Страшные сказки с Чёрного корабля

Страшные сказки с Чёрного корабля
Крис Пристли

Страшные сказки
Три дня на побережье беснуется шторм. «Старый трактир», где живут Итан и Кэти, жмётся на краю скалы. Отец ушел за доктором, и дети сидят одни, пока буря не приводит в их дом незнакомца. Он мастер рассказывать морские истории, одна страшнее другой. Об оживших татуировках, черных парусах, морских чудовищах и жутких открытиях. Итан с Кэти готовы слушать их бесконечно. Вот только отцу давно пора вернуться. И ночь тянется и тянется, как будто ей и правда не будет конца…

5 причин прочитать книгу «Страшные сказки с Чёрного корабля»:

• Действительно жуткие страшилки для любителей жанра ужасов;

• Отличная стилизация под мрачные мистические рассказы для всех, кто любит Эдгара Алана По;

• Красиво построенная композиция сборника для тех, кто ценит продуманно построенные сюжеты;

• «Сказки…» подходят и детям, которые просто любят страшилки, и взрослым, которые хотят отвлечься от реальных страхов;

• В серии планируется три книги. Ранее в 2021 году вышла первая книга серии «Страшные сказки дядюшки Монтегю».

Крис Пристли

Страшные сказки с Чёрного корабля

Посвящается Адаму

Иллюстрации Дэвида Робертса

© Chris Priestley, 2008

This translation of Uncle Montague’s Tales of Terror is published by Samokat Publishing House by arrangement with Bloomsbury Publishing Plc

© Александрова Н., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке. ООО «Издательский дом „Самокат“», 2023

* * *

Крис Пристли – английский писатель, мастер «страшилок», от которых кровь стынет в жилах, по спине бегут мурашки, а душа уходит в пятки.

Дэвид Робертс – известный британский иллюстратор, сотрудничающий с лучшими детскими писателями.

Шторм

Целых три дня побережье терзал неистовый, бешеный шторм. Волны бросались на древние скалы с невиданной яростью. Мне ни разу не доводилось видеть ничего подобного за все мои тринадцать лет – а я нигде больше и не жил.

«Старый трактир» – мой дом – ютился на вершине скалы, цепляясь за нее изо всех сил, как моллюск, прилепившийся к камню во время прилива. Он стоял на угловатом выступе, который веками глодала непогода, и с остальным Корнуоллом его соединял лишь тонкий перешеек, обгрызенный с обеих сторон, словно сердцевина яблока, и обточенный до формы моста. Перекуси его – и наш трактир сделается островом, а мы с семьей – островитянами.

Смертоносный шторм пронесся по Атлантике внезапно, рыскал, точно изголодавшийся хищный зверь. Он хватал когтями рыбаков по всему побережью, и их вдовы с осунувшимися лицами бродили у причалов и входов в гавань.

В первый день клипер, попытавшийся обогнать шторм, налетел на зубья скал примерно в миле от берега и затонул со всей командой: волны вздымались горами, и спасательная шлюпка не могла к ним подобраться.

На следующий день в заливе показалось другое судно, ветхое с виду, едва различимое среди низких облаков и брызг, и все на берегу молились, чтобы ему удалось перехитрить ветра и избежать участи затонувшего корабля. Я молился о том же, стоя в разоренном ветром саду и глядя на море.

Хотя «Старый трактир» стоял обособленно и в довольно опасном месте, у нас всегда было людно и славно, во многом благодаря отцу: у него всегда находилось время выслушать чужие печали, пошутить или поделиться толикой мудрости, которая свойственна тем, кто нашел свое призвание в трактирном деле.

Может показаться, что расти в трактире не так уж хорошо для ребенка, но мы с Кэти ни за что не поменялись бы с другими детьми в Англии.

К морякам, что захаживали в трактир, мы относились как к родным. Не скрою, встречались среди них и грубияны, и горячие головы, но всегда были и те, кто охотно рассказывал нам истории о своих приключениях и странствиях. Зачарованные, мы слушали до последнего, пока мать не загоняла нас в постель, не обращая внимания на наши мольбы остаться еще на несколько минуточек.

Никаких детей не любили так сильно, как нас; эти воспоминания – как яркий свет, такой сильный, что слепит глаза. Но так продолжалось недолго.

Когда наша мать умерла родами, взяв нашего (как оказалось) братца с собой на небо, отец, который всегда был самым лучшим отцом и благороднейшим человеком, начал соскальзывать в омут отчаяния, обильно принимая бренди и портвейн и прикладываясь ко всякой открытой бутылке.

У него не осталось поводов для шуток, и ничьи печали не могли сравниться с его собственными. Мудрость, которой он некогда одарял других, он, казалось, растратил. Он был угрюм и раздражителен даже с друзьями, тщетно призывавшими его найти утешение в детях.

Но мы с Кэти никак не могли служить ему утешением – отнюдь. Мы напоминали ему о потерянной любви. Кэти была точнейшей копией нашей матери в миниатюре, и зачастую казалось, что ему больно смотреть на нее. Но как бы он ни отвергал нас, он по-прежнему оставался нашим отцом, и мы нежно любили его. Я считал его примером того, каким должен быть мужчина, и вырос с единственным желанием – походить на него во всем.

Посетители наши были, однако, не столь снисходительны. Мало-помалу трактир начал пустеть. Завсегдатаи и друзья семьи, которые некогда запросто взбирались на скалу по тропинке, оставались теперь в деревне, а путники, предупрежденные о негостеприимном нраве отца, к нам не заезжали.

Его душевное состояние становилось все хуже и хуже. У него случались приступы неудержимого гнева, от которых мы с Кэти прятались, забившись в свои комнаты, а когда решали, что опасность миновала, выходили и неизменно видели, как бедный отец пьяно всхлипывает у камина. Несмотря на связывавшие нас узы, отец с каждым днем отдалялся все больше и избегал смотреть на нас – не хотел или не мог выдержать наших взглядов, – отталкивал нас и молил оставить его в покое, который он, казалось, потерял навсегда, и мы вместе с ним.

Похоже, шторм подействовал на него особенно плохо. Словно трехдневный ураган расшатал его рассудок, выкорчевал и разбил в щепы. Отец был странно воодушевлен буйством погоды и вел себя все более возбужденно и деятельно.

Из окна своей спальни я наблюдал, как он ходит по палисаднику, за которым мать ухаживала с такой любовью, но который теперь зарос чертополохом и сорной травой, а буря еще и прибила растения к земле. Сгибаясь под натиском ветра, отец маниакально, но в то же время методично собирал высокие голубые цветы в печальный букет. Я поразился тому, как он рыдает. Видеть это мне было горько.

А потом, на третью ночь шторма, мы с Кэти свалились с ужасной хворью. Сначала она поразила Кэти, но всего лишь примерно на час. Болезнь охватила нас пугающе быстро, лицо и гортань странно онемели, затем последовала жуткая тошнота и рвота. Мы не сомневались, что вот-вот умрем, и закричали, будто были малыми детьми, – на этот зов мать наверняка прибежала бы к нам наверх.

Это потрясение, кажется, привело отца в чувство. Его будто подменили. Он утешал нас так заботливо, как только может родитель, и сказал, что скоро все будет хорошо: он пойдет за доктором, а мы должны оставаться дома, ни в коем случае не выходить и никого не впускать. Я никогда не видел его таким удрученным. Он выглядел полупомешанным от беспокойства, и за это мы прониклись к нему нежностью.

Мы обещались, и отец ушел, уверив нас, что вернется быстрее, чем мы заметим его отсутствие. Он уложил нас с Кэти в свою кровать, и мы вытянулись рядом в темноте. Я слышал дыхание Кэти – как и мое, оно стало частым-частым – но постепенно замедлилось, выровнялось. Потом я заснул.

Трудно сказать, сколько я проспал. Ветер могучим драконом ревел за стенами и, как, впрочем, и следовало ожидать, потревожил мой сон. Я проснулся во мраке, хватая ртом воздух, словно вынырнувший из черного океана моряк, чей корабль поглотила пучина. Но боль, к моему великому облегчению, утихла.

– Кэти, – прошептал я, – ты не спишь?

– Нет, – ответила она чуть погодя. – Но я чувствую себя как-то странно.

Я понял, что она имеет в виду. Симптомы болезни, кажется, исчезли, но вместо них появилось легкое головокружение. Я сказал, что, вероятно, нам стоит встать и подождать отца внизу, у камина, и Кэти согласилась.

Мы оделись и спустились в главную залу трактира, которая до недавнего времени полнилась звуками голосов, звоном стаканов и стуком оловянных кружек, а теперь пустовала, и в ней, мерцая в свете огня, двигались только беспокойные дрожащие тени от стульев.

Я спросил Кэти, не почитать ли мне вслух, она охотно согласилась, и мы, как часто бывало, устроились у огня. Я намеревался развлечь ее немудреными выдумками, всякими фантастичными вещицами, чтобы успокоить до возвращения отца. Но мне следовало быть умнее.

Сколько я себя помню, мы с Кэти питали непреодолимую склонность к историям мрачного толка, особенно тем, где повествование несется по вздымаемым штормами океанам или пристает к пустынным неизвестным берегам. Вкус к таким рассказам мы приобрели, жадно слушая постояльцев-моряков, а их байки были не для детских ушей, и знай об этом мать, она отсылала бы нас в постель еще раньше.

Эти рассказы, хотя и жуткие, мы знали так хорошо, что они успокаивали нас, как других детей колыбельные, и именно к ним мы обращались в надежде отрешиться от реальных горестей и забот. Они переносили нас в то счастливое время, когда дела в трактире шли хорошо, в то время, когда смерть и скорбь существовали лишь в историях и чужих жизнях.

Ветер снаружи был такой сильный и так жалобно стонал и завывал в дымоходе, что пришлось повысить голос самым неестественным образом, чтобы Кэти слышала меня, но она не жаловалась, а лишь сидела и с неослабным вниманием ловила каждое мое слово.

– Последовала сцена самого кровавого побоища, – читал я. – Связанных моряков потащили к сходням. Там стоял кок, обрушивая топор на головы несчастных жертв, но остальные мятежники перебросили его через борт…