Американская история

– Господи, они обе рухнули! – воскликнул австралиец. – Да этого просто быть не может!

Страшное зрелище повергло меня в шок. Даже толпа вокруг нас в терминале примолкла. Я подумал о людях, которые все еще были внутри, о пожарных, о полиции и машинах «Скорой помощи», сгрудившихся вокруг входов в здания. Это была беспрецедентная катастрофа, кошмарная, даже если бы обрушилось только одно здание, но два…

Ужас того, чему мы были свидетелями, лишил меня дара речи.

– Черт, мы только что увидели невозможное! – воскликнул австралиец. – Башни построены таким образом, чтобы выдержать столкновение с ними большого самолета.

– Но вы видели, что произошло! Самолеты с горючим…

– Этого недостаточно, чтобы их обрушить. Башни-близнецы были спроектированы с большим запасом прочности, все заложенные в расчеты коэффициенты были вдвое, а то и втрое выше обычных. Они не могут взять и вот так запросто рухнуть, осесть прямо вниз.

– Но мы видели, как это произошло, – повторил я, ничего не понимая. Пока я говорил, по телевизору повторно транслировали видео, на котором одна из башен на наших глазах оседала и рушилась, стальные колонны торчали с обеих сторон, а к земле устремлялось огромное облако обломков.

– Они падают, но это не обрушение. Это просто невозможно. Башни были построены так, чтобы выстоять, даже если в них врежется полностью заправленный топливом «Боинг 707».

Огромная пелена пыли застилала вид улицы и здания Нижнего Манхэттена.

– Вы говорите так, будто что-то об этом знаете, – заметил я.

– Я инженер-строитель, – сказал он. – Я работаю с архитекторами. Здания со стальным каркасом не могут обрушиться, это в принципе невозможно.

– Но огонь?..

– Без разницы. Никакое пламя, даже самой высокой температуры, не способно расплавить конструкционную сталь.

– А как насчет авиационного топлива?

– После первых нескольких секунд это мало что значило. Авиационное топливо сгорает слишком быстро, чтобы оказать какое-либо серьезное воздействие.

– Но это случилось! – Я махнул рукой в сторону телевизора. – Самолеты врезались в башни, повредили их, взорвались, устроили пожар.

– То, что вы видите, – это не обрушение, – сказал он. – Эти здания были взорваны. Это единственное объяснение. Кто-то, должно быть, заложил взрывчатку.

Я собрался было возразить, заявить, что это совершенно невероятно, но картинка на экране телевизора внезапно изменилась.

Еще одно здание было охвачено огнем, и клубы дыма растекались по голубому небу. В нижней части экрана красными буквами шли титры.

– Пентагон? – сказал я. – Они попали и в Пентагон?

– Этого я не знал, – ответил австралиец. – Что еще, черт возьми, подверглось атаке?

Мы молча стояли в толпе, время от времени продвигаясь вперед, по мере того как другие люди покидали терминал.

Шли минуты. Телеканал продолжал повторять одни и те же кадры – самолеты врезаются в башни и те начинают обрушиваться. А вот кадров о том, что случилось с Пентагоном, не было, что мы оба заметили.

– Это место – одно из самых охраняемых в США, – заявил австралиец. – Но почему нет записей с камер видеонаблюдения? Это смешно. Рядом с федеральными зданиями просматривается каждый дюйм пространства. У них должны быть записи. Что они пытаются скрыть?

Я согласился, но мы больше не говорили об этом. Шок от увиденного блокировал нормальные мысли. Мы сосредоточились на том, что нам показывали. Еще больше людей говорили перед камерами, пытаясь объяснить, что произошло, и сделать эти нападения хотя бы отчасти понятными. Медленно продвигаясь вперед, мы узнали больше из того, что говорилось, чему способствовали субтитры.

Новостные станции опрашивали свидетелей. Большинство были обычными людьми – офисные работники, туристы, водители такси или автобусов. Все они или стали свидетелями случившегося с улицы или же находились на тот момент внутри зданий, но сумели выбраться наружу. Да, они были там, но не всегда соглашались с тем, что говорили все остальные, хотя все, по их словам, были в шоке, увидев, как самолеты таранят башни.

Несколько свидетелей категорично заявили репортерам, что слышали громкие взрывы еще до того, как в башню врезался первый самолет. Один даже заявил, что за несколько минут до того, как появился первый самолет, он услышал и почувствовал мощный взрыв в подвале одной из башен. Это подтвердил водитель «Скорой помощи», который ехал по срочному вызову во Всемирный торговый центр в восемь тридцать, более чем за четверть часа до нападения на Северную башню. Некоторые свидетели описали самолет как не имевший опознавательных знаков. Один утверждал, что он был серебристо-белый, без иллюминаторов. Полицейский сказал, что слышал несколько взрывов внутри башен, когда те рушились, – это подтвердили двое пожарных, один из которых был сбит с ног взрывом в вестибюле Северной башни, когда спасался бегством. Одно интервью взяли у начальника пожарной команды. Белый от пыли, запекшейся на его волосах, лице и одежде, он хрипло выкрикивал ответы с улицы, где в окружении обломков и извивающихся пожарных шлангов стояли аварийно-спасательные машины, часть из них пострадали от упавших сверху обломков бетона. Он предупреждал о новых взрывах.

Политики выходили вперед, чтобы выразить свое соболезнование, ужас или принести людям слова утешения. С заявлением выступил вице-президент, поскольку сам президент Буш в тот момент возвращался президентским бортом из Флориды. Мэр Нью-Йорка. Сенатор. Еще один сенатор. Эксперт по строительству. Эксперт по терроризму. Эксперт по взрывчатым веществам. Эксперт по полетам. Представитель «Американских авиалиний» и еще один – сотрудник «Юнайтед Эйрлайнз», двух компаний, чьи самолеты были угнаны.

Картинка постоянно менялась, репортажи в прямом эфире из студии или с улиц перемежались записями предыдущих атак. Свидетели на улице, офисные работники, которым удалось спастись бегством, родственники и друзья пропавших без вести. Бесконечные повторы леденящих кровь кадров. Все люди, которых мы видели, были в истерике, некоторые плакали, многие растеряны, другие возмущены и взывали к мести.

Большая часть того, что мы видели, было репортажами о Нью-Йорке. Кадров о крушении самолета над Пентагоном в Вашингтоне пока не было. Там продолжал полыхать огромный пожар, но операторов не подпускали близко, а значит, камеры не могли выхватить какие-либо детали. Крупных разрушений не было, как не было и видимых обломков самолета рядом со зданием.

– Это то, что вы видели, когда садились в самолет? – спросил я у австралийца. В тот момент на экране появился, как я теперь знал, ранний кадр, вскоре после начала этого ада: верхние этажи Северной башни пылали, и из них валили клубы дыма. Южная башня еще не пострадала. Обе все еще выглядели практически целыми, без намека на грядущие катастрофические обрушения.

– Тогда это показывали в прямом эфире, – сказал он и через несколько минут зашагал прочь.

Я был в Колумбусе, штат Огайо. Я не знал никого, кто жил в этом городе или даже где-то поблизости. Мне негде было остановиться, я очень быстро обнаружил, что все отели в радиусе двадцати миль забиты под завязку. Воздушное пространство оставалось закрытым, все рейсы временно отменены. Я пытался взять напрокат машину, но ни одной свободной не осталось. Остаток дня я провел в аэропорту, пытаясь найти номер в отеле, ел нездоровую пищу из киоска, а когда все было распродано, купил себе еды в торговом автомате. Каждые несколько минут я пытался дозвониться до Лил. В трубке стояла гробовая тишина, но я заметил, что некоторые другие люди вокруг меня вновь начали выходить на связь. Значит, недосягаемым был не я, а Лил. Батарея в моем телефоне почти полностью разрядилась.

Примерно через час после посадки, пока я, по-прежнему стоя в толпе из нескольких сот человек, все еще смотрел на телеэкран в терминале, в моей голове начали складываться воедино все пугающие известия о рейсе АА 77. Борт вылетел из Вашингтона, из аэропорта имени Даллеса, в 8.20 утра и взял курс на Лос-Анджелес. Незадолго до девяти часов угонщики атаковали экипаж и проникли в кабину пилотов. Один из них взял управление на себя и развернул самолет обратно на Вашингтон. Сразу после девяти тридцати самолет на высокой скорости спикировал и на уровне земли врезался в западную часть Пентагона.

Хотя ее тело так и не было найдено или опознано среди руин и обломков, тогда или в последующие долгие и мучительные месяцы, я в конце концов пришел к выводу: Лил наверняка была в числе пассажиров этого самолета.

В ту ночь, когда я с трудом мог представить себе последствия этого дня, я урывками спал на полу терминала в Колумбусе, штат Огайо.

Глава пятая

Тогда: 2008–2009 гг.

Русская история

Весной 2008 года мне позвонил человек по имени Брайан Клермонт. Он представился продюсером фильмов и телепередач и предложил встретиться на следующий день за обедом в Лондоне. Он не уточнил, о чем пойдет речь, сказал лишь, что хотел бы обсудить идею фильма, возможно, художественного, возможно, телевизионного. Тема не подлежала разглашению, пока мы не встретимся и не обсудим кое-какие вещи. Конечно, это пробудило во мне любопытство, и я попросил его сказать мне хотя бы, что за фильм он имеет в виду и каким образом я могу участвовать в его создании.

– Я смотрел программу на четвертом канале, – сказал он. – Пару недель назад. Один из ночных научных фильмов о теории струн. Вы упоминались как автор сценария.

– Помощник главного сценариста, – сказал я. На самом деле все, что я сделал в этой программе, – это быстро заработал пару сотен фунтов, прочитав ее сценарий, чтобы проверить его на точность, и указал на пару незначительных ошибок. Просто один мой приятель, работавший в телевизионном агентстве по поиску талантов, в ответ на какую-то услугу вывел на меня продюсерскую команду. Однако Клермонту я этого не сказал.

– Тогда вы понимаете, о чем я, – сказал Брайан Клермонт.

– Вы хотите снять фильм о теории струн? – сказал я.

– Нет. Кое-что другое.

Мы договорились встретиться в ресторане недалеко от Сити-роуд, и я на следующий день поехал туда.

Клермонт был немолод, полноват, лысоват. Он громко говорил и пил много вина, но был серьезен и полностью сосредоточен на том, чего хотел. Несмотря на его слова о конфиденциальности, когда мы говорили с ним по телефону, я обнаружил, что разговаривать с ним легко. Его сопровождала молодая женщина, которую он представил как Жаклин, свою помощницу. Большую часть времени она молчала, внимательно слушая то, о чем говорили мы с Клермонтом, и делала пометки в блокноте. Насколько я помню, на протяжении всей встречи Жаклин не проронила ни слова. Она сидела, склонив голову над блокнотом. Она не пила алкоголь и взяла себе на обед простой салат из шпината. Мы с Клермонтом заказали стейки.

После нескольких общих фраз я вкратце поведал ему о нескольких опубликованных мною статьях и профилях, а он, в свою очередь, описал телепрограммы, над которыми работал на протяжении многих лет, после чего подошел к делу.

– Меня интересует человек по фамилии Татаров, – сказал он. – Кирилл Татаров, русский математик, эмигрант, живущий в Нью-Йорке. Мне кажется, вы его знаете.

– Как бы вам сказать, – промямлил я, застигнутый врасплох. Я действительно знал Татарова, но, как и сам Клермонт, тоже был связан требованиями конфиденциальности. Я описал нашу встречу в Нью-Йорке, когда я брал у Татарова интервью в Институте Куранта, что не было великой тайной. – Я бы не стал утверждать, что хорошо его знаю, – осторожно добавил я.