Folie a Deux

– Так мне слишком быстро станет жарко. Я не накрываюсь до такой степени, когда лето.

– Тебе придётся потерпеть, Моника Гейнс. Учитывая тот комплект для сна, который ты, похоже, сегодня вообще не снимала, я не хочу видеть то, как выглядит в нём твоя грудь. Я просто лягу рядом. Не смей даже и думать о том, чтобы вытащить руки.

– Ты… остаёшься?

– У тебя есть возражения? – спрашивает он, опускаясь поверх одеяла слева от меня. Пожалуй, от ощущения близости без близости мне уже становится жарко больше, чем когда-либо станет от кокона, в который обернул моё тело Андерсон. Он… когда он именно спит со своей женой, ей тоже приходится испытывать на себе подобные запреты? Терпеть его нежелание прикосновений?

– Что ты ей сказал?

– Ничего. У меня аврал. Так всё и было. Просто я уже с ним разобрался, – я удивлена тому, что получаю ответ. – Ночи на работе для меня не редкость. Иногда они случаются и по выходным. Но я ещё никогда не делал того, что сейчас.

– Тогда почему делаешь?

– Почему ты напилась?

– Потому что устала от этой жизни. Потому что чем больше у меня работы, тем сильнее я ненавижу себя. Потому что мои часики тикают, – это всё алкоголь, всё ещё циркулирующий по моим венам. Без него я бы не сказала ничего подобного. Только не Андерсону. Но в то же время он забудет обо всём уже через минуту. Или даже раньше. У него есть и более важные вещи, о которых надо действительно помнить. Так что неважно.

– Часики?

– Мне двадцать семь, и я хочу семью. И ребёнка. Вот какие часики у меня тикают, – я говорю всё это так, будто речь идёт вообще не обо мне. Отвлечённо и без ощущения желания дать жизнь. Стать матерью. Удовлетворить материнский инстинкт. Наверное, шампанское всё же подействовало, как надо. Пусть и позже, чем я рассчитывала. Однако это однозначно к лучшему. Выветрись эта анестезия чуть раньше, я бы не была столь пассивна. И вряд ли лежала бы здесь без единого движения. Скорее мы бы уже трахались.

– Это всё просто то, что сейчас глубокий вечер. При приближении ночи люди становятся откровеннее, чем днём. Утром ты и не вспомнишь ничего из того, о чём говорила. Просто засыпай.

Видимо, в какой-то момент я всё же отключаюсь, потому что еле разлепляю глаза, когда движение под одеялом и непонятная прохлада проходятся мурашками по моим обнажённым, не считая низа от пижамы, ногам. На мне явно сказываются признаки похмелья в виде некоторой вялости и тумана в голове. Но, даже несколько дезориентированной в пространстве своей же собственной кровати, так и оставшейся в положении на спине из-за неспособности перевернуться на тот или иной бок, мне всё равно удаётся опознать левую руку Андерсона на своём животе. Точнее, почти у груди. По крайней мере, я чувствую, что подушечка большего пальца находится невероятно близко от неё.

– Что ты делаешь? И который час?

– Я немного замёрз. Примерно 4:03.

– Замёрз?

– Да. А ты такая тёплая, – он сопровождает свои слова тем, что утыкается носом мне куда-то около шеи, и при этом его губы оказываются целующими моё левое плечо. Они ощущаются… нежно. Волшебно. Так, что я едва сдерживаю стон и чувствую ещё больше мурашек, расползающихся по телу от места соприкосновения. – Ты так восхитительно реагируешь на меня. Я люблю это, Моника. Кроме того, я думаю, что должен тебе, а я привык сдерживать свои обещания. Сейчас твоя очередь делать всё, что хочешь. Я постараюсь не трогать тебя так уж сильно.

Мои руки толкают его на спину намного раньше, чем разум только начинает раскладывать сказанное по полочкам в голове. Я тяну за ткань почти агрессивно, чтобы стащить всю одежду с Андерсона как можно скорее, и он, неожиданно верный своему слову, фактически остаётся в стороне. Разве что помогает мне справиться со своими джинсами. Но в значительной степени его прикосновения едва задевают меня, и я даже не могу их так назвать. Это всё словно цепочка случайностей, а я… я хочу, чтобы он стиснул мою кожу. Сильно. Крепко. Впился в неё своими пальцами.

Я разрываю поцелуй, учащённо дыша. Мне нужно вздохнуть. Сказать ему прекратить сдерживаться. Но я не могу выговорить ни слова, настолько быстро бьётся сердце. Лишь чувствую, как губы Райана находят чувствительную точку у меня за ухом и мягко посасывают кожу прежде, чем сильные руки стягивают тонкие бретельки с моих плеч, обнажая грудь мужскому взгляду.

– Хочешь, чтобы я дотронулся до неё?

– Боже, да. Конечно, да. И до меня тоже. К чёрту твои слова, – снова прижимаясь к Андерсону, я ощущаю его возбуждение около своего живота. И это… это делает меня совсем влажной. Почти отчаянной от потребности соприкоснуться кожа к коже и заявить свои права.

Мои волосы скользят по мужской груди, когда я склоняюсь к Райану одновременно с тем, как, позаботившись о защите, он врывается в меня одним глубоким толчком. Сплетаясь во рту, наши языки имитируют то, что делают тела, пока не становится нечем дышать. И только тогда Андерсон переключается на мою грудь. Вбирает сосок во влагу рта тянущими движениями, иногда задевая кожу зубами и при этом продолжая идеально ощущаться внутри меня. Я почти теряю всякую концентрацию на плавном, неспешном ритме, но чувствую, как нежным скольжением рук вдоль моего позвоночника Райан восстанавливает его за меня. Будто хочет не просто трахаться, а думает о большем. Желает большего со мной… Но его кольцо… Этот чёртовый символ принадлежности другой… он всегда при нём. Ещё несколько дней назад было так легко не обращать внимания на ободок, игнорировать его при контакте с кожей, но теперь, после всего, что я сказала, что услышала от матери… Ничего ведь не изменится. Это не тот мужчина, что способен дать мне детей. У него уже есть свои. От законной супруги. Он скорее укажет мне на моё место и посмеётся над моими невежественными фантазиями, чем займётся со мной незащищённым сексом. Миллиардеры не делают малышей любовницам, которые к тому же ещё и ниже них по социальному статусу. Это всё… пустая трата времени. Я и он. Мы с ним. Может быть, даже ошибка. Которая однажды в любом случае придёт к своему логическому завершению. Но точно помешательство. Так почему бы не покончить с ним сейчас, если такой конец всё равно неизбежен?

Я отстраняюсь от Андерсона, когда он смахивает со лба вспотевшие волосы, проводя по нему правой рукой. И говорю быстро, лишь бы не дать себе ни шанса передумать. Потому что в этом мужчине прекрасны даже, казалось бы, неприятные и противные вещи. Но я больше не вижу его. Не позволяю себе. Сижу, отвернувшись, на краю кровати.

– Я думаю, что мы должны прекратить. Закончить эти… отношения. Вернуться к своим жизням. Ведь ты сам говорил, что… Поэтому я не вижу разницы.

– Хочешь оставить всё позади? – спрашивает он из-за спины. Голос звучит тускло и словно безрадостно. Обычно он всегда был одинаков. Что бы ни происходило, и о чём бы нам иногда не случалось говорить. Но сейчас он странный. Хотя это наверняка пройдёт к утру. Как и мои самые сокровенные желания. При свете дня у нас обоих всё образуется. При свете дня на первый план вновь выйдут дела и заботы, на что и намекал Андерсон ещё до того, как я заснула, и думать обо всём прочем просто не останется времени.

– Да.

– Ты права. Нет никакой разницы в том, когда это случится. Я, правда, ещё не насытился, но я просто найду кого-то, кто похож на тебя. Я всё равно не собирался умирать с тобой в один день. Это даже не относится к моей жене.

Он покидает мою квартиру в 4:47. Я говорю себе, что поступила единственно верно. И что не буду заново переживать все те редкие минуты, проведённые вместе.

Глава 6

– Ну, что скажешь?

– Это потрясающие фотографии, Тим. Давно не видела ничего такого стильного.

– Напоминает старый Голливуд, верно?

– Точно.

Я стою у монитора, просматривая снимки с только что завершившейся фотосессии. Мои волосы всё ещё сохраняют укладку мягкими волнами, несмотря на их частичный контакт с водой, и мне кажется, что сегодня я уж точно не буду спешить избавляться от собственного образа. Играть роковую соблазнительницу оказалось увлекательно и интересно. Намного больше, чем я себе предполагала, когда мне только рисовали стрелки, наносили вишнёвую помаду и выдавали элегантное красное платье.

– Знаю, твой ответ, наверное, останется неизменным, как и в прошлый раз, когда я тебя спрашивал, но, может быть, сходим выпить кофе?

Я кутаюсь в полотенце, выданное мне, чтобы гарантированно не замёрзнуть из-за влажных волос, и перевожу взгляд на фотографа, которого встречаю уже далеко не впервые. Он снимает меня достаточно часто, и каждое наше новое пересечение по работе обычно заканчивается одинаково. Тим приглашает меня на как бы свидание, я, извиняясь, отказываюсь, а потом спустя время эта история вновь повторяется. Хотя он милый и внимательный, и не пытается требовать чего-то несуразного в процессе съёмки, но я ещё ни разу не соглашалась пойти с ним куда-либо после неё. Ни разу до сегодняшнего дня.

– Я согласна.

– Правда? – он явно удивлён, но это и понятно. Не представляю, сколько конкретно раз ему приходилось сталкиваться с моими отказами, возможно, заставлявшими его думать обо мне, как о привереде. Я никогда не вела им счёт. И меня даже не заботили те мысли, которые я, быть может, вызываю в свой адрес. Но сейчас я чувствую, что совершаю хороший поступок. Глаза Тима словно светятся, и это немного, но изгоняет тьму из меня.

– Да, конечно.

– Тогда встретимся у моей машины через полчаса?

– Отлично. Я тоже как раз соберусь и подойду.

Мы направляемся в ближайшую от места проведения съёмки кофейню. Она уютная, чистая и красивая. Я заказываю горячий шоколад, в то время как Тим выбирает латте, и вскоре после этого мне, увы, становится откровенно скучно. Рассказывать о книгах, что я читаю, или о фильмах, которые смотрю, когда позволяет свободное время. Узнавать аналогичные вещи о своём собеседнике и обсуждать ещё и музыку. Всё это ощущается… давно устаревшим. Бесполезным и неискренним. Так, будто мы оба прилагаем старания, когда в реально претендующих на долговечность отношениях всё должно быть легко даже на стадии знакомства. По крайней мере, это то, во что я верю и знаю. На основании того, как у меня всё было с… с… Андерсоном. Хотя мы вполне обходились без всей этой мишуры и попыток следовать неписаным общественным нормам. Не думаю же ли я всерьёз, что вдруг переключусь на того, кто никогда меня не интересовал, и благодаря этому спустя целый месяц наконец вытравлю из головы мужчину, по определению относящегося к числу незабываемых?

После таких всегда требуется немало времени на то, чтобы собрать себя по частям и залатать полученные раны. И, наверное, я знала, что всё будет именно так. Но всё равно повела себя, словно мотылёк, летящий на свет. Тот свет, который в итоге ослепляет или, по крайней мере, заставляет терять ориентацию в пространстве. И ты понимаешь это, но по-прежнему хочешь сгореть. Потому что с другими просто нет и не может быть той же самой искры. Познав столь глубокие и сильные эмоции… после них всё хотя бы немного отличающееся начинает казаться заранее обречённым на провал. Не тем, что нужно. Пустым и не стоящим совершенно никакого внимания. Разве может что-то обычное сравниться с той самой пресловутой химией, о которой так много говорят? Между мной и Райаном Андерсоном была именно она. С самой первой ночи и до последней. Настоящая химическая реакция, соединившая в себе самые несовместимые элементы и породившая взрыв. Настолько сильный и всеобъемлющий, что, даже став инициатором расставания в попытке защитить своё глупое сердце и сохранить рассудок, я всё равно чувствую себя сломанной куклой, выброшенной на свалку. Самовнушение позволяет просыпаться по утрам, чистить зубы, пить кофе, выполнять рабочие обязанности и существовать дальше, но саму себя не обмануть. В течение дня я ещё как-то преуспеваю, но потом наступает ночь, и у меня совсем не остаётся сил сражаться. Это то самое время, когда ко мне приходит Райан Андерсон. Не реальный человек, но образ, проникающий в мысли, а оттуда и во сны. Кажется, являясь мне в бессознательном состоянии, он всякий раз пытается что-то у меня спросить, но наутро я никогда не помню, было ли это в действительности, или же я просто всё не так поняла.

Моя мама любит повторять, что если ты всем сердцем стремишься к чему-то, то весь мир помогает тебе идти к цели. Но в моём случае Вселенная не торопится прислушиваться к моим мольбам. Несмотря на то, что я всей душой стараюсь забыть Райана Андерсона, она словно оглохла и закрыла на всё свои глаза. А тем временем, услышав однажды от Грейс, что её брат в последнее время словно слетел с катушек и стал превосходить в раздражительности даже самого себя, я мстительно захотела, чтобы это во мне заключалась причина его смятения и дурного настроения. Но не прошло и минуты, как я почувствовала себя жалкой и отвратительной. Ведь обычно я не желаю людям зла. Но Райан Андерсон… это из-за него в моей голове обосновалось слишком много тёмных мыслей, а в сердце поселилась непроходящая тоска. Мне так хочется вернуться обратно к внутренней свободе и чистоте, что это желание едва не превалирует над потребностью ощутить то, как в моём животе пинается малыш.

– Наверняка мы ещё как-нибудь увидимся на одной из твоих будущих съёмок, – говорит Тим спустя час или около того, вероятно, и сам поняв, что всё идёт не так, как он себе представлял. Я естественно рада. Если мы, и правда, ещё когда-то окажемся связаны совместной работой, он уже не станет отвлекаться и думать о посторонних вещах, никак с нею не связанных. – Мне нужно за город снимать на закате, но я подвезу тебя, куда скажешь.

Называя адрес, я прошу высадить меня у магазина в паре кварталов от своего дома. Уже внутри здания я извлекаю телефон из сумки, чтобы включить звук, и замечаю два пропущенных вызова от Грейс. Будто почувствовав то, что мой взгляд направлен на её имя, именно в этот момент она набирает меня в третий раз.

– Ну, как прошла твоя фотосессия в образе женщины-вамп?

– Это было увлекательно.

– Так, что ты не слышала свой телефон даже после её окончания?

– Я забыла включить звук, а потом Тим, фотограф, позвал меня на кофе. Мы распрощались только несколько минут назад. Сейчас я в магазине, решила пополнить холодильник прежде, чем идти домой.