Золотой убегает песок…

Я испугался, что ты откажешь. Что если перезвоню, то услышу именно это и уже не смогу отменить этот момент.

От того, как это звучит, мне становится почти смешно. Он серьёзно надеялся, что сможет избегать меня и этого разговора вечно? Желая отказать друг другу в чём-либо, люди не ставят перед собой самоцель сделать это именно посредством телефонного звонка. Для таких случаев вполне сгодится и краткое сообщение. Или вообще молчание. Оно, оказывается, тоже может быть говорящим. Я бы могла не только удалить все эти предложения, не глядя, но и ещё днём написать ему, что не хочу ничего серьёзного и обременительного. И вот как раз-таки на мои действия он бы точно не смог никак повлиять. Это не то, что зависит от него. Всего одна секунда, и дело сделано.

Он по-прежнему снаружи, когда я всё же открываю дверь. Стоящий на моём крыльце в свете лампочки, что всегда остаётся включённой на всю ночь, и гипнотизирующий телефон посредством взгляда, будто это способно заставить меня написать хоть что-то, невзирая на отсутствие слов в голове. Но стоит Олдриджу осознать моё присутствие, как он прячет сотовый в правый карман пальто и протягивает мне довольно объёмный бумажный пакет, всё это время находившийся в той же руке. Он явно нелёгкий и, возможно, даже слегка тяжёлый, только я не собираюсь ничего брать. И вообще мне эгоистично нравится держать мужчину по ту сторону порога. Невзирая на холодный воздух, неприятным образом струящийся по телу.

– Я понимаю, ты, наверное, расстроена или злишься, или и то, и то одновременно, и мне жаль, если я сделал это с тобой, но у меня тут готовая индейка. Возьми хотя бы её.

Ему хватает рассудка не приближаться, но в моих мыслях это всё равно ничего значительно не меняет. А вот странное удовольствие видеть, как Олдридж чуть ли не прячет свои глаза, словно не выполнивший домашнее задание школьник, уже тут как тут.

– Она мне не нужна. Не то чтобы я должна отчитываться, но я буду у друзей.

– Мэл.

– Ты мог бы просто спросить, – не сдержавшись, говорю я. Он фактически решил всё за меня. Когда сделал свои собственные выводы о том, что я собираюсь или не собираюсь сказать, основанные непонятно на чём. Олдридж и страх кажутся мне несовместимыми вещами, и я без понятия, как всё это может быть.

– Спросить разрешение или что-либо ещё означает получить отказ. Для меня одно подразумевает другое. Иногда лучше не спрашивать и не задавать вопросов. Порой это невольно приводит человека к политике избегания. Так вероятность услышать что-то нежелательное гораздо меньше.

Он говорит это так, будто уже спрашивал, старался вести себя правильно и проявлять терпение, а в итоге лишь получал совсем не то, к чему стремился, чего хотел и желал, или, по крайней мере, видел, как другие сталкиваются со всем этим по его вине. Напрямую или же косвенно. Из-за его решений, слов и поступков, потому что ему случалось отвечать или действовать в разрез с мечтами, надеждами и чаяниями окружающих, перечёркивая их раз и навсегда.

Но за твёрдостью голоса, словно говорящего мне, что урок усвоен, и ошибок больше не будет, скрывается самая настоящая и подлинная уязвимость. Я улавливаю соответствующую тональность в речи и вижу всё по глазам, частично скрытым в тени из-за угла, под которым на лицо падает льющийся сверху свет. Тем не менее, для меня это во многом дикие слова. Если они хоть сколько-то правдивы и достоверны в том, что касается того, как Олдридж относится к жизни и воспринимает её течение, то я не уверена в нас с ним. Вдруг он так и будет делать что-то без оглядки на моё мнение? Станет диктовать мне собственную волю? И в конце концов подчинит меня себе, как самостоятельную и цельную личность, в результате чего я перестану ею быть?

– Я так не могу.

– А, по-моему, тебе нравилось.

– Что?

– Тебе нравилось, – с нажимом и словно вызовом повторяет он, смотря так, будто может и собирается раздеть лишь посредством взгляда. Оставляя пакет с едой на перилах справа от себя, Дэвид вдруг делает тот единственный шаг, что служил между нами незримой чертой, а теперь и вовсе заставил её исчезнуть. Холод становится только ощутимее и злее, как только Олдридж оказывается в непосредственной близости от меня, высокий, доминирующий, уверенный в себе и пахнущий лёгким морозом. Но, прижатая силой и желанием к наружной стороне по-прежнему открытой двери, я едва чувствую лёд одежды, тела под ней и ладони, опускающейся мне на шею, пока большой палец обводит нижнюю губу. Я нахожусь словно в прострации и ловушке, из которой даже не уверена, что хочу искать выход. Моё сознание будто под гипнозом, и следующие слова лишь усиливают ощущение истинной потребности, что сидит глубоко внутри меня. – Не трать время на напрасную ложь, Мэл. Я уверен, что ничего не изменилось. Мне достаточно лишь коснуться тебя, чтобы проверить.

Глава 9. Выстрел

Я тесно прижата к его телу одной рукой, пока другая захлопывает дверь. В ночной тишине этот звук слишком громкий, всеобъемлющий и внушающий опасность, словно выстрел. Но мне кажется, что, даже столкнувшись с ним в реальности, Дэвид не стал бы прятаться. Он скорее попытается спасти окружающих людей и закрыть их собой от пуль, чем сбежит. А ещё он абсолютно прав. Во всём, что только что сказал. Мне действительно нравилось. И даже больше, чем он может себе представить. Я наслаждалась без преувеличения каждой секундой. И в постели, и вне её. Мне на самом деле было очень хорошо. Как ни с кем и никогда до него. И в минуты некоторой душевной близости тоже. Когда я чувствовала себя равной ему, но при этом во все прочие моменты могла удовлетворить своё желание быть просто женщиной и, без всяких сомнений отдавая весь контроль, испытывала лишь эйфорию от собственного подчинения.

То же самое происходит и сейчас. Мои руки одерживают верх в противостоянии с будто заторможенным рассудком. Уже настроившись на давно знакомую волну, они сжимают ткань мужского пальто и стремительно стягивают его вниз, удаляя мешающую деталь гардероба прочь. Бывший на мне халат постигает та же участь, и он составляет компанию верхней одежде на полу под нашими ногами. Я остаюсь лишь в комплекте для сна из шортиков и туники и почти ненавижу то, что, идя к двери, включила свет в коридоре. Почти, но не совсем.

Дэвид смотрит на меня так, будто видит насквозь и знает обо мне абсолютно всё. Даже то, что я не смогу рассказать сама о себе из-за банального неведения. Это взгляд человека, желающего касаться. Словно сгорающего живьём в ожидании этого момента. И остро нуждающегося в том, чтобы просто быть рядом. Возможно, на любых условиях. Только лишь ради шанса держаться поблизости и, может быть, однажды стать самым родным и близким на свете. Он моргает, и эти эмоции несколько теряются в его зрачках, проваливаясь куда-то глубоко, хотя и не полностью, не до полного исчезновения. Я продолжаю чувствовать их. Пропитываться ими. Дышать этими ощущениями. Вдыхать его самого каждый раз, когда, поднимаясь при совершении вдоха, моя грудь касается его рубашки. Да и между пополнениями лёгких кислородом тоже. Этот запах словно наркотик. Ты подсаживаешься быстро и неудержимо, а потом понимаешь, что бросить и слезть будет трудно. В моём случае даже невозможно. Наверное, поэтому моя левая рука как сжала плечо, скрытое слоем идеально сидящего материала, так и сохраняет этот телесный контакт. И та же самая причина, вероятно, объясняет то, почему я не чувствую ни единой доли румянца, который должен был коснуться моего лица и изменить его цвет. Я вся на виду и понятия не имею, что Олдридж доподлинно думает обо мне прямо сейчас, но это словно теряет всякое значение. Лишается прежде устойчивого места в моей голове. Вытесняется разумом за её пределы. Если и не навсегда, то, по крайней мере, надолго.

Тем временем меня настигает прикосновение к бедру. Раскованное и смелое, оно сопровождается лаской и сгибает мою ногу в колене, что я уже не смею отменить и ощущаю, как Дэвид становится будто продолжением меня. И, наплевав на одежду, касается живота скользящим движением, уже одним этим заставляя дрожать и желать большего, а потом и вовсе пересекает невидимую линию настойчивой, но нежной ладонью. Даже будь у меня возможность помешать, оставь он мне хоть какую-то лазейку, я бы ничего не смогла поделать. Руки, обе смявшие низ рубашки на широкой спине несколькими мгновениями ранее, словно одеревенели и стали безжизненными. Правая нога, что теперь единственная удерживает весь мой рост и вес в вертикальном положении, уже хочет лишь отказаться от этой миссии. Чтобы Олдридж перестал меня мучить и изводить, а просто прижал к стене всем телом и сделал то, что, как ему точно отныне известно, нужно в одинаковой степени нам обоим. Но он медлит, будто жаждет слышать мольбу. Я вся теряюсь под его незнакомым прежде взглядом, в котором есть что-то новое и торжествующее, когда Дэвид прислоняется своим лбом к моему и выдыхает мне прямо в губы возбуждающим и обжигающим шёпотом:

– Ты точно такая, как я и ожидал.

Разрываясь между стыдом, нетерпением и потребностью, я вздрагиваю, ставшая особенно чувствительной, когда убедившаяся во всём рука возвращается мне на живот, и прикрываю глаза. Быть под прицелом пристального внимания и дальше просто невыносимо. Я будто кукла, с которой можно делать всё, что угодно, а она никогда не возразит. Но с той лишь разницей, что я и сама не против ею быть. Марионеткой. Игрушкой. Словно пластилином. Влюблённой в этого мужчину. Это начинает казаться сокровенной мечтой.

– Я не…

Я и понятия не имею, что собиралась сказать. Но забываю всё, чем бы оно не являлось, едва Дэвид трепетно перемещает свою ладонь выше. Его пальцы жёстко, но одновременно и мягко сжимают мою грудь, вызывая приятное томление внизу живота. Я клянусь, что чувствую собственную влажность. В несколько грубом прикосновении, сконцентрированном вокруг соска.

– Ты моя, – твёрдо говорит Олдридж, не обращая внимания на слоги, что я успела произнести.

Эти слова мгновенно поднимают мои веки обратно. Заставляют осознать, как он стягивает бельё вниз по моим ногам. Освобождает самого себя и наконец делает то, о чём я грезила на протяжении многих минут, ощущающихся сродни бесконечности. Неистово целуя подбородок и губы, вжимает меня в прохладную твёрдость за моей спиной и в то же время удерживает подле тепла своей груди и всего, что ниже её. Я хочу увидеть, как совершенное лицо искажается страстью. Почувствовать жар кожи чётче и ярче. Слишком много одежды, сохраняющейся поверх желанного тела, только мешает. Тем, что ограничивает больший физический контакт и удерживает меня на расстоянии. Пальцы суетливо пробираются под ткань рубашки, касаясь спины, покрывающейся бисеринками пота, и уже от одного этого мы, кажется, становимся ещё ближе. И всё приобретает оттенок безумия. Но оно прекрасно. И правильно. По ощущениям это самая верная вещь на свете. Всё то, что происходит здесь и сейчас, и не только. Я действительно чувствую себя принадлежащей ему. И когда это происходит в реальности, его имя впервые произносится мною вслух.

– Дэвид.

То ли стон, то ли всхлип, оно срывается с моих губ просто само по себе, словно именно так и должно всё быть. Мощные и сильные руки, сжимающие мне бёдра, чтобы удерживать и контролировать. Мои ногти, возможно, оставляющие царапины на коже. Тяжёлое, неровное и рваное дыхание у моих приоткрытых губ и носа. Лицо, которое я по-прежнему вижу в мельчайших деталях вплоть до потемневших радужек глаз. Медленные и неторопливые движения, почти останавливающиеся прежде, чем приобрести хаос и необузданность. В какой-то миг особенно глубокого и несдержанного проникновения мне становится даже немного больно. Н я лишь смотрю на Олдриджа, пока он также не сводит с меня своего серьёзного и эмоционального взгляда, и прижимаюсь только теснее, сильнее и плотнее.

– Ты будешь скучать, я знаю, – хриплый голос не только творит с моим телом то, что я даже не могу объяснить, но и говорит очевидные вещи, пытаясь отрицать которые, я лишь выставлю себя глупой и наивной женщиной. – Не пройдёт и дня, как станешь просить меня вернуться. И мы оба понимаем, что ты уже была на грани. Так же, как и я. Скажи мне это. Скажи, что я не заблуждающийся идиот.

– Ты не идиот, – тут же повинуясь, шепчу я, лишённая и сил, и намерения противостоять требованию, тесно смешанному с неким отчаянием.

Но мною движет совсем не ощущение принуждения. Есть только абсолютное согласие и желание сказать что угодно, что изгонит выражение странной тоски из каждой чёрточки красивого лица. Лица, становящегося ещё более привлекательным, когда мои слова будто подталкивают наслаждение, ускоряют его вихрь, и тот в итоге возносит нас на вершину. Дэвид целует меня, как только всё заканчивается. Или же, наоборот, только начинается.

Я привожу себя в порядок, и он тоже. Застёгивает брюки и поднимает пальто, выглядя при этом так, будто не знает, куда ему теперь деваться. Мои руки прижимают к себе халат подобно щиту. Только мне не от кого защищаться. Всё это глупо и лишено всякой логики.

– Можешь повесить его в шкаф. А ботинки оставить на коврике. Или убрать вместе с одеждой. Мне без разницы.

– Ты хочешь, чтобы я…?

– Да.

Для того, кто читает меня, словно раскрытую на нужной странице книгу, Олдридж выглядит слишком непривычно, зажато и скованно. Не зная, когда и с чего это успело вдруг в нём возникнуть, но испытывая мощнейшее отторжение к таким его эмоциям, я фактически тороплюсь, когда произношу это короткое слово. Слово, которого должно быть достаточно. Я думала о нём именно так. И не ожидала увидеть только ещё больше возросшую неуверенность. И уж тем более услышать новый вопрос. От того, кто вроде как старается их избегать.

– Ты, и правда, имеешь это в виду?

– Да.

Я, и правда, хочу, чтобы он остался. Насколько сможет. Или насколько захочет. Прямо сейчас мне ничего не нужно больше, чем это. Вряд ли ему удастся задержаться сильно надолго, но даже один день будет стоить того. Потому что внутри меня не просто прихоть избалованного подростка, которой может быть достаточно однократного удовлетворения, чтобы потерять интерес и возжелать чего-то другого. Ближе к реальности то, что с недавних пор мне крайне трудно отделить себя от Олдриджа. Представить свою жизнь без его в ней присутствия. Я и не хочу этого делать. Не хочу, чтобы он занимал место исключительно в моих мыслях. Это всё ничтожно. А мне нужно нечто большее. Его физическая близость, как человека. Возможность видеть его, а не довольствоваться лишь голосом в телефонной трубке, пытаясь убедить себя, что с этим можно жить. И, конечно, прикосновения. И едва уловимые, и очевидные, которые ни с чем не спутать. Контакт кожа к коже, когда ты перестаёшь понимать, где заканчиваешься сама, и начинается уже мужчина. Мужчина, считающий тебя своей, но способный стать твоим. Однажды и, возможно, навсегда.

– Мэл.

– Если хочешь воспользоваться ванной, я принесу полотенце.

– Я только умоюсь.

– Хорошо.

Он лишь кивает мне, не возвращаясь к тому, на чём я скоропалительно его прервала. Отлучившись в комнату, я достаю из шкафа чуть ли не первое, что попадается под руку. Когда я снова оказываюсь в коридоре около двери в ванную комнату, Олдридж предстаёт передо мной уже разувшимся и с закатанными рукавами рубашки. Зрелище напоминает мне о том, какие у него мускулистые руки, и, кажется, заставляет меня хотеть его снова. И с удвоенной силой. Принимая сложенную мягкую ткань из моей ладони, он остаётся на расстоянии и не делает ничего, чтобы дотронуться даже чисто случайно. Но я уже опять словно не в себе и мысленно почти презираю это. И понимаю, что боюсь, что он может посчитать меня падшей женщиной. Или же это просто страх перед возможной новой болью. Подсознательное желание оградить себя и уберечь. Но вопреки ему всё во мне противится первым за несколько минут словам Дэвида.

– Если тебе всё-таки трудно, когда рядом с тобой кто-то есть, то я лягу…

– Нет.

Я не даю ему закончить, наперёд понимая, что он, вероятнее всего, собирался предложить. Его глаза фактически говорят это за него. Я лягу на диване.Это ничего, если в глубине души ты даже сейчас предпочитаешь быть одна. После всего. Не после нас. Но после него. Я понимаю и готов ждать. Столько, сколько будет необходимо.

– Нет?

– Нет. Я… – просто скажи ему, что думаешь. Что прямо сейчас составляет твои мысли. Он поймёт. Не посчитает это надуманным и странным. Или поводом для насмешки. Ему всё известно. То, что с тобой было и, может быть, даже продолжается. Выдохни и произнеси. Сразу станет легче. И со своей сущностью, и с ним. А если вдруг освобождения не случится, не страшно. Хуже всё равно не будет. – Я не спала в кровати до тебя. Ни разу за всё время, что здесь нахожусь, – и, похоже, не хочу начинать. Но не говорю этого вслух. Меня и так уже трясёт изнутри. Незаметно для него, но болезненно ясно для меня.