Карамель. Новый Мир

Перебиваю:

– Голдман не сплетничают, а сами становятся причинами формирования городских сплетен; нас обсуждают, мы – нет.

Женщина улыбается:

– Есть нечто, что тебя огорчает или тревожит в окружении?

Переношу взгляд и цепляюсь с ослиными глазами сидящей неподалёку. Говорю:

– Мне послышалось, или вы в самом деле перечислили то, что идеология Нового Мира отрицает? Какие-то…смутные чувства? Вы точно, не устану это сегодня повторять, специалист?

Тогда женщина настаивает, что пытается выбирать слова наиболее удобные и мягкие для меня, плавкие, житийные. Я же отвечаю, что предпочитаю на изобретённые слова иные не придумывать – смысл искажается.

– Я спрошу по-другому, Карамель, прости. Есть нечто, что тебе не нравится в людях? не конкретный вопрос о конкретном человеке, я интересуюсь твоими взглядами в общем. Что ты не уважаешь или не терпишь в других?

– Страх, – почти сразу отвечаю я. – Сохранившийся в некоторых особях страх. Животное чувство, свойственное недостойным и отталкивающее на ступень человеческого развития назад. Вы, очевидно, боитесь влияния моего отца, а потому задаёте вопросы аккуратно после упоминания о нём. Но боитесь недостаточно, если сообразили позвать к себе. Мы закончили?

Вот только боюсь я. Какого хрена, Карамель? Кара, соберись!

Колени дрожат, чёрт бы их. Колени дрожат, а потому я кладу на них руки, ладонями сжимая выпирающие кости. Дышу. Пытаюсь дышать. Сколько вдохов полагается человеку в минуту?

– Последний вопрос, разрешишь? – ехидничает женщина. В интонации её – вонь, раздражает! слова выбирает удачные, форму выражения мысли – тоже. Решает поганая интонация.

– Последний.

– Отчего такая уверенность, что твоя философия верна? Отчего убеждённость в абсолютной правоте? Отчего избранная идеология провозглашена единственно верной? Разве полная уверенность в собственных знаниях не говорит об их полном отсутствии? Познающий осознаёт, что любое знание – крупица на поприще информационной громады. В тебе этого нет, Карамель. Ты уверена, что права.

Кажется, здесь больше одного вопроса.

– Уверена, – соглашаюсь я. – Потому что навязанная идеология есть психология рабства, а я предпочту иметь своё мнение.

– Откуда тебе известно, что твоя идеология не навязана?

Я в действительности задумываюсь.

Нельзя. Нельзя этого делать, нельзя об этом думать.

Все мы воспитаны гласом города, мудрым словом Нового Мира, вышедшим из-под пера влиятельных и умных господ-управленцев. Наша идеология – единственно верная, мы выстроили эти знания путём собственных усилий, былые поколения ошибались и обжигались, чтобы мы проживали свои идеальные жизни сейчас. Земля умирала и тянула за собой человека – человек посмотрел на Землю и, сочувственно пожав плечами, создал Новый Мир.

Кто ты, когда на тебя никто не смотрит? Так спросил водитель с янтарными глазами. Однако ещё раньше так спросил дядя, и с того момента я всегда приглядываю за собой, даже если никто не приглядывает со стороны. Важно быть себе верным. Но откуда узнали янтарные глаза..?

– Всего доброго, – прощаюсь я, поднимаюсь и оставляю психолога в кабинете.

Захожу в лифт. Только двери его закрываются – веки тяжелеют от влаги. Поспешно стираю слёзы, но они – как назло – от этого жеста прибавляются и прибавляются.

Ну что это?

Давай, Кара. Ной. Этого тебе не хватало, да? Твой тайминг – две минуты нытья, пока ползёт грёбанный лифт. Если кто-то решит зайти раньше – меньше двух минут. Ной.

Бес.

Я вижу его.

Сквозь слёзы – вижу. Бью по сенсору лифта, и лифт замирает. Как всегда. Бес пропадает, слёзы застилают его. Единственное, о чём я думаю (или стараюсь об этом думать?) – реакция родителей на произошедшее. Как они отнесутся к моему вызову в кабинет психолога, как расценят данные ответы. Они будут рассержены или спокойны? Они скажут: «Ты справилась, ты же Голдман!» или «Ты же Голдман, какого чёрта ты оказалась в подобной ситуации?». Они будут беседовать со мной о репутации семьи? Или побеспокоятся о себе?

Не понимаю, для чего требовался этот разговор. Кем он был спровоцирован?

Неужели меня вызвали через Администрацию, после её посещения Ромео. Неужели Ромео признался в наших беседах?

Сползаю по стенке лифта и обнимаю колени.

Когда подавляешь испытываемые эмоции, будь готов: однажды они вырвутся разом – взрывом, извержением, движением тектонических плит; потом же перестанут существовать вовсе.

Не желаю возвращаться в аудиторию. Липкие взгляды находящихся там осядут на спине; не отмоешься. Поспешно набрасываю пальто и креплю дыхательную маску.

Знаю, что уходить нельзя, но ухожу. Отец разберётся. Нет ничего, с чем бы он не разобрался. Я не виновата в сложившейся ситуации, не виновата в произошедшей беседе – меня не расспрашивали о чём-то, что могло навредить репутации или обнажить тайны Голдман. Я держалась достойно, сокрыв волнение и тревогу. Отец разберётся с оставшимся, последствий не будет.

А если виной всему видео на его столе?

Нет-нет, виновник – Ромео, который взболтнул лишнего, пока писал жалобу на других.

Или незнакомка из Картеля, перестрелявшая охрану?

– Карамель! – зовёт голос со спины. Не оборачиваюсь. Наблюдаю водителя (того водителя, что был всегда; до янтарных глазок) на парковочном месте и медленно ступаю к нему. Отправлюсь домой как можно раньше. Поговорю с отцом. – Карамель Голдман! – Как он смеет тревожить Новый Мир повышенным тоном? Как он смеет сотрясать воздух моим именем? – Карамель, стой! – За этим тоже наблюдают камеры? – Эй, сладкая девочка!

– Отвали от меня, Ромео Дьюсберри! – в секунду вспыхиваю я и поворачиваюсь. – Закрой рот, если не хочешь проблем!

Юноша замирает, так и не добежав до меня. Меняется в лице и тихо спрашивает:

– Что случилось, Карамель?

– Ты случился. Предатель!

– Не понял…

– Думал, если попросишь не называть твоего имени, я не догадаюсь и правды не узнаю?

Ромео отрицательно качает головой, но моя обида на него слишком высока, а потому я, решив выплюнуть все беспокоящие мысли, продолжаю:

– Так ты держишь свои обещания? Написал жалобу и на эту выскочку, и на меня? Предатель!

Ромео восклицает, что не делал этого.

– Поздно отнекиваться, Дьюсбери, последствия уже есть. Так ты проявляешь свою названную заботу?

Забота. Не хочу, чтобы это мерзкое слово соскакивало с языка, но иное не происходит. Подстрекаю дальше:

– Выводы сделаны, Дьюсбери. Не желаю тебя видеть! Не желаю знать! Зачем ты это сделал? Зачем? Хотел как лучше, да? Лучше не всегда синонимично хорошему. И это не «лучше», это «подло». Я доверилась тебе, Дьюсбери, а ты отправил меня в кабинет к чудовищу! Ты понимаешь, что этот визит будет занесён в личное дело? Каждое наше слово записано, каждая интонация указана. Мне пришлось выкручиваться, потому что всем людям сразу же интересны дела Голдман. Ты подлец!