Асенька и ее зверь

– Так ведь он в школу-то и не ходил, – радостно сообщила молчавшему Берингу, с трудом разместившемуся на крошечной кухне, хозяйка дома. – Да и когда ему было, за сестренками своими присматривал, грибы да ягоды собирал, в огороде копался. Да и зачем нам в деревне вся эта учёба? Вон у меня Данька после девятого класса на тракториста учиться пошёл и теперь дом себе строит кирпичный, с нами-то жить и не хочет уже.

– Конечно, не хочет, – хохотнул появившийся в дверях Гришин – уже в потертых джинсах и клетчатой рубахе, что, должно быть, обозначало у него парадный наряд. – Ты же вокруг него как курица кудахтаешь, какой мужик это вынесет? Вот скажи, Настенька, ты тоже мужу трусы и носки утюжишь?

Ответа от Настеньки очевидно, не требовалось, супруги общались привычно, получая от дуэли взаимных подколов привычное удовольствие. Настя тайно им позавидовала: она все ещё опасалась выглядеть перед Владом дурочкой деревенской. Лишний раз не шутила, да и прежде чем что-то сказать, порой даже думала. Что, вообще-то, было для неё нехарактерно обычно.

Вздохнула сумрачно, опускаясь на кривоногий венский стул (и откуда тут такое чудо?). Огляделась, подмечая разительный контраст этого по местным мерком вполне добротного дома и “лесной избушки” Берингов. Низкие потолки, дощатые потертые полы, прикрытые замытыми до дыр ковриками, старая клеенка на столе, низкие окна. Новенькие кухонные ящики на стене смотрелись чем-то совсем инородным. Алюминиевые ложки, граненые стаканы в подстаканниках – вполне себе ретро-стиль. Тюлевые занавески на окнах. Но странное дело: – несмотря ни на что, тут было уютно. И как-то по-домашнему, что ли. Не то запахи старого дома ей вскружили голову (точно так же пахло в доме Анискиных-Шапкиных), не то дешевый крепкий чай, блюдце с вареньем и баранки на столе остро напомнили беззаботное студенческое время. Они с Валькой вот так же чаевничали. Экономили на всем, порой делили последнюю сосиску пополам, но твердо были уверены: впереди их ждет прекрасное будущее. С каждым днем будет все лучше. Теперь же она вообще не была ни в чем уверена. Точно взрослеет.

3. Память

Выпив чаю и поболтав ни о чем, они снова вернулись к этому скорбному месту. Соседи (вполне ожидаемо) ничего подозрительного не видали. Так странно… Их маленький двор теперь выглядел, как большая могила. Тут было похоронено их с Ванькой детство, и от этой мысли всю душу Насти выворачивало наизнанку.

Ей еще совсем недавно казалось, что из памяти стерто все, здесь когда-то происходившее. А теперь в сознании мучительно всплывали короткие и очень яркие отрывки событий из самого раннего детства. Первые шаги вокруг яблони, скрип их калитки, вкусный запах картошки вареной, прямо из печки. Бабушка: дородная, крепкая женщина, строгая и решительная. Пахла она изумительно, Настя помнила этот запах.

А еще она вспомнила вдруг, что до появления Шапкина жили они очень бедно и странно: мать пропадала в каких-то командировках (как бабушка ей говорила). На столе была только картошка, да овощи с огорода. Зато чистота в доме была необыкновенная, а это она тоже помнила. Салфеточки белые, кипенно-снежные занавесочки.

Момент, когда в их жизни появился этот странный мужчинаНастя не помнила совершенно. Зато мать теперь не уезжала, девушка помнила ее: вдруг похорошевшую, свежую, очень веселую. Как они с ней читали учебник по природоведению, как учили стихи. Жили тогда они сытно, в достатке и весело. Потому и так горько было ей до сих пор их расставание. Не простила… До сих пор все произошедшее в душе Настя называла тяжелым словом “предательство”, и не иначе.

А теперь… Кажется, долгий и утомительный путь был ими проделан напрасно. На пепелище не осталось ничего ценного, сгорело все совершенно. Настя подозревала, что если что и было – это украли еще до того, как поджечь.

Влад, сидящий на корточках и что-то снова разглядывавший в куче чистого пепла, хмурился. Ванька просто шмыгал носом.

– Насть, а можно на кладбище мне сходить? – наконец, выдавил из себя мальчишка. – Я там в прошлом году частенько бывал, думал цветов каких посадить… Ну, чтобы маме лежать было красиво.

– Можно и нужно, – ответил за девушку Влад. – Непременно сходим, теперь же. Ох, и не нравится мне этот поджог. Скажи, Иван, тот человек, что с вами жил в последние дни, он каким был? Не было ли у него странностей? Все, что помнишь, говори, любые мелочи. Цвет глаз, количество зубов, привычка бегать по утрам…

– Ага, бегать. За пузырем, – хмыкнул Ванька. – Вот как утром просыпался, сразу и бежал. Спортсмен! Мастер спорта по литроболу!

– И как мастера этого звали?

– Толик-алкоголик, ага.

– Вот как… – Беринг поднялся, отряхивая ладони, и тяжело вздохнул. – Грузитесь в машину, поехали. Делать здесь больше нечего.

– А дальше?

– Мои золотые, а дальше все как и планировали, ничего не меняется, едем домой ко мне, в Питер… – Он замолчал словно прервав сам себя, – к нам домой. По дороге закидываем Ваньку в лагерь, конечно. Мы с вами как бы, если вы не забыли, работали все это время в одной экспедиции в Белогорье. У меня камеральные, масса работы, отчетные конференции… Работа не ждет. Лето у меня пора очень горячая, нужно спешить. Ну, и конечно же, наше с вами важнейшее дело. Семейное.

Питер. Слова эти волшебные: лагерь, конференции, экспедиция. Настя с Ванькой восторженно переглянулись. Лето обещало быть… многообещающим.

Сразу стало даже как-то теплее, солнечнее. Ванька поскакал к машине, как козленок, а Беринг обнял Настю за плечи, уткнулся носом в растрепанные рыжие волосы и пробормотал:

– Не нравится мне все это. Пожар, Толик этот… и это пепелище. Видишь ли, оно как чистый лист бумаги: каждый, тут побывавший после пожара, оставляет за собой словно широкую подпись. А почитать было что. Запахи – вещь откровенная. Еще и яблоня эта. Ты заметила: дерево стоит рядом с домом, но совершенно не обгорело? Какие-то аномалии физики. Или… не аномалии.

– Ты что-то предполагаешь? – встрепенулась Настя, прекрасно помнившая, что запахи заменяют для морфов удостоверения личности.

– Я не могу с уверенностью сказать, – Влад задумчиво вытирал пальцы. – Ладно, нам пора ехать. Больше тут делать нечего.

– А Толик? Ты не хочешь ему задать пару вопросов?

– Очень хочу, но времени его разыскивать у нас просто нет. Если мои предположения верны, то… сначала я основательно позабочусь о вашей с Ванькой безопасности. И немедленно. К тому же, мне что-то подсказывает, – он снова вздохнул отчего-то, – деваться ему просто некуда. Всему свое время, родная.

Настя внимательно посмотрела на мужа и молча кивнула.

Несмотря на всю любовь к этому невероятному человеку, которая ее просто порой разрывала на части, с ним было непросто. Из прошлых отношений Настя вынесла совсем другой опыт. С Валькой все у них было на равных. Они знали друг друга отлично, и церемоний не требовалось: могли кривляться, зло шутить, ссориться и мириться сто раз на дню.

Влад был совершенно другим. Закрытый, загадочный, умный. Ироничный. Настя остро чувствовала, что не дотягивает до его уровня, но даже если бы и была она академиком или фотомоделью, ничего бы не изменилось. Он все равно был бы островом, на который волей случая для нее был построен тонкий и хрупкий их мост.

Открывался ей по-настоящему Беринг пока только в моменты их близости. Но сейчас это короткое счастье им было вообще недоступно: Настю смущало Ванькино присутствие, накопившаяся за последние все недели усталость. С каждым часом они становились все дальше, словно между супругами вырастала стена. Из недосказанности, недопонимания, странных тайн Беринга.

Насте все больше хотелось затопать ногами и, схватив мужа за грудки, потребовать, чтобы он немедленно рассказал все то, что уже сложилось у него в голове. Глупо и некрасиво. Да и смысл? Все равно не скажет. А истерика может только их больше еще отдалить.

– Я попрощаюсь с Гришиными и вернусь, когда еще свидимся, – сказала девушка тихо. – И можно уже ехать.

Влад кивнул, погруженный в свои тяжкие мысли.

Уехать возможно что навсегда, никому ничего не сказав, показалось Насте невежливым. К тому же она знала прекрасно, как мало в деревне событий. Их визит здесь будут вспоминать еще долго. Поэтому решительно толкнула отпертую уже калитку и постучалась в дом.

– Ну, мы поехали, – сообщила она тете Свете. – До свидания, наверное, даже – прощайте. Боюсь, мы нескоро вернемся.

– Погоди, Настен, зайди-ка на минутку, – тетка быстро огляделась и затащила девушку в дом. – Во-первых, я вам пирогов положу, и не отказывайся – дорога длинная, Беринг твой сказал, что в Питер намылились. Домашние пироги всяко лучше, чем забегаловки придорожные. А во-вторых… Не хотела я говорить при муже твоем, мало ли… Студент твой приезжал этой зимой. Тебя искал. В доме ночевал. Не знаю, может, важно это. Просил передать, что если ты вдруг вернешься – чтобы обязательно позвонила, у него к тебе разговор важный есть.

– А дом, случайно, не после его визита сгорел? – с подозрением спросила Настя.

– Случайно нет. Месяца два с тех пор прошло.

– Спасибо, тетя Света. За все спасибо.

– Не за что, дочка, поезжай с Богом.

Вот, значит, как. Валька приезжал. Зачем, почему? Что ему от Насти может быть нужно? Звонить она, конечно, не будет. Владу это должно не понравиться. В хрупких их отношениях только Валек еще не хватало.

***

Кладбище, старое как этот мир, было недалеко от деревни. Когда-то здесь была и церковь, но давно разрушилась, а восстанавливать, понятное дело, ее не спешили, да и никому это было не нужно. Жители Глухаревки по праздникам ходили через лес в соседнее село, где была часовня. Настя там была один только раз, когда бабушку отпевали. Зато на кладбище бегала часто. Сначала скрывалась там от матери, у которой порой бывали приступы странной злости, потом – сбегала от строгого отчима и кричащего младенца в доме. Сидела на могилке у бабушки, разговаривала с ней. Цветы сажала. Теперь вот к матери шла. И Ваньку понимала очень хорошо: пока родных ушедших вспоминаешь, вроде бы как они и не совсем мертвые. Живут внутри тебя. Хорошо, что она мать в последний путь не провожала, одним страшным воспоминанием меньше.

Машина, даже большая и мощная, проехать близко к кладбищу не смогла. Дорога представляла собой месиво из липкой рыжеватой грязи, камней и каких-то досок, видимо, выложенных для тех, кто ходил в это печальное место к своим предкам. Пришлось вылезать, натягивать резиновые сапоги и прыгать как зайцы. Могила Марии Анискиной нашлась быстро: с прошлого года новых захоронений здесь не было. Но даже если бы и были, пройти мимо ее скромной могилы было никак не возможно: на бурой земле, на прошлогодних ветках ели лежали алые как кровь гвоздики. Много, целый ворох. Довольно-таки свежих, живых.

Беринг вдруг сверкнул хищно глазами и весь подобрался, а Настя замерла, глазам своим просто не веря. Отчетливо вдруг поняла: горькие эти цветы не укладывались в ее представление обо всем здесь произошедшем. Она готова была увидеть полное запустение, неприглядный холмик, поросший сгнившей травой, даже могилу, разграбленную.

А над захоронением матери стоял большой черный камень, со срезанной полировкой гладкой гранью, да с выбитыми именем ее и двумя датами, в которые уложилась вся жизнь Марии Анискиной-Шапкиной. И эти цветы. Кто эту женщину помнил, кому она была так дорога? У Насти не было на эти вопросы ответов. Красные, как капли крови цветы были громким криком о чьей-то мучительной боли.

А Ванька, опустив низко голову, стоял и молчал. Ему было явно очень тоскливо и грустно сейчас. Настя обняла брата за плечи, он уткнулся ей в грудь и всхлипнул.

– Все будет хорошо, – сказала девушка. – Мы плачем не о мертвых, а о живых. Для мамы все закончилось, а для тебя – только начинается. Уверена, она бы не хотела, чтобы ты плакал.

– Да больно ты понимаешь, – буркнул Ванька, но глаза вытер рукавом. – Поехали, ладно.

– Да. Поехали.