка, слегка желтоватая от долгой лежки, была сшита из тонкой льющейся ткани; она хоть и была мне широковата, но прекрасно подошла. Видно было, что ее долгое время никто не носил, и размер был не Хоросефа, тому бы она даже на одно плечо не налезла. Штаны были такими же, как у Хоросефа, но естественно, меньше размером, и все равно висели у меня на бедрах. Порывшись в куче тряпья, заменявшего постель, я нашел достаточно длинный меховой лоскуток и перевязался им, наподобие кушака. Мне выдали даже удобные кожаные сапожки взамен моих домашних туфель, навсегда уничтоженных прогулкой по лунному лесу. Светло-коричневый кожаный кафтан, украшенный меховой оторочкой, прекрасно дополнил мой новый вид.

Принарядившись таким образом, я вошел в главную залу, где на лавке восседал Хоросеф с совсем уж побитым видом. При виде меня он встал и ограничился простым приложением руки. Мне начала надоедать такая куртуазность поведения, но кто я такой был, чтобы судить другой народ за его привычки и обычаи.

– Не желаете ли прогуляться, господин Андрэ? – спросил Хоросеф.

Почему-то никто из окружающих не выговаривал последнюю букву в моем имени, наверное, у них не было имен, оканчивающихся на «й», вот они и переделали «Андрей» в более удобное для произношения «Андрэ». Я тогда подумал еще, что в отношении речи мне несказанно повезло, в этом мире говорили по-русски, или, может, я воспринимал их речь как родную?

Мы вышли из дома, и в глаза мне брызнули яркие солнечные лучики. Когда я немного попривык к дневному свету, то первым делом взглянул на солнце: оно оказалось обычным, точно таким же, как наше земное. Я оглянулся: вокруг громоздились странного вида постройки – небольшие деревянные хибарки с маленьким дырками – окошечками и высокие двух-трехэтажные домики с ровными конусообразными крышами, на кончиках которых громоздились изображения глаза. Помню, как неприятный холодок пробежал по телу, когда я подумал, что от одного этого можно не ждать ничего хорошего.

Дорожки между домами были выложены голубоватым камнем, и блики солнца играли на его поверхности, слепя глаза. Ни единого зеленого кустика, ни деревца, ни травинки не увидел я, и ни один человек не шел по улице, и тишина стояла над деревней.

– Ну вот, это и есть моя деревня, – гордо заявил Хоросеф, взмахнув рукой.

– Как называется эта страна? – подавленно спросил я, совсем забыв об осторожности.

Хоросеф странно взглянул на меня, но сдержался и ответил, видимо, полученная трепка что-то для него значила.

– Империя, – сказал он.

«Что ж, Империя, – более пышного слова и придумать нельзя», – подумал я, – «только вот что-то оно не сочетается с внешним видом. Впрочем, забавно, фантасты всегда любили это название для своих выдуманных стран».

Тут Хоросеф сказал самую длинную фразу за все наше знакомство:

– Мы, хоты, основали эту деревню двадцать восемь поколений назад, когда пришли из Великих Болот в поисках лучшей земли, и с тех пор живем так, как наши предки жили, и чтим традиции нашей Родины. Мое поселение очень благочестиво и праведно. Никто не может сказать, что Хоросеф Сафун Дебурданджиремар плохо правит своими людьми! – пышно закончил он.

Мне очень хотелось спросить, если он принял меня за повстанца, то как можно говорить о праведности и благочестии, даже если бунтует хотя бы один человек, это уже не содружество. Да, и почему никого в деревне нет?

– А где все люди? – спросил я, шагая по голубому камню.

– Охотятся, собирают урожай, – ответил Хоросеф, – а женщины берегут очаг и собирают смолу.

– А вы торгуете с другими племенами, ведете обмен с другими деревнями?

– Мы торгуем с поселением Белендима и городом Пушоном, обмениваем холофоль и смолу на ткани и железные изделия. И раз в пять лет отправляемся в Город Семи Сосен для большой торговли.

– А что за город такой, о котором вы говорите? – спросил я, подумав, что где-то уже слышал это название, и вообще, все это больше походило на безумие.

– Это столица Империи, – недоумевая, что бы могли значить все эти вопросы, но уже привыкая к их глупости, ответил Хоросеф. – Великий Город, где живет Император, Центр Мира.

– А далеко… – но я не договорил, пораженный открывшейся передо мной картиной.

За разговором я не заметил, как мы подошли к главной площади, имевшей вид круга. Она была выложена тем же голубоватым камнем, но более высокого сорта, он не отражал свет, а поглощал его. Как я впоследствии узнал, камень этот называется холофоль, стоит очень дорого и используется в основном для культовых построек. В центре круга, который образовывала площадь, были выложены магические письмена из еще более дорогой красной холофоли, с прожилками насыщенно рубинового цвета. На краю площади стоял массивный деревянный столб, на который были намотаны веревки; а за гранью круга росла трава, зеленая-зеленая, а еще дальше виднелся мой сосновый бор. Я страшно обрадовался, увидев его, и одновременно почувствовал неприятное напряжение, связанное с ужасными воспоминаниями прошедшей ночи. Как сон было это…

Хоросеф потряс меня за плечо, выводя из состояния оцепенения.

– А это наша главная площадь. Сегодня состоится Верховный Совет четвертого числа месяца Завершения.

«Четвертое число!» – подумал я, – «четвертое было вчера, и если нумерация у них такая же, как у нас, то получается, что вчерашний день выпал из жизни, его не было».