Собственность мажора

Ни о пятиклашке-Баркове, который два года ходил в одном и том же свитере, ни о нем же, ввязывающимся в драки, потому что его троллят, ни о Баркове-студенте, которого… выперли из университетской команды программистов, несмотря на связи его отца и корону на его голове. И тем более я не хочу думать о Баркове, который на досуге в одиночестве посещает киносеансы в старомодных кинотеатрах, где до него я не встречала ни одного знакомого лица.

Он ходит туда, чтобы побыть одному…

Я не видела его со вчерашнего вечера.

– Ну, девицы? – весело восклицает Максим Борисович, указывая рукой на меню. – Кто мне это переведет?

– Ты чего, дедуль? – отстраненно бормочет Анька. – Читать разучился?

– Анюта, – цокает мама. – Я тоже немного торможу. Так сейчас говорят?

– Мам, не прикидывайся старой, – пеняю я, пряча улыбку. – Сейчас говорят «туплю».

– В мое время это называлось «сужать горизонты», – просвещает наш кавалер.

– А в мое – быть «заторможенным», – присоединяется к нему мама, и мы с Анькой начинаем театрально закатывать глаза.

– А как в твое время называли занудство? – хихикает подруга, снова становясь самой собой.

Все же, соприкосновение с Дубцовым накладывает сильные отпечатки на ее психику. У неё сужаются горизонты и она становится заторможенной…

Теряю эту мысль, когда вслед за администратором в зал ресторана заходит… Игорь Николаевич Барков.

В компании очень гламурной женщины, с виду его ровесницы. В дорогущем дизайнерском платье, с дизайнерскими браслетами на запястьях и в сапогах на десятисантиметровых шпильках…

На нем костюм и галстук. Я не видела его сегодня, потому что он уехал очень рано.

Выдвинув для неё стул, ждёт, пока женщина усядется.

На его губах играет легкая улыбка, как и на губах его спутницы. Она расслабленная и какая-то томная. Она – не его родственница, это просто очевидно!

Боже…

Мое сердце останавливается, а потом делает полный оборот вокруг своей оси, а когда в панике смотрю на маму, оно холодеет, как и все мое нутро.

– Мам, – бормочу взволнованно, наблюдая за тем, как расширяются ее голубые глаза.

За нашим столом наступает гробовая тишина, а ещё через мгновение или целую вечность глаза моей любимой мамы увлажняются, и губы начинают подрагивать.

– Мамочка… – зову я в отчаянии, потому что она продолжает смотреть.

Упрямо. Не моргая. Смотреть на то, как ее муж смеётся, прекрасно проводя чертов воскресный вечер в компании какой-то расфуфыренной бабы, в то время как мама проводит вечера за книгой или за вечным ожиданием, когда он, наконец-то, вернётся домой!

А когда по ее побледневшей щеке скатывается слеза, я вскакиваю, с громким скрипом проехавшись стулом по полу.

Улыбка на мужественном лице бизнесмена Баркова немного блекнет, когда он видит меня, и в следующую секунд его глаза, метнувшись в сторону, падают на маму.

Вся его проклятая веселость вмиг улетучивается! Взгляд становится напряженным и пристальным. Впивается в неё, будто клещами!

– Извините, – хрипло произносит мама, медленно поднимаясь из-за стола, а потом так же медленно она уходит, опустив лицо и прикрывая рукой свой живот.

Мгновение смотрю ей вслед, испытывая болезненное давление в груди и, опомнившись, бросаюсь за ней. Замерев на выходе, вижу ее у гардероба, и лезу в сумку, ища свой собственный номерок.

– Оля…

Вздрагиваю, отскакивая в сторону, будто ужаленная.

Игнорируя меня, Игорь Барков широким шагом оказывается рядом с мамой.

Хватая свою шубу из рук гардеробщика, она одевается, продолжая прятать лицо в волосах, а ее руки слегка подрагивают.

– Давай, помогу… – мрачно говорит этот невообразимый козел, пытаясь придержать для неё шубу, но когда она вскидывает голову, мое сердце падает в пятки.

Потому что ее лицо залито слезами!

– Мое пальто, быстро, – велит Барков, пихая свой номерок пареньку, и его голос хрипит, а руки ложатся на ее плечи.

И в этот момент с ней что-то происходит.

И это пугает меня, потому что я никогда в жизни ее такой не видела!

Пихнув его в грудь так, что этот стотонный кретин пошатнулся, она выкрикивает:

– Нне тррогай меня!

– Оля, тихо… – поднимает он руки, «сдаваясь». – Успокойся…

– Нне тррогай меня! – снова кричит она, повторяя свои действия.

Пихает его в грудь со всей дури, и смотрит в его лицо с остервенелой злостью.

– Ббольше никогда мменя нне трогай!

Мое сердце так колотится, что на лбу проступает пот.

Ей нельзя так волноваться! Нельзя!

– Я не трогаю… давай выйдем и поговорим…

– Ппошел тты!

– Успокойся…

– Ппошел ты!

– Ладно, как скажешь… – делает он шаг назад, но это выглядит так, будто он дал ей один квадратный метр личного пространства.

Ее это тоже не устраивает, поэтому, толкнув его с дороги, она распахивает дверь и вылетает в снежный холодный вечер, на ходу запахивая шубу.