Истории города Онса

Мы-то были не обязаны, однако ужасное чувство, что я теряю одновременно и мужа, и всех друзей, меня не покидало. Четыре дня я по-всякому пыталась разговаривать с Нараском, а на пятый совсем замолчала и стала думать.

За окном завывал ветер и сыпал мелкий снег – сейчас наш дом находился как раз на границе снежной зоны; Нараск снова задержался в своей аптеке, очень может быть, нарочно, чтобы поменьше говорить со мной, а я лежала на кровати, подложив руки под голову (они утонули в волосах, как в паутине) и глядела в темный потрескавшийся потолок. И думала. Получалось, что если я ничего не сделаю, то потеряю и мужа, и друзей. Друзей – понятно почему, а мужа… Я же его все равно разлюблю, не из-за обиды, а потому что, оказывается, со мной все это время был совсем другой человек, не такой, как я себе придумала, глядя на его красивые глаза и ласковую улыбку. «Романтика, доченька, – это хорошо, – вспомнила я слова мамы, сказанные неожиданно-озабоченным тоном, когда она помогала мне наряжаться перед свадьбой. – И познакомились вы прекрасно, и родство душ у вас – это замечательно, но, главное, чтобы вы хорошо жили, когда романтика кончится». «А зачем ей кончаться?» – удивилась тогда я. «Низачем, просто так уж получается. Всю жизнь на красивом знакомстве не построишь».

Сейчас мама, конечно же, полюбила Нараска и много раз мне говорила, что зря они с папой за меня тогда волновались… А вот выходит, что вовсе и не зря. Что же получается? Если я останусь, не будет ни друзей, ни мужа. А если пойду одна, без Нараска, то у меня в любом случае останутся хотя бы друзья. Это все же лучше, чем ничего…

Тут мне пришлось встать, чтобы протереть красные глаза, смахнуть слезы с щек и ушей и высморкаться. Как раз когда я сворачивала совершенно мокрый носовой платок, пришел Нараск. Я посмотрела на него и поняла, что если я сейчас же не скажу, что хотела, он снова меня заговорит. Поэтому я торопливо глотнула воздух и сдавленно начала:

– Подожди… В общем, я решила. Я обязательно пойду в Закрытый лес с Риган. Мы с детства дружим… Ну, я ее не брошу. А ты… Я понимаю, ты с ними со всеми недавно знаком… Они тебе никто… Ты можешь не идти… А я пойду.

Выражение лица мужа, пока я говорила, менялось так сильно, будто передо мной прошло сразу несколько разных Нарасков. Был Нараск обычный: терпеливый и ласковый, был сильно удивленный, а потом он вдруг сменился яростным, с потемневшими глазами и даже как будто искаженными чертами лица, но прежде, чем я испугалась, ярость сменилась безнадежным тихим отчаянием. Я уже замолчала, а он, похоже, несколько раз пытался начать говорить, но не мог из себя выдавить ни слова. Только через три минуты ужасной звенящей тишины он, наконец, прошептал, глядя вниз:

– Что же ты делаешь, Ятенька… Ты думала, я так боюсь идти, что останусь тут, если ты пойдешь? Правда, я боюсь, но не этого.

– А чего ты боишься?

– Сама скоро увидишь, когда мы войдем в Закрытый лес, – сказал Нараск каким-то совсем уж не своим голосом. Я подумала было, что он сейчас вообще уйдет из квартиры, но он, наоборот, подошел ко мне, сел рядом и обнял меня так крепко, будто через пять минут мы должны были расстаться навсегда.

– Ну что ты… – начала я уже без всякой уверенности и решимости, пытаясь разглядеть его занавешенное волосами лицо в слабом свете, падающем из окна. – Если бы ты мне хоть что-то объяснил… Риган – моя лучшая подруга… Ну, хочешь, я ради тебя останусь тут?! – вырвалось у меня помимо воли, о чем я мгновенно пожалела и застыла в страхе, что муж сейчас уцепится за эту фразу и согласится. Но он только покачал головой:

– Нет, видимо, надо идти. Ничего не поделаешь, Ятенька. С судьбой спорить нельзя.

Согласие мужа я, конечно, получила, но радости это мне не прибавило нисколько. Когда мы на шестой день собрались вместе, обсуждая, что будем делать и как себя вести в Закрытом лесу, Нараск сидел рядом со мной, напоминая безрадостную тень самого себя. Алла и Буллан, судя по их громкому ехидному перешептыванию, это заметили. Я сердито глянула на них: они явно решили, что Нараск спал с лица от страха. Риган и Иваныч, конечно, тоже это все увидели и также о чем-то зашептались, но скорее сочувственно и беспокойно, после чего Иваныч напрямик сказал:

– Слушай, Нараск, если вы из-за нас поцапались, так этого не надо. Это ведь на самом деле наши проблемы.

– Я тоже это говорил,– отозвался Нараск негромко, – но Ятя хочет идти с вами, так что и я пойду с ней.

– …Барабанного боя тут не хватает! – прервав короткую тишину, рассмеялась Алла. – Или торжественной музыки, как у нашего моря.

– Хотя мы вроде тоже согласились пойти, но не так трагично! – хмыкнул Буллан.

– Вы-то да, – недовольно прервал их Иваныч. – А этот парень, между прочим, в Мантиле жил, откуда легко в лес попасть. Ты там бывал? – вдруг спросил он у моего мужа прямо. И Нараск так же прямо ответил:

– Да.

– Ой, а ты мне не говорил… – изумилась и даже обиделась я. – Почему же сразу не объяснить было…

Остальные тоже зашумели, но Олег прервал их решительным:

– А ну тихо! Чего галдим-то? Ну и ты тоже хорош: до последнего дня ничего не говорил. Мог бы рассказать, что и как, мы бы получше подготовились.

– К походу в Закрытый лес нельзя подготовиться, – сказал Нараск без выражения. – Там слишком много всякого. Вообще, важнее всего умение, если что, быстро бегать, поэтому чем меньше вещей у вас будет, тем лучше. Что еще сказать?.. К Черным Монахам, камышовым существам и прочим ни в коем случае нельзя подходить близко. Ночью идти нельзя, но это не так страшно, потому что там много мест для ночлега, их обычно знают все проводники. Грибы и ягоды не отравлены, и ту еду, что лежит в кладах, тоже можно есть. Колодцы опасны, но про это все проводники знают. Поляны непредсказуемы, потому что с них может выскочить кто угодно, и неожиданно. Вообще в лесу все будет казаться непривычным и искаженным, кое-где может без причины охватывать страх. И люди, и существа могут изменяться у вас на глазах. Придется привыкнуть.

– Да уж, привлекательное местечко, – поежилась Алла: на ее лице не осталось и тени улыбки. Иваныч же деловито сказал:

– Ну спасибо, теперь хоть яснее. Ты в лесу лекарственные травы собирал? Может, пригодишься нам: тропинки-то знаешь, наверное…

– Может, пригожусь, – чуть наклонил голову Нараск. – Но тропинки вам покажет проводник.

– А крючконосы эти… – вступил Буллан, рассеянно отколупывая кусочки краски с угла стола. – С ними вообще как, договориться можно?

– С восточными крючконосами можно говорить, но они редко встречаются. Большая часть перебралась в города, например, в Мантиле их много. С западными – нет. Разговоров у вас не получится. Тем более, что придете вы не говорить с ними, а грабить их. К ним просто нельзя приближаться: лучше, как увидите, сразу бежать.

– Мда, – Иваныч усиленно потер переносицу. – А как западных от восточных отличить-то? Поди пойми, от кого бежать, от кого нет…

– Бежать лучше бы от всех, – посоветовал Нараск, невесело усмехаясь. – На всякий случай. А так… Вроде бы говорят, что у всех восточных темные глаза и одежда красных оттенков, а у западных одежда в синей гамме и глаза зеленые или голубые. Голоса у восточных несколько… писклявые, а у западных гораздо ниже и с громом.

– С чем? – удивились мы.

– Услышите – поймете…

– А ты сам слышал? – не выдержав, спросила я мужа, просто пораженная огромным количеством сведений, которые он от меня скрывал.

– …Да, – ответил Нараск после небольшой паузы, и мне показалось, что он соврал. Боже мой, ну зачем?!

Остальные, которые не так хорошо умели различать оттенки Нараскового голоса, ему вполне поверили. Иваныч хотел еще что-то спросить, но он сказал, что больше ничего не знает, и остаток встречи просто сидел молча, покачивая головой и иногда закрывая глаза. От меня при этом не отстранялся, наоборот, крепко сжимал мою руку, так что я понимала, что он не обижается, а действительно сильно волнуется. Но, видимо, пока мы не войдем в лес, я так и не пойму, в чем дело…

Когда мы вышли из дома Риган, Нараск неожиданно сказал мне:

– Пойдем прогуляемся, Ятенька.

– Ну пойдем… – согласилась я нерешительно и подала ему руку.

Мы пошли бродить по городу в постепенно спускающихся сумерках. Заглянули к морю, которое было плоским, как блюдце, и даже поленилось испугать нас волной, к реке, мелкая часть которой подмерзла из-за того, что пришлась на снежную зону, и, наконец, поднялись на большой холм в центре Онса, заросший деревьями с желтой корой, чтобы попасть к Центральной башне.

Башня возвышалась посреди холма-парка, теряясь шпилем в сумерках. С ее подсвеченной маленькими розовыми лампочками винтовой лестницы, когда мы подошли поближе, как раз сбежало несколько припозднившихся туристов. Один из них попытался выразить нам свое удивление, что у нас «одновременно и зима, и весна, и осень, и лето», но мы промолчали и начали подниматься.

Наверху была маленькая площадка, выложенная разноцветным кафелем, с круглым столиком и несколькими стульями. Прямо из столика толстой блестящей спицей рос шпиль, на его конце горела яркая желтая лампочка. Не сговариваясь, мы обошли стол и встали рядом, опираясь на ограду площадки. Здесь было светлее, чем внизу, и можно было разглядеть расстилающийся вокруг вечерний Онс, на четверть заснеженный, на другую четверть покрытый желтыми листьями, а на остальные две четверти – зеленый. По нему тянулись цепочки огоньков: фонари, окошки, магазины… Я посмотрела на знакомый профиль Нараска, потом снова вниз, и наши непонимания и обиды показались мне такими же мелкими, как фонари и домики, видимые с башни. Зачем нам ссориться? Ну, пускай он не говорит мне чего-то, но он ведь меня любит, это я вижу совершенно точно!

– Мы с тобой, когда познакомились, почти так же гуляли, – вспомнила я, кладя голову ему на плечо.

– Да, Ятенька, я помню, – ласково отозвался он. – Поэтому и предложил пройтись. Мало ли, как потом сложится.

– Ты считаешь, что мы оттуда можем не вернуться?!

– Конечно, можем. Хотя этого не будет, скорее всего. Просто даже если все обойдется относительно благополучно, много что изменится… За что ты меня любишь?

– Что?.. – опешила я от такой резкой смены темы. – Ну… Я точно не знаю. Вроде бы… За все. А это очень важно, за что точно?

– Пожалуй, – абсолютно серьезно кивнул Нараск.

– Ну… Вначале, когда я тебя увидела, мне понравились твои глаза, у них было какое-то такое… Выражение… Что я… – тут я сбилась и замолчала, не зная, что еще добавить.

– Что ж, – непонятно сказал муж, – может быть, и есть какая-то надежда. Пойдем домой, Ятенька, у тебя пальто легкое, еще простудишься.

Он первым пошел вниз по винтовой лестнице, а я шла следом, в недоумении машинально теребя растрепанную косу, глядя в его затылок и решительно не понимая, как связана надежда и то, что мне понравились Нарасковы глаза.

Следующее утро выдалось солнечным и безветренным. Онс наполнился гуляющими жителями и туристами, только мы все, молча шагающие к метро, были невеселыми. Впереди, как ни странно, неслись Алла и Буллан – точнее, Буллан тащил Аллу, которая шла с меньшим энтузиазмом; потом размеренным шагом, почти попадая в ногу, шествовали Риган и Олег, судя по их спинам, полные суровой решимости; ну а в самом конце, немного отставая, неровными сбивчивыми шагами плелись мы с Нараском, измученные переживаниями предыдущих дней и почти бессонной ночью. То есть я-то заснула, но проснулась посреди ночи от того, что муж сидит рядом и пристально на меня смотрит. Заметив, что я открыла глаза, он усталым голосом сослался на бессонницу и попросил не обращать на него внимания, но я, конечно, этого сделать не могла: так мы и просидели вместе всю ночь, говоря на какие-то незначительные темы. Потом под утро я снова задремала, проснулась где-то через час и увидела, что Нараск по-прежнему не пытается спать, а сидит за столом и что-то пишет.