Нас нет на небесах

– Мам, я совсем не высокий, я обычный.

Девушка засмеялась.

– По сравнению с тем, каким ты был в младенчестве, ты высокий!

– Не помню этого. А ты скоро вернёшься домой? – грустным голосом спросил мальчик, провожая Лиору.

– Как всегда, к вечеру. Но я вернусь с тортиком, и мы обязательно отметим твой день рождения! И ещё у меня для тебя есть подарок.

– Здорово! – засмеялся мальчик.

– Надеюсь, что он тебе понравится, – ответила Лиора, обняв приемного сына.

Выйдя из дома и оставив Давиду ключи, она строго-настрого наказала, чтобы он закрылся и даже не думал открывать посторонним. Затем она мило улыбнулась и не спеша пошла по узкой тропинке.

Лиора ушла, и Давид снова загрустил. Кто бы только знал, как я мечтал его поздравить и развеселить. Давид этого точно заслуживал. Доброе сердце и благородство мальчика всегда отличали его от знакомых мне людей. Я верил в его чистоту и непорочность, всегда думал, что нет лучше него никого на белом свете. Но вскоре произошли странные события, из-за которых, к сожалению, кристальная честность Давида немного изменила свой облик в моих глазах.

В этот день мальчик показался мне очень странным, всё утро после ухода Лиоры он молчал и смотрел в окно, будто кого-то дожидаясь. Но спустя некоторое время он словно ожил и, вскочив со стула, подбежал к тумбочке. Оттуда он достал лист бумаги, ручку, затем быстро принялся что-то рисовать. Обычно в это время он убегал на улицу, но сегодня он остался дома. Тогда, присев с ним рядом, я решил понаблюдать, что изобразит на бумаге юный художник. Спустя буквально минуту меня охватил невыразимый ужас. В центре чистого листа появилось изображение худощавого мужчины. Он не стоял – он висел, а точнее, был повешен. Серым тонким карандашом Давиду удалось передать даже мерзкий вид его омертвевшей кожи. Ниже немного дрожащей рукой он подписал: «Ты».

Это ещё сильнее поразило меня, ведь это оказался и вправду я. Моя память совсем испортилась, и свой образ я почти позабыл. Но то, как я висел, и этот скорчившийся силуэт я помнил хорошо.

Вдруг в тишине неожиданно раздался громкий стук в дверь. Но Давид даже и не подумал открывать, вместо этого он отбросил в сторону листок с рисунком и сел в кресло-качалку. Мальчик закрыл глаза и, медленно покачиваясь, стал бубнить что-то себе под нос.

– Открывай! – прозвучал истеричный старческий голос.

Давид не реагировал. Напротив, он только заткнул свои уши, продолжая качаться в кресле. Я не понимал, что происходит, ведь при всём желании знать, что делает мальчик днём вне этого дома, я не мог. Ничего не изменилось: с момента моей смерти какая-то сила не даёт мне покидать границы этого дома в дневное время. Только ночью я становился свободным и мог выйти через стену, дверь или окно. Но в какой бы точке я ни находился ночью, на рассвете я снова оказываюсь в этом ненавистном мне месте. Людям часто кажется, что мы, мёртвые, знаем ответы на многие вопросы, предугадываем будущее, знаем всё про прошлое, знаем что-то про пришельцев, понимаем смысл жизни. Но нет, могу любого заверить, что это точно не так. Мы знаем только то, что кем-то позволено знать, – ограниченный клочок информации. В моём случае вообще всё далеко не радужно! Много веков я провёл в этом месте, умирая от скуки и от отсутствия возможности вдохнуть настоящий воздух, ощутить материю какого-нибудь предмета или хлебнуть лишь капельку настоящей воды. Я не знаю, что такое ад или рай, я никогда не видел других мёртвых и не знаю, что будет со мной дальше. Часто мне хочется и вовсе исчезнуть, не оставив после себя даже песчинки. Я так устал от ужаса быть запертым между живыми и мертвыми, но увы, я не хозяин своей душе, снова повеситься не смогу. Мне остаётся просто наблюдать за живыми и надеяться, что когда-нибудь это всё закончится.

Я снова задумался, совсем позабыв про юношу. Но мне быстро удалось вернуть свои мысли в прежнее русло и, опомнившись, я увидел, как Давид медленно подкрался к двери. Он прислонился к ней ладонью и застыл, подобно статуе. Тогда это выглядело довольно странно, и я продолжил за ним наблюдать. Пытаясь прислушаться к звукам снаружи, юноша постарался успокоить учащенное дыхание, затем тихонько сел на корточки и, облокотившись на кирпичную стену, очень тяжело вздохнул. Его глаза медленно закрылись, и мальчик уснул.

Я смотрел на Давида несколько часов в ожидании его пробуждения. Уже стемнело, и только тогда мальчик открыл глаза. Схватившись обеими руками за голову, он медленно встал и, взглянув на место, где уснул днём, что-то внезапно вспомнил. По крайней мере мне так показалось, потому что он судорожно начал обшаривать свои карманы и успокоился только тогда, когда наконец нашел маленький зелёный камешек, ограненный словно бриллиант.

– Ты мой! – прошептал он и побежал к большому старому зеркалу, стоявшему в зале.

Он задержался возле него несколько секунд и снова проговорил:

– Почему вы не можете выбраться?

В ужасе я отскочил от зеркала. В этот момент в дом зашла Лиора с тортом и большой подарочной коробкой в руках.

– Сынок, я пришла, встречай!

Давид широко улыбнулся и, позабыв обо всем, сразу побежал к маме. Он был так счастлив её увидеть, что, даже не взглянув на подарок, крепко обнял её, простояв так больше минуты.

– Ну, ты что, даже не хочешь взглянуть на подарок? – поцеловав сына, спросила Лиора.

– Хочу, мам, просто я очень соскучился.

– Я тоже, родной мой. У тебя всё в порядке?

– Да, всё отлично!

– Ну и хорошо, а то я уже запереживала. Давай, открывай коробку скорее, – засмеялась она, немного потрепав мальчика по голове.

Давид тоже засмеялся и, наконец открыв коробку, увидел там новый костюм для восточных единоборств, шлем, перчатки и нунчаки.

– Твой тренер помог мне собрать подарок. Он сказал, что ты очень талантлив и тебя нужно обязательно развивать. Даже посоветовал для тебя военное училище.

– Да, наверное, это будет подходящим для меня направлением, хотя я пока не знаю, что будет мне интересно в будущем.

– Ты крепкий и сильный, подумай.

– Спасибо, подарок замечательный! От самой лучшей мамы, – гордо сказал он и поцеловал Лиору в щёку.

Тогда я удивился, что Давид не рассказал ничего Лиоре о том, как уснул перед дверью, о том, что нарисовал меня, о старухе, что приходила к нам, и о том, кого увидел в зеркале. Я был уверен, что он ей всё расскажет, но мальчик произошедшее утаил.

Скажу без прикрас, после того дня многое изменилось. Почти каждую ночь Давид стал разговаривать во сне. Он бубнил что-то о параллелях, какой-то бабке и камне, который нельзя потерять. Его серые рисунки с мёртвыми людьми меня приводили в ужас. Казалось, фантазии юноши не было предела, ведь смерти людей представлялись на бумаге совершенно разными, о которых иногда и подумать было страшно. А вскоре он вообще почти перестал разговаривать и иногда начал падать в обмороки. Лиору это очень беспокоило, но ни в одной больнице диагноз поставить так и не смогли. Сложно было представить, как он спроектировал и затем собрал размером с кухонный стол стеклянную конструкцию из найденных им осколков от разбитых бутылок. Тщательно выточив каждый стеклянный кусочек, он склеил что-то странное, вроде лабиринта, где перегородки были составлены по образу спиралей. И сами спирали также были собраны из расположенных параллельно друг другу, выточенных в виде прямоугольников стекляшек. Иногда Давид часами смотрел на своё творение, переставляя, как мне тогда казалось, никчемные прямоугольники из одного места в другое. И только Лиора оставалась прежней, будто не замечая, что с сыном творятся странности.

Как-то раз, когда на улице моросил мелкий дождь и Лиора вновь отправилась на работу в салон, к швее Анне, за нашей дверью раздался громкий истеричный крик:

– Это твоя судьба! Ты просто обязан сделать то, что я скажу!

Этот голос очень напомнил мне тот, что раздавался за дверью в день, когда Давид нарисовал меня повешенного и уснул на полу. Но тогда мальчик не открыл незнакомке, появившейся внезапно. А вот сегодня он, словно ошпаренный, вскочил с кресла и побежал к выходу. Когда он отворил деревянную дверь, на пороге я увидел горбатую худую старуху. Зрелище, скажу я, оказалось не из приятных. Её кожа была ненормального серовато-голубого оттенка, при этом она настолько сморщилась, что, казалось, старухе было более двухсот лет. Её глаза будто не имели зрачков, а сухие седые волосы с виду походили на воронье гнездо.

– Сегодня ночью! – рявкнул Давид и тут же захлопнул дверь перед её лицом.

После этого мальчик побежал в свою маленькую комнату и, схватив старый крестик из серебра, принялся что-то бормотать под нос. Затем, подойдя к окну, жалобно проговорил:

– Ну почему она выбрала меня?

А я смотрел на него и теперь уже не мог дождаться ночи. Испытывая страх за судьбу мальчика и одновременно любопытство, я тысячу раз всё проклял за то, что не могу помочь Давиду. Как-то у меня получалось топать по полу, когда это было совсем не нужно, но вот взять и специально кого-нибудь напугать я никогда не мог. Бесполезное существование снова меня опечалило, всколыхнув разрушительные мысли. Как же я устал…

Наконец солнце скрылось за горизонтом, засверкали первые звезды, и постепенно стемнело. Медленно встав со скрипучей кровати, Давид тихонько надел свои вещи и аккуратно пошел по деревянному полу. Почти бесшумно отодвинув засов и немного толкнув дверь, он вышел на улицу. Спустившись со ступенек, он вспомнил, что позабыл надеть обувь.

– Ну и чёрт с ней! – прошептал Давид и побежал в сторону леса.

Естественно, я отправился за ним. В пути мне показалось, что Давид бежит с закрытыми глазами, как под гипнозом. Он не обращал внимания на лужи и камни на своём пути и не останавливался, чтобы отдышаться, все это время спотыкался и иногда даже падал, что, видимо, совсем его не смущало. Скорее всего, ноги бедолаги изрядно покалечились к моменту, как мы оказались почти в самом центре леса.

Атмосфера там оказалась неприятная. Было очень темно из-за высоких хвойных деревьев, и издалека доносился крик филина. Макушки деревьев раскачивались от ветра, предвещающего бурю, и вой рыщущих в поисках пищи шакалов всё больше усиливал мою тревожность за Давида.

Вдруг из-за самого толстого ствола высоченного дуба, держа в руке маленькую свечку, вышла та самая уродливая старуха с торчащим клыком. Помимо кусочка света, она держала в другой руке заостренный нож с белой рукояткой. Один её глаз заплыл, и слегка подергивалась губа.

– Ты взял камень? – спросила она своим мерзким хриплым голосом.

– Да, – без малейшей дрожи в голосе ответил Давид.

– Присядь на этот пенёк, – приказала она мальчику, – и делай то, что я буду говорить.

– И тогда вы исчезнете из нашей жизни?