Мы начинаем в конце

Дачесс стиснула зубы.

– Не надейся, что я про это забуду.

Дачесс встретила его взгляд и не опустила глаз.

– На то и расчет, чтоб ты помнил.

– Не хочется, ох как не хочется применять к тебе особые методы…

Прозвучало это так, что Дачесс поверила в его нежелание.

– Но ты все равно применишь.

– Да.

Он вытянул ручищу, едва не коснувшись Дачесс, порылся в бардачке, извлек солнечные очки. Захлопнул крышку не прежде, чем на Дачесс зыркнуло пистолетное дуло.

– Даю тебе один день. Расскажи матери, что натворила. Расклад такой: или она соглашается на мои условия, или вам с ней пенять на себя. И еще ты вернешь мне пленку.

– Ты ж ее Уоку отдашь.

– Нет.

– Страховые компании всегда сотрудничают с полицией.

– Верно. Только ты должна решить для себя кое-что, Дачесс.

– Что именно, Дик?

Теперь он наверняка уловил дрожь в ее голосе.

– Что, по-твоему, хуже – с полицией дело иметь или со мной?

– Говорят, ты одного человека насмерть затоптал.

– Врут. Он жив.

– За что ты его?

– Просто бизнес.

– Пленку я пока у себя подержу.

Дарк уставился на нее этими своими бездонными, как два провала, глазами.

– Не суйся к моей матери, понял? Тогда, может, и пленку обратно получишь.

Дачесс вылезла из машины, но не ушла сразу. Дарк смотрел на нее, вбирал взглядом каждую подробность. Впечатывал в память ее облик. Уже поднимаясь на школьное крыльцо, Дачесс пыталась угадать, что конкретно он увидел. Мимо спешили ребята – их беззаботность вызывала головокружение.

Время еле ползло. Дачесс то косилась на часы, то отворачивалась к окну. Объяснения учителя не достигали ее ушей. Сэндвич она съела в одиночестве. Наблюдала за Робином, почти слыша легкий шорох песчинок – это утекал сквозь пальцы ее мнимый контроль над ситуацией. Страшно представить, на что способен Дарк. Нужно добыть пленку. Дарк не отдаст ее Уоку; он обещал, и у Дачесс все причины верить ему. Люди делятся на две категории – те, кто обращается в полицию, и те, кто этого не делает.

Прозвенел звонок, ребята заторопились вон из класса. Мальчишки вздумали сыграть в мяч, определить перед каникулами, за кем же первенство. В компании своих подлипал продефилировала Кэссиди Эванс.

Дачесс обогнула главный корпус, бегом бросилась к парковке, затерялась среди «Фордов», «Вольво» и «Ниссанов». Ее заметят, это как пить дать. Она выкрутится – скажет матери, что живот заболел – ничего страшного, «критические дни». Школьная администрация спустит прогул на тормозах.

Она удалялась от школы – ей смотрели вслед, буравя спину взглядами. Дачесс выбрала кружной путь – на Мейн-стрит нельзя, там полицейский участок, там Уок. Проклятая жара, просто нечем дышать. Руки-ноги липкие от пота, футболку хоть выжимай.

Фортуна-авеню, старый дом. Вот когда порадуешься, что не хватило времени уничтожить пленку.

Хлама во дворе уже нет – мусоровоз приезжал.

Значит, на пленке можно ставить жирный крест.

Тяжело дыша, Дачесс озиралась, будто на Фортуна-авеню еще мог мелькнуть хвост предательницы-надежды.

Выдохнула и побрела на пляж. До вечера сидела на песке, не отрывая взгляда от океанских волн. Хваталась за живот – взаправду разболелся, начались спазмы, Дачесс еле доплелась до садика Робина.

На обратном пути брат болтал без умолку: завтра у него день рождения, целых шесть лет – он теперь совсем большой, ему полагается ключ от дома. Дачесс улыбнулась, потрепала его по волосам. Мыслями она блуждала далеко – в таких краях, куда Робину не дай бог за ней последовать. Матери дома не было. Дачесс поджарила яичницу, и они поели, усевшись перед телевизором. Спустились сумерки. Она уложила брата в постель и почитала ему на сон грядущий.

– А зеленую яичницу[16 - Вероятно, Дачесс читала брату стихотворение «Зеленая яичница с ветчиной» (англ. Green Eggs and Ham) детского писателя Доктора Сьюза (наст. Теодор Сьюз Гейзель).] ты приготовишь, Дачесс?

– Обязательно.

– С ветчиной?

Дачесс поцеловала его и щелкнула выключателем. Закрыла глаза – вроде всего на секундочку. Очнулась в полной темноте. Вышла из спальни, зажгла лампу. Снаружи доносилось пение.

Стар обнаружилась на террасе, на облупленной скамейке; вся залитая лунным светом, она играла на видавшей виды гитаре и пела любимую песню Дачесс. Прикрыв глаза, та слушала. Каждое слово было как алмаз с острыми гранями.

Надо сознаться матери. Рассказать, что наделала. Сожгла единственный мост, на котором они спасались от бушующих волн. Пока – штиль и воды по колено; однако вал неминуемо нахлынет, утащит их в пучину, куда и лунным лучам не проникнуть, не нашарить их, обреченных.

Босиком, не боясь занозить пятки, Дачесс приблизилась к матери.

Ручеек аккордов все струился.

– Спой со мной.

– Нет.

Дачесс села рядом, долго возилась, устраивая голову на материнском плече. Мало ли, что она натворила; без мамы каждому плохо – даже тому, кто вне закона.

– Почему ты плачешь, когда поёшь?

– Прости.

– За что? За слезы?

– Я звонила этому, у которого студия звукозаписи. Оказалось, он хотел со мной выпить.