Признание в любви моей собаке

– У тебя есть новости? – спрашивает меня Пауло.

– Да.

– Ну что?

– Ну… Ироко умер.

Почему я не вышла из машины? Почему не прошла три метра, чтобы сказать ему это в лицо?

Почему не обняла его, плача.

Мы не в кино.

Пауло выходит и, пошатываясь, идет к машине.

Я хотела выйти, чтобы обнять его, но мое тело меня не слушалось. Я в оцепенении продолжала сидеть в машине.

Клаудио сел на заднее сиденье, на место младшего, уступив Пауло переднее сиденье.

Мы втроем в машине. Никто не плачет, все молчат.

Через час Пауло будет у стоматолога, Клаудио на уроке игры на гитаре.

Обычная среда.

Париж, воскресенье, август 2006 года

Сегодня прекрасный день. Я «забираю» своих детей у матери. Они провели десять дней за городом под присмотром моего брата и невестки.

В своей скорлупе.

Десять дней нормальных каникул в жизни, которая была так мало на нее похожа последние десять месяцев. Десять месяцев, как их отец болен раком.

Клаудио и Пауло красавцы. С румяными щеками. Они посвежели и стали спокойнее.

Их отец умер два дня назад.

Но они еще этого не знают.

Мне пришлось остаться вдали от них, чтобы решить административные проблемы и организовать похороны. Настоящее хождение по мукам.

Потом начались другие проблемы в обратном отсчете времени.

По радио передали сообщение о смерти их отца. В газетах появились статьи и заметки. Я боялась, очень боялась, что они узнают об этом в дороге…

Я привезла их в Люксембург, мы взяли три стула и сели в кружок.

– Ну вот…

Помню это жалкое «Ну вот».

– Я … Я…

Все, что угодно, кроме этой манипуляторной фразы: «Мне надо Вам кое-что сказать».

Я повторила:

– Ну вот…

Они молчали.

Я знала, что в глубине души они знали. Но я должна была это сказать, чтобы им не пришлось задавать вопросы.

Я знала, что они догадывались о смысле этой необычной церемонии. Однако я должна была это произнести, а не показывать взглядами или жестами. Наконец, я решилась, словно ринувшись в море с высокой скалы. Собрав остаток сил, я закрыла глаза и услышала, как произнесла эти непостижимые слова:

– Папа умер.

Я открыла глаза. Они смотрели на меня так, словно прожили тысячу жизней. Как будто их детство внезапно оборвалось под тяжестью этих слов.

Я отчетливо повторила:

– Папа умер.

– Папа умер.

Это было как с башнями 11 сентября: просто невероятно. Как будто эти два слова погребли нас и погрузили в молчание.

За доли секунды два больших ребенка, девяти и тринадцать лет, стали маленькими взрослыми.

Мы, молча, взялись за руки. Ни слова, ни слез.

Сегодня воскресенье. Вокруг нас снуют люди.

По крайней мере, мои дети узнали об этом от меня. Я цепляюсь за эту мысль, как утопающая.

Зачем мы рожаем детей, чтобы однажды сказать им, что их отец умер?

Зачем мы рожаем детей, чтобы однажды сказать им, что их собака умерла?

Близнецы золотистые ретриверы

Брюссель, 1998 год

Вот уже четыре года, как я дважды в день приезжаю в эту затерянную в глуши школу, чтобы отвезти и забрать моих маленьких мальчиков.

С сентября по июль я ношу один и тот же длинный черный пуховик, как будто живу в Канаде. С сентября по июль я мерзну до костей. В Брюсселе не так холодно, но всегда сыро.

Мне все время кажется, что это низкое серое небо, в конце концов, раздавит меня.