Эрагон. Брисингр

«Эрагон!» – услышал он мысленный призыв Сапфиры.

Он взял себя в руки и кивнул, благодаря ее за то, что она прервала его мрачные размышления. Он очень старался поменьше не думать о Муртаге и о том, что у них, возможно, общие родители, однако подобные мысли частенько настигали его и именно в тот момент, когда он меньше этого ожидал.

Стараясь дышать медленно и размеренно, Эрагон постарался сосредоточиться на том, что происходит в настоящий момент, но не смог.

Наутро после той страшной битвы на Пылающих Равнинах – когда вардены занимались перегруппировкой своих рядов и готовились преследовать имперскую армию, которая уже отступила на несколько лиг вверх по течению реки Джиет, – Эрагон отправился к Насуаде, рассказал ей и Арье о том, в какое затруднительное положение попал Роран, и попросил разрешения помочь своему двоюродному брату. Но потерпел неудачу. Обе женщины яростно этому воспротивились, а Насуада даже заявила, что «подобный заячий план в случае неудачи будет иметь катастрофические последствия для всей Алагейзии!»

Их спор затянулся, и в итоге пришлось вмешаться Сапфире, которая, издав такой рев, что содрогнулись стенки командного шатра, сердито сказала:

«Я ранена, я устала, а Эрагон тут изливает перед вами душу, причем крайне неумело. Неужели нельзя объясниться более разумным способом, а не орать друг на друга, точно стая галок? Не умеете? Ну, тогда послушайте меня».

Да уж, подумал тогда Эрагон, трудно спорить с драконом.

Речь Сапфиры также показалась ему весьма запутанной и сложной, отягощенной массой ненужных подробностей, однако суть ее сводилась к вполне ясным вещам. Сапфира дала понять, что поддерживает Эрагона, потому что понимает, как много для него значит то, что он предлагает, а сам Эрагон поддерживал Рорана, потому что любит его и считает его своим братом, а также потому, что знает: Роран все равно последует за Катриной. Однако же совершенно ясно и Эрагону, и ей, Сапфире, что в одиночку Рорану никогда с раззаками не справиться. Кроме того, пока Катрина находится в плену, Роран – а значит, и Эрагон, – чрезвычайно уязвимы для всевозможных манипуляций со стороны Гальбаторикса. Например, если Гальбаторикс пригрозит, что убьет Катрину, Роран, безусловно, подчинится любым его требованиям, ибо у него не будет иного выхода.

Таким образом, сказала Сапфира, лучше все-таки заткнуть подобную брешь, прежде чем ею успеют воспользоваться враги.

Что же касается временных обстоятельств, то все вполне удачно. Ни Гальбаторикс, ни раззаки не ожидают нападения в самом центре Империи, поскольку вардены сражаются с армией Гальбаторикса на юге, близ границы с Сурдой. Муртага и Торна видели летящими в направлении Урубаена – там их, несомненно, подвергнут суровому наказанию и, скорее всего – с этим согласились и Насуада с Арьей, – впоследствии Гальбаторикс направит их на север, дабы они сразились там с королевой Имиладрис и ее войском, как только эльфы нанесут первый удар и тем самым обнаружат свое присутствие. Кроме того, было бы очень неплохо как-то обезвредить раззаков, пока те не начали вновь терроризировать варденов, полностью лишая самообладания многих из них.

Затем Сапфира указала, причем в самых дипломатичных выражениях, что, если Насуада предъявит свои права сюзерена и запретит Эрагону участвовать в этой вылазке против раззаков, это может отравить их дальнейшие взаимоотношения разногласиями и затаенной враждой, что весьма пагубно скажется на достижении варденами их конечной цели.

«Но, – сказала под конец Сапфира, – выбор, разумеется, за тобой, Насуада. Если ты так уж хочешь, то можешь заставить Эрагона остаться здесь. А я, поскольку обязанности Эрагона особенно меня не касаются, все же решила, что последую за Рораном. По-моему, это будет отличное приключение».

Слабая улыбка тронула губы Эрагона, когда он вспомнил эту сцену.

Доводы Сапфиры и ее нерушимая логика убедили Насуаду и Арью дать Эрагону разрешение последовать за Рораном в Хелгринд, хоть они и высказали массу неудовольствия по этому поводу.

Впрочем, последние слова Насуады несколько озадачили Эрагона: «Мы решили довериться вашим суждениям, Эрагон и Сапфира. Но ради успеха вашего и нашего дела мне бы очень хотелось, чтобы все прошло удачно, и я очень на это надеюсь». Но сказала она это таким тоном, что Эрагон остался в неуверенности, чего в ее словах больше: искреннего пожелания им успеха или некоей скрытой угрозы.

Конец того дня Эрагон провел за сборами в путь, заготовляя дорожные припасы и вместе с Сапфирой изучая карты Империи. Он также подумал и о том, какие заклинания могут ему понадобиться, чтобы не дать Гальбаториксу и его приспешникам отследить действия Рорана в магическом кристалле.

Наутро Эрагон и Роран сели Сапфире на спину, и она сразу взлетела выше оранжевых облаков, что тянулись над Пылающими Равнинами к северо-востоку. Она без передышки летела весь день, а когда солнце пересекло небосклон и исчезло за горизонтом, отдыхать не стала, а снова бросилась вперед, сверкая чешуей в последних красноватых отблесках заката.

Первый этап их путешествия завершился на границе Империи. В этих местах обитало крайне мало людей, и они незаметно повернули там на запад, к Драс-Леоне и Хелгринду. Но с тех пор летели только ночью, дабы избежать невольного внимания жителей мелких деревень, разбросанных по бескрайним заросшим травой равнинам, что расстилались на их пути к конечной цели.

Эрагону и Рорану приходилось кутаться в меховые плащи и прятать руки в шерстяные перчатки, ибо Сапфира предпочитала лететь выше самых высоких горных вершин, покрытых вечными льдами, и воздух там был невероятно холодным и разреженным, он прямо-таки застревал по пути в легкие, но делать было нечего. Иначе любой фермер, вышедший посмотреть на приболевшего жеребенка, любой востроглазый стражник или любопытный ночной сторож могли случайно взглянуть вверх и заметить летящего в небесах дракона, хотя Эрагону казалось, что с земли Сапфиру, летевшую на такой высоте, можно было бы принять разве что за орла.

И повсюду Эрагон видел свидетельства продолжающейся войны: армейские лагеря, скопления повозок с провизией и оружием, отряды людей в железных ошейниках, которых гнали из родных селений сражаться за Гальбаторикса. То, какие невероятные средства были задействованы в этой войне против варденов, поистине приводило его в трепет.

Под конец второй ночи вдали показался Хелгринд; его покрытые трещинами колонны выглядели особенно грозными в пепельных предрассветных сумерках. Сапфира приземлилась в низине, где они и устроили лагерь. Почти весь следующий день они проспали, а уж потом приступили к разведывательным действиям.

Янтарные и красные искры взвились снопом и закружились в воздухе, когда Роран подбросил в затухающий костер очередную валежину. Поймав взгляд Эрагона, он только пожал плечами:

– Холодно.

Ответить Эрагон не успел, услыхав легкий свистящий звук: с таким звуком вынимают из ножен меч.

Он не стал раздумывать и бросился в противоположном направлении, перекатился через голову, встал на четвереньки и поднял свой крепкий посох из боярышника, чтобы отразить удар. Роран проявил не меньшую прыть. Он успел схватить свой щит, скатился с бревна, на котором сидел, и вытащил из-за пояса молот – и все это в считаные секунды.

Оба замерли, ожидая нападения.

Сердце Эрагона бешено стучало в груди, мышцы были так напряжены, что дрожали, когда он всматривался во тьму, надеясь заметить хоть малейшие признаки движения.

«Я ничего не чую», – сообщила ему Сапфира.

Несколько минут прошли без каких-либо последствий, и Эрагон, мысленно обследовав близлежащую территорию, пробормотал изумленно:

– Никого! – Затем, проникнув в те глубины своей души, где происходило его соприкосновение с магией, он воскликнул: – Брисингр раудхр! – И неяркий красноватый волшебный огонек, вспыхнув в нескольких футах от него, повис над землей на уровне глаз, освещая низину своим зыбким светом. Эрагон чуть шевельнулся, и огонек в точности повторил его движения, словно связанный с ним невидимыми нитями.

Вместе с Рораном он двинулся туда, откуда донесся тот подозрительный звук. Ущелье там сворачивало к востоку, и они передвигались очень осторожно, держа в руках оружие и то и дело останавливаясь, готовые в любой момент перейти к обороне. Примерно через десять ярдов Роран поднял руку, призывая Эрагона остановиться, и указал на грубую глиняную тарелку, лежавшую на траве. Тарелка казалась здесь совершенно и подозрительно неуместной. Опустившись на колени, Роран потер по ее поверхности кусочком глины, и они услышали тот же свистящий звук, что и в первый раз.

– Ее, должно быть, уронил кто-то из тех, что делали приношения у алтаря, – сказал Эрагон, изучая стены ущелья. И погасил волшебный огонек.

Роран кивнул и встал, отряхивая колени.

Направляясь назад, к Сапфире, Эрагон размышлял над тем, с какой скоростью они отреагировали на случившееся. Сердце его по-прежнему билось с болезненным напряжением, руки дрожали, и он все еще готов был в случае чего сорваться с места и, ринувшись неведомо куда, пробежать без остановки несколько миль. Раньше мы бы никогда не стали так дергаться, думал он. Причина столь невероятной нервозности была, впрочем, самой обычной: каждое из сражений отщипывало по кусочку от их умения владеть собой, постепенно оголяло их нервы, и при малейшем волнении оба они реагировали чересчур остро.

Рорана, должно быть, терзали похожие мысли, потому что он спросил:

– Ты их видишь?

– Кого?

– Тех людей, которых когда-то убил? Они приходят к тебе во сне?

– Иногда.

В неровном свете почти погасшего костра грубоватое лицо Рорана казалось несколько зловещим из-за густых теней, что пролегли у него в углах губ, на лбу и под глазами, прикрытыми полуопущенными веками. Он вдруг промолвил – медленно, словно с трудом:

– А я никогда не хотел быть воином! Я, конечно, мечтал о кровавых сражениях и воинской славе, когда был мальчишкой, но единственное, что было для меня важно даже тогда, это земля. Наша земля и наша семья… А теперь я убил уже… Я убивал, убивал, убивал… А ты, наверное, и еще больше! – Взгляд его устремился куда-то вдаль, словно он увидел там нечто такое, чего не дано видеть более никому. – Вот, например, те двое из Нарды… Я ведь тебе рассказывал?

Он рассказывал, но Эрагон, желая дать ему выговориться, лишь молча покачал головой.

– Это были стражники. Они стояли у главных городских ворот… Вдвоем, как всегда. И у того, что стоял справа, были совершенно седые волосы. Я хорошо его запомнил, потому что он был еще совсем молод, никак не больше двадцати четырех или двадцати пяти лет. Они были в форме армии Гальбаторикса, но, судя по выговору, родились оба в Нарде. И явно не были настоящими воинами. Скорее всего, они просто решили защитить свой город и свои дома от ургалов, пиратов, бандитов… За это их даже пальцем тронуть было нельзя! Клянусь, Эрагон, мы и не собирались никого убивать! Однако в тот момент у меня не было выбора. Меня разыскивали, а эти стражники меня узнали. И я воткнул этому седому в горло кинжал. Прямо под подбородок… Так отец свиней у нас на ферме забивал. А второму я расколол череп. И до сих пор чувствую, как хрустнули его кости… Знаешь, я помню каждый нанесенный мною удар – с тех пор, как солдаты Гальбаторикса явились в Карвахолл, и до сражения на Пылающих Равнинах… Порой я закрываю глаза, но не могу уснуть: передо мной стоит тот пожар, который мы устроили в доках Тирма. Боги, как ярко горит этот огонь в моей памяти! В такие минуты мне кажется, что я схожу с ума.

Эрагон вдруг заметил, что с такой силой стиснул набалдашник посоха, что у него костяшки пальцев побелели, а на запястьях вздулись вены.

– О да, – сказал он, помолчав, – сперва это были просто ургалы, затем – люди и ургалы, а теперь, во время той последней битвы… Я, конечно, понимаю, что наше дело правое, но быть правым совсем не легко. Из-за той роли, которую мы с Сапфирой призваны играть, вардены требуют, чтобы мы всегда были в первых рядах и уничтожали врага отряд за отрядом. И мы уничтожали. Уничтожаем… – Голос у него сорвался, и он умолк.

«Беспорядки и гибель людей – это спутники любых великих перемен, – сказала Сапфира им обоим. – Именно нам выпало на долю столько испытаний, ибо мы являемся провозвестниками этих самых перемен. Я, конечно, не человек, а дракон, а потому не жалею о гибели тех, кто подвергает нас опасности. Убийство тех стражников в воротах Нарды, возможно, и не достойно восхищения, однако за этот поступок не стоит чувствовать особой вины. Ты, Роран, был просто вынужден так поступить. А когда тебе приходится сражаться с врагом, разве ты не чувствуешь крыльев у себя за спиной? Разве не упиваешься свирепой радостью боя? Разве тебе неведом восторг победы над достойным противником и чувство удовлетворения, когда перед тобой растет груда тел тех, кто хотел убить тебя и твоих товарищей? Ты, Эрагон, уже испытал все эти чувства. Помоги же мне объяснить твоему брату, что это не так уж плохо».

Эрагон молчал, глядя на светящиеся красным угли. Сапфира сказала чистую правду, но сам он не решался это признать и уже менее всего был готов согласиться с тем, что насилием можно и наслаждаться; ему казалось, что тогда он стал бы презирать самого себя. А потому он молчал. И сидевший напротив него Роран, похоже, испытывал те же чувства.

И Сапфира куда более мягким тоном сказала им обоим:

«Не сердитесь. Я не хотела ни огорчить вас, ни обидеть. Я порой забываю, что вам все еще непривычны, да и изначально несвойственны подобные чувства, тогда как мне самой пришлось сражаться за собственную жизнь, пуская в ход и клыки, и когти, с того самого дня, как я вылупилась из яйца».

Эрагон встал и подошел к сложенным на земле седельным сумкам. Порывшись в одной из них, он вытащил маленький глиняный кувшинчик, подаренный ему Ориком перед расставаньем, и сделал пару добрых глотков медового напитка. Ему сразу же стало теплее и спокойнее на душе, и он передал кувшинчик Рорану, который тоже отпил немного.