– Умираю с голоду, – сказал Джолион. – Давай закажем пиццу!
– Нет, давай лучше куда-нибудь пойдем. Знаешь, можно опять купить мясо гриль в лотке, как в прошлый раз… Тебе же понравилось? Возьмем шаурму с сыром и всем полагающимся и побольше соуса чили. Пальчики оближешь!
Джолион лежал на кровати с раскинутыми руками и ногами, выпятив живот, и рассеянно смотрел на штукатурку и балки.
– У меня сейчас как будто бы нет ног, – сказал он. – Правда, там ничего нет – ни костей, ни кожи, ничего. Полная пустота. – Джолион упивался сознанием полной неподвижности. – Если хочешь, – продолжал он, – попросим, чтобы курьер доставил пиццу прямо сюда. Я расплачусь, а ты ее возьмешь.
– Я пиццу не люблю, – сказал Чад.
Джолион поднял голову и озадаченно посмотрел на друга.
– Кто же не любит пиццу? – спросил он. – Ее все любят.
– А я не люблю. Не люблю, и все.
– Из-за помидоров?
– Какая разница, почему я не люблю пиццу?
Джолион снова уронил голову на подушку, и Чад немного успокоился; услышав ненавистное слово в первый раз, он невольно вцепился пальцами в подлокотник кресла. И вдруг, когда ему тема показалась исчерпанной, Джолион снова заговорил:
– Я же видел, как ты ел томатный соус! И сыр. И хлеб. С логической точки зрения непонятно, почему ты не любишь пиццу. – Он приподнялся на локтях и с любопытством посмотрел на Чада.
Чад снова извернулся в кресле, подтянул колени к животу, обхватил их руками и сказал:
– Дело не в моих вкусовых пристрастиях.
Он не находил места своим рукам и ногам, передвинулся на край кресла, закинул ногу на ногу.
– А в чем? – спросил Джолион.
Чад почувствовал: голова стала легкой, словно ее наполнили воздухом. После коктейля ему вдруг захотелось поделиться.
– Ну ладно. – Он опустил ноги на пол. – Видишь вот это все? – Он постучал себя пальцем по лбу и переносице.
– Что?
– Шрамы! Кратеры и ямы.
– Я не замечал, – солгал Джолион. Он прищурился и притворился, будто разглядывает лицо друга в первый раз.
– У меня первого в классе появились прыщи, – продолжал Чад. – В тринадцать лет огромный желтый прыщ выскочил между глаз. Согласись, трудно не обращать внимания, если вся школа пялится на тебя.
– Прыщи бывают у всех подростков. И у меня какое-то время их было довольно много.
– Нет, Джолион… – в голосе Чада послышалась глубокая решимость, – у тебя не было того, что было у меня, иначе ты не остался бы собой. Поверь мне, это просто невозможно. В общем, за неделю меня обсыпало. Прыщи набухали и желтели, а когда созревали, то краснели. Целое море красных точек, здесь, здесь и здесь. – Чад тыкал себя в подбородок, щеки, лоб. – И сразу же появлялись новые, ярко-желтые, которые созревали на поверхности красного моря… – Он помолчал, вздохнул. – Сейчас-то все уже не так. Мне кажется, тогда моя физиономия сильно напоминала пиццу. Очень меткое прозвище!
Джолион вздохнул и покачал головой:
– Дети бывают такими скотами!
– Точно, – кивнул Чад. – И кличкой Пицца дело не ограничилось. Меня дразнили еще так: «доставщик пиццы», «сыр и помидоры». Когда я входил в комнату, кто-нибудь обязательно спрашивал: «Кто заказывал доставку?» Я не мог слышать самого этого слова… пицца. Даже сейчас меня всего передергивает. И если по телевизору идет реклама, я сгораю от стыда. Как тебе известно, в Америке часто показывают рекламу… ты знаешь чего.
Чад рассмеялся, и Джолион тоже рассмеялся.
– И долго это продолжалось? – спросил он.
– У меня до сих пор время от времени выскакивают прыщи, – ответил Чад, – но в старших классах была прямо беда. Меня изводили до самого выпуска. Только в последние два года лицо более-менее очистилось. По сравнению с тем, что было, сейчас я выгляжу не так плохо.
– А ты ничем не пользовался? По-моему, сейчас куча всяких средств от угрей и прыщей.
– Ну да, – кивнул Чад. – Только у меня были не угри, а настоящая бубонная чума. – Он опустил глаза. – Помню, врач выписал мне какую-то жидкую дрянь, от нее лицо воняло и зеленело. Я горстями глотал разные таблетки. Пробовал мазаться тональным кремом, но кто-то в школе пустил слух, что я крашусь. А один прокричал в коридоре, и все сбежались посмотреть. В общем, ничего не помогало. Разве что с тональным кремом я выглядел лучше, но мне хватило одного дня, и я перестал им мазаться.
– Значит, в самом деле не любишь пиццу?
– Да нет, лет до тринадцати любил… хотя точно не помню. Потом я убедил себя, что даже запаха ее не выношу.
– Тогда давай ее закажем, – сказал Джолион. – Нет лучшего способа изгнать демона, чем разорвать его собственными зубами! Обещаю, тебе понравится. А если нет, я лично спущусь к лотку и куплю тебе шаурму и все, что ты захочешь. И море острого соуса чили.
* * *
VI (iv). Они подсели к кофейному столику и ели пиццу прямо из коробки.
Ни один не произнес ни слова, пока не был съеден последний кусок. Тогда Чад откинулся на спинку кресла и похлопал себя по животу.
– Замечательно. Я отлично себя чувствую, – признался он. – Спасибо, Джолион!
* * *
VII(i). Новый день. Я стою перед окном и смотрю вниз, на Седьмую улицу, беспокойный, как лошадь, которая скучает по своему стойлу. Я будто бы пристально рассматриваю страницы атласа. Солнце врывается в комнату и сильно соблазняет меня покинуть сырую пещеру отшельника.
Через пять недель мы снова сыграем, закончится четырнадцатилетний перерыв. Неужели мне действительно казалось, будто я способен бежать? А если я не могу бежать, если вынужден играть, тогда должен основательно подготовиться. Если я не могу даже взглянуть в лицо внешнему миру, какие у меня шансы противостоять Игре?
Да, я выйду на улицу средь бела дня. Целых три года я покидал свою квартиру только в предрассветные часы, рано утром. Каждые две-три недели трусил на помойку, выбрасывал мусор и заходил в магазинчик на углу. Этого было достаточно, чтобы удовлетворить мои потребности. Их не так много – потребностей. Они скромные. Молоко, кофе, хлеб, чай. «Липтон» в ярко-желтой коробке напоминает мне об Англии. Одного пакетика на кружку недостаточно для крепкого чая, нужно заваривать два пакетика, но жалко тратиться. Арахисовое масло «Джиф». Банки с чили, пакеты риса. Сахарная пудра, ее я ем ложками, чтобы восполнить недостаток энергии, – такое случается время от времени. Если все сделать как надо, во рту пудра превращается в тягучую сахарную помадку. И еще виски, моя причуда – хотя виски, конечно, не купишь в магазинчике на углу. В шесть утра виски не купишь нигде. Но в двадцать первом веке все стало проще, даже жизнь отшельника. Все или почти все можно заказать по Интернету. Однако время от времени я отваживаюсь выходить в свет – иду в магазинчик на углу. Если я когда-нибудь отважусь выйти из своей кельи, я должен быть готов ко встрече с реальным миром.
Я смотрю вниз на улицу, где едут машины, половина из них такси, они скользят и останавливаются перед светофорами. Светофоры переключаются, лениво мигая. Стайка голубей пролетает мимо окна – фр-р-р… Они взмывают влево и рассаживаются на краю крыши.
Да, так всегда выглядел мир. Мокрый, сухой. Светлый, темный. Голубой, серый.
Меня это очень утешает. Да, пожалуй, я отважусь. Отшельник выходит наружу.
* * *
VII(ii). Я выхожу из квартиры в состоянии близком к трансу. Целых три года я общался только с курьерами, не переступавшими порога моей квартиры, или с продавцами за прилавком магазина. При мысли о более тесных контактах мне делается не по себе, поэтому я напеваю себе под нос довольно бодрую песенку. Боксер идет на тренировку. Я представляю, как от зажатого в кулаке зуба исходят сила и тепло. Вот я спускаюсь вниз и поворачиваю не направо, к магазину, а налево, в неизведанное, в забытое.
Припоминаю, каким городом светотеней становится Нью-Йорк, когда солнце заходит и небоскребы опускают длинные серые капюшоны. На солнце я вздрагиваю от жары, потом попадаю в тень, улыбаюсь, когда солнце снова щекочет мои руки. И вот первое испытание силы. Навстречу идут люди. Ей за сорок, голова ее выбрита. На ней розовая шапочка-хирургичка, как у медсестры. На каком-то человеке джинсовый комбинезон поверх гавайской рубашки. Мужчина весит килограммов сто, имеет бульдожью челюсть и коротко стриженные черные волосы. Он похож на массовика-затейника, который в состоянии выбить тебе зубы.
Ах, Фрэнк, говорит она, тебе непременно нужно посмотреть малыша. Фрэнк кивает: очевидно, он знает, о каком малыше идет речь. Ах, Фрэнк, как он одет! Она присвистывает. Не как мы… не как ты и я, Фрэнк. Он одет замечательно красиво!