В этих гнилых стенах

– Он был плохим, да?

– Кто тебе такое сказал? Конечно, нет! Твой отец был прекрасным человеком. Ты бы знал, скольким людям он помог! Просто… Он связался с плохими людьми. Мне жаль, что ты пришел к такому выводу. Слушай, как было дело… – Николь тяжело вздохнула. – Мира Соколь, еще до того как стать леди пятого сектора, родила больную девочку, она сейчас была бы года на три старше тебя. У девочки было генетическое заболевание, и Мира искала способы лечения, хотя все пальцем у виска крутили на ее просьбы. Твой отец был лучшим ученым-генетиком в стране, и она обратилась к нему. Он как мог продлевал ей жизнь, да так, что ребенку действительно становилось лучше. Но затраты были огромные, и Мира придумала новый проект, который должен оправдать деньги на врача-генетика. Ну знаешь, просто скрыть расходы и принести дополнительную пользу.

Я молчал, показывая, что готов слушать дальше, и она, переведя дыхание, продолжала:

– Ей удалось обманом вовлечь твоего отца в генетические исследование, гарантируя, что никто не узнает, если проект провалится, и она его во всем прикроет. Он должен был сделать препарат, который поможет «элите» выживать в последствиях постъядерной войны. Ну так, чтобы радиация не влияла на них. Лабораторию охраняла целая армия, обязанная защищать комплекс, кругом уже начались боевые действия. В это же время озоновый слой рушился, обрастал дырами от этих химикатов. Ты знаешь… говорят, судьба вознаграждает тех, на кого взваливает сложные испытания. И она его вознаградила. После стольких лет попыток завести ребенка твоя мама оказалась беременной…

Глаза мои открылись от удивления, спина невольно выпрямилась. Ничего этого я не знал.

– Но это оказалось еще одним испытанием. Ведь у ребенка были пороки развития, настолько тяжелые, что он бы, скорее всего, не выжил. И знаешь, что он сделал? Он сделал сверхчеловека! Мутанта, способного жить в мире, где нет озонового слоя, невосприимчивого к солнечному излучению, обладающего фантастической регенерацией. Все аномалии развития были исправлены внутриутробно! – Переполненная эмоциями, она взмахнула руками, едва не сбив на пол стакан с молочным напитком, все еще сиротливо стоявший передо мной. – Он шел на риск, потому что все его работы: лекарство для дочки Миры, его эксперимент – все это было запрещено международной конвенцией по правам человека. Его предшественника, который на уровне эмбриона вылечил двух близнецов, казнили. Но он готов был идти на риск ради ребенка. А затем случилось самое страшное. Этот малыш родился мертвым. Потому что никто не смеет спорить с природой…

Они сделала паузу.

– …кроме твоего отца. Не обращая внимания на протесты коллег-акушеров, он терпеливо ждал, постоянно проверяя данные приборов и продолжая реанимацию. И у него получилось! Малыш начал дышать! Ты начал дышать! – Радостно взмахнув рукой, она указала на меня.

Я ошарашенно откинулся на спинку стула. Осознание того, что я не должен был родиться, болезненно кольнуло. Но как следует обдумать все это я не смог, потому что она продолжала:

– Потом его настигла новая беда. Он узнал, что, обладая этим мутагеном, Мира захочет оставить людей в куполе на погибель и с горсткой избранных уйти создавать новый мир. Но это не все, она распространит новую болезнь под предлогом разработок твоего отца. Тогда он взял в банке огромную сумму и вернул ее Леди, объяснив этот шаг тем, что эксперимент провалился. Сумма не покрывала и половины расходов, Мира злилась… А когда она узнала, что слова твоего отца – ложь, то пострадали все, кто в нем участвовал. Твой отец отдал свою жизнь, чтобы сыворотка не попала ей в руки.

Она замолкла, обеспокоенно глядя на меня. Видимо, мое лицо было не самым приятным в этот момент, потому что щеки тети слегка побледнели.

– Андрей, все в порядке?

– Меня зовут Дюк.

– Дюк. Сам имя выбрал? – Уголки губ приподнялись, и она вновь протянула ко мне руку, пытаясь коснуться, но я отодвинулся.

– Папа в детстве играл в какую?то игру на компьютере, там так персонажа звали. Рыжий такой. Мне он нравился, всегда забавно прыгал через ямы. Вот и взял его имя. Документов при дяде не было, поэтому сделали новые.

– И назвал день рождения мамы. – Боже, я был готов растаять от ее нежного голоса и переполненных любовью глаз. Хоть и не родственница по крови, любила она меня не меньше, чем родители. И ничего с тех пор не изменилось.

Я молча кивнул в ответ.

– Да. В детском доме у меня часто спрашивали, почему я приношу тебе подарки в ноябре, если у тебя день рождения в апреле. – Она засмеялась, вспоминая об этом.

– Тетя Николь, а как они узнали об эксперименте? Тебе известно?

Она замялась, было очевидно, что на этот вопрос ей отвечать не хочется.

– Дюк…

Я молча опустил взгляд и поднял его на собеседницу, лишь когда она тяжело вздохнула.

– Ты тогда с папой играл. И с соседским мальчиком. Мяч выкатился на дорогу, и малец помчал за ним. Твой отец бросился следом. Он подхватил паренька, на которого несся автомобиль. Он успел перебежать дорогу, но не мог предугадать, что ты, испугавшись за него, побежишь следом… Он говорил, что ты полумертвый был. Изломан настолько, что кости буквально из каждого перелома торчали наружу. Крови было море… Я не в городе тогда была, сама не видела всего этого кошмара. Говорил, он спешно увез тебя в деревню, чтобы дать время на восстановление. Но, вероятно, кто?то тоже все это видел, и, когда он вернулся, его уже ждали…

«Так, значит, все это время виноват в их гибели был я», – мелькнуло в моей ошалевшей от всего этого голове. Внезапно я понял и еще кое-что. Она не просто соскучилась. Проглотив ком в горле, я решился спросить:

– Тетя, видимо, что?то случилось, раз ты решила обратиться ко мне напрямую?

Она в одно мгновение стала серьезней.

– Ан… Дюк, послушай. Артем должен был вывезти тебя в деревню, к отцу Ани.

– Ани? – перебил ее я.

– Ты что, не помнишь свою невесту первую? Из бутылочки ее кормил! – Она опять повеселела, но поникла, когда я отрицательно помотал головой. – Беда…

Она тяжело вздохнула и полезла в свою дамскую сумку. С минуту покопавшись в ней, что?то сердито пробормотала и вывалила на стол содержимое. Пока она складывала помаду, флакон с какими?то явно дорогими духами, бумаги и прочее содержимое обратно, я неспешно взял пончик и, повертев его в руках, поднес ко рту.

– Вот же они!

Я поторопился и откусил огромный кусок, о чем сразу же пожалел. Увидев то, что она протянула мне, я поперхнулся вкуснейшим пончиком, закашлялся, дышать стало невозможно, и отверстия на моей шее, руководимые инстинктом самосохранения, раскрылись и взяли на себя дыхательную функцию. Николь, захлопав своими длинными ресничками, поспешила вскочить, одной рукой прикрыла мою шею карточками, второй схватила меня за левую руку и подняла ее, как смогла высоко, над моей головой.

– Ты чего? Голоден? Не спеши, поешь нормально.

Прокашлявшись, я взглянул на карточки внимательнее, и аппетит пропал окончательно.

– Это я? – рассматривая старые, затертые фото, я понимал, что это было очевидно, но решил уточнить. Получив в ответ утвердительный кивок, стал перебирать их.

С минуту жадно вглядывался в лицо матери, которое столько лет не мог вспомнить. И теперь – вот оно, прямо передо мной. Светлые, слегка волнистые волосы, собранные в высокий хвост, пухлые губы, которые никогда не упускали возможности лишний раз поцеловать меня, забавные круглые ушки и большие, даже огромные, выразительные голубые глаза. Маленькая родинка, словно случайно оказавшаяся на фарфоровом лице, добавляла ей какой?то изысканный шарм, тонкие руки свободно покоились на плечах отца, стоящего рядом.

Он был на голову выше нее, курчавый, лохматый, все лицо усыпано веснушками, большой курносый нос, широкое лицо – и военная выправка, хотя было видно, что он специально выпрямился. Я усмехнулся, когда вспомнил, что ходил он всегда сутулясь, часто с какими?то бумагами, постоянно что?то читая или записывая в них. На руках у него был я. Мелкий такой, волосы рыжие, но прямые. Улыбался – во рту не видно переднего зуба – и показывал пальцем на камеру. На снимке капля. Это моя слеза. Я поспешил вытереть рукавом лицо.

– Николь, я скучаю по ним… – с тоской прошептал я. Она бросила на меня взгляд, полный понимания и глубокой печали.

– Я тоже. – Она поджала губы и, я готов был поспорить, старалась тоже не разреветься.

Николь коснулась моей руки, протянула салфетку:

– Все должно было быть по-другому…

Она дождалась, пока я успокоюсь, и внимательно наблюдала, как я переворачиваю фото.

– Это Аня?

На фото был я, совсем еще ребенок, с небольшим свертком на коленях, который старательно поддерживал одной рукой, а во второй держал бутылочку с молоком. Лицо у меня было настолько важным и серьезным, будто я выполнял сверхсекретную миссию, от которой зависела судьба человечества. Из свертка удивленными голубыми глазами на меня смотрело почти лысое чудо с несколькими едва показавшимися светлыми волосиками.

– А? Да, не самое ее лучшее фото. – Николь улыбнулась, отбросив фото и открывая глазам следующее. На нем я сидел под елкой в костюме лиса, в смешной такой шапке, жилетке и шортах, а маленькая Аня сидела рядом в костюме зайца.

– Где она сейчас? Она жива? – без всякой надежды прошептал я.

– Буду с тобой откровенна. Наше с тобой общение крайне опасно. Для нас обоих. Поэтому я не могла показаться раньше… Поэтому же я не могу забрать тебя или остаться.

– Звучит так, словно ты боишься меня…

– Я работаю в пятом секторе. Мне пришлось отказаться от мечты, чтобы помочь тебе выбраться. Мне это семьи стоило…

Ее слова били в самое сердце. Я чувствовал огромную вину за все, что произошло из-за меня. За отца, мать, тетю, Аню…