Никто не пострадал

«Теперь я наказан достаточно».

Глава 3. Лукас

Было в этом полуденном ничегонеделании что-то упоительное. Сбежав ото всех под кроны растущих на дальней поляне, почти у самого забора, дубов, Лукас лежал в тени и смотрел, как бликует солнце между листьями деревьев, щурил свои карие глаза с длиннющими черными ресницами и почти по крошкам откусывал мягкий мякиш белого хлеба, который утащил из столовой, когда мрачная тучная бабища на раздаче еды чуть-чуть зазевалась. Ему нравилось проводить время в одиночестве. Нравилось думать о том, какая она – зазаборная жизнь, и представлять, как он выйдет отсюда, и весь мир будет у его ног.

Другие мальчишки, а тем более девчонки, его не любили и побаивались. Уж слишком жесткий был у него нрав и слишком быстрые на расправу кулаки. В отличие от других «трудных детей», он не кучковался ни с кем в компании, потому что не считал, что настоящую силу возможно доказать количеством. Да и нечестно это – когда пятеро на одного. Куда круче, когда ему одному удавалось справиться с любым задирой.

Лукас Далтон, которому совсем недавно исполнилось восемнадцать, с пяти лет жил в интернате для «трудных подростков», что не могло не оставить на нем отпечаток: его разум, мысли и поведение выдавали в нем – как, впрочем, и в большинстве других детей, живших с ним рядом, – маленького побитого жизнью ребенка. Его родители, намучившись с непослушным своенравным чадом, с радостью передали его в заботливые цепкие руки хозяина этого славящегося жестокими мерами пресечения нарушения порядка заведения на огромной территории в несколько гектаров, обнесенной высоким железным забором. Таким высоким, что нечего было и думать, чтобы перемахнуть через него и раствориться в ближайшем леске, за журчащей прямо за ограждением рекой.

Дети жили в маленьких, всего в два этажа, зданиях, раскиданных почти по всему периметру метрах в двухстах от забора. Центральная часть была отведена под игровые площадки, спортивные корты, парки и даже небольшой участок земли с аттракционами, которые запускали по выходным каждое лето, а рядом ставили киоски с разноцветной сахарной ватой и мороженым. Что еще нужно маленькому сорванцу, чтобы почувствовать себя счастливым?

Но не всем этого было достаточно. Многие дети не могли смириться с заточением и раз за разом устраивали истерики, пытались перелезть через забор, откуда их снимали зоркие охранники, наблюдающие за периметром участка по наставленным кругом камерам, и отправляли в крохотные комнатушки, где место было только для одной кровати. Даже стоять в ней было проблематично, что уж говорить о том, чтобы разложить на полу игрушки и сочинить очередную безумную историю, хоть на минуты отвлекающую от мыслей о том, что тебя бросили. Что ты никому не нужен.

Большинство все-таки были довольны. Несмотря на строгость, здесь и правда было хорошо, особенно тем, кто жестко следовал правилам и не торопился проявить свой несносный характер перед преподавателями и воспитателями.

Лукас был одним из вторых. Он жил здесь вот уже больше тринадцати лет и успел свыкнуться с мыслью о том, что надежды вырваться отсюда до двадцати одного года у него не будет. Если только родители не отчалят в мир иной. Но тогда ему бы пришлось переехать в захудалый сиротский приют – никаких других родственников у него не было. Или, по крайней мере, он о них ничего не слышал. Зато прекрасно представлял себе, во что может превратиться жизнь мальчика даже в таком элитном месте, если вести себя как идиот и пытаться противостоять системе. Поэтому отстаивание позиций среди других брошенных в золотую выгребную яму детей не могло достигаться только за счет доказательств собственной силы – легко можно было угодить в тесную каморку на пару недель. Нет. Нужно было мыслить шире и дальше и применять стратегию, логику, смекалку и жестокость. Чтобы, не дай Бог, не начать переживать за того, кто вдруг случайно встанет у него на пути.

Его расчет был прост – пока он вынужденно находится здесь, нужно брать максимум возможного. Лукас слишком рано понял, что лучше всего вопросы решаются через личные связи и хорошее отношение к тебе. Так он за свои красивые карие глаза и длиннющие ресницы получал дополнительную порцию десерта от совсем старой женщины, пока она еще могла передвигаться и работала в их столовой – пекла удивительно вкусное овсяное печенье. Тягучее, мягкое внутри и хрустящее снаружи, на славу сдобренное шоколадной крошкой. За грубую лесть, которую невозможно было в их мире принять за чистую монету, он однажды – единственный из всех постояльцев интерната – был выбран на поездку в самый большой парк развлечений в их стране. Это были самые незабываемые два дня его жизни!

Да, люди вокруг могли решить все его проблемы, главное – найти к ним ключик. А что еще это может быть, как не правильная репутация? Все эти никчемные сопливые размазни когда-то выйдут, как и он, в большой мир, и вот тогда-то начнется настоящая жизнь. Настоящие приключения.

Солнце припекало так, что не спасала тень от раскинувшихся над ним листьев деревьев, и уже не было сил сопротивляться накатывающей, словно морские волны, дреме. Закрыв глаза, Лукас Далтон уснул.

Легкий ветерок трепал его кучерявые каштановые волосы, выгоревшие за последние два месяца лета и теперь отливающие рыжиной. Во сне он улыбался – ему снился большой мир. И он сам был большой. И мог принимать большие решения. Такие, что изменят не только его жизнь, но и, возможно, судьбу всего человечества.

***

На обед давали картофельное пюре с крохотной котлеткой и горой омерзительных разваренных овощей, названия которых он даже не знал. Лукас ковырял в тарелке, смотрел, нахмурившись, на то, как другие уплетают за обе щеки, и ждал, когда отвернется старшая воспитательница, как всегда наблюдающая за тем, как они себя ведут за столами и не кидаются ли друг в друга едой. Ее отвлекли – какая-то девчонка ни с того ни с сего вцепилась в волосы сидящей рядом подруге, и завязалась потасовка. Недолго думая, мальчик схватил недоеденную котлету с тарелки соседа по столу и запихнул целиком в рот. Он улыбался, пережевывая мягкий сочный фарш, и с любопытством смотрел, как поведет себя его жертва. Пацан был новеньким, только вчера его перевели из какого-то другого интерната, а значит, ему надо было дать понять, кто здесь хозяин.

Тот ничего не сказал. Глядя равнодушными глазами на нахала, давящегося его котлетой, он схватил тарелку и перевернул на голову обидчику. И пока тот, замерев от неожиданности, приходил в себя, мальчик спокойно взял свой поднос, отнес его в окошко, где принимали грязную посуду, и вышел из столовой, даже не обернувшись.

– Эй, ты что творишь? – Лукас догнал новенького в коридоре, схватил за руку и с силой дернул на себя. – Жить надоело?

Мальчик, лет двенадцати на вид – хотя, стоило признать, все дети здесь казались слишком маленькими из-за практически полного отсутствия взрослых в их жизни, – смотрел, не мигая, словно хотел что-то прочитать на его лице и не мог.

– Я тебя обидел? – наконец, спросил он.

– Ты нарвался на большие неприятности, – процедил сквозь зубы Лукас и уже замахнулся было рукой, но что-то его остановило.

Новенький смотрел с любопытством, не понимая, что сейчас произойдет и чего ждать от этого задиристого мальчишки. Было в его лице что-то странное. Странное и нелепое. Ну не ведут так себя с нападающими! Можно испугаться, сжаться, убежать, принять вызов, разозлиться. Этот же рассматривал обидчика, словно экзотическую бабочку, случайно севшую на цветок прямо перед его носом.

– Ты что, ненормальный? – буркнул Лукас.

– Ага, – кивнул тот и улыбнулся.

– А что с тобой?

– Говорят, я не такой, как все. Я не умею считывать людей. У меня… что-то с мозгом. Какая-то проблема. – Увидев, как расширились глаза у собеседника, он засмеялся. Не потому, что понял, что тот его испугался. Просто мальчик стал напоминать громадную жабу с картинки в книжке со сказками, которую он читал, когда был маленький. Не хватало только раздуть шею и присесть на корточки.

Смех этого странного новичка ввел Лукаса в ступор. Отойдя от него на пару шагов, он рассматривал невиданное до этого дня существо и старался понять, как ему действовать дальше. Нельзя было допустить, чтобы надетая ему на голову миска с едой сошла этому сумасшедшему с рук, – все перестанут принимать его всерьез и придется отвоевывать с таким трудом занятые позиции заново.

– Заразный? – наконец, спросил он, все еще не приняв никакое решение.

– Нет.

– Ладно.

Ничего больше не сказав, Лукас Далтон развернулся и быстрым шагом пошел по коридору к своей комнате, которую делил с тремя другими мальчиками. Скоро все начнут выходить из столовой, и не нужно, чтобы они видели его в таком виде, да еще и рядом с этим чудаковатым малолеткой.

Уже через неделю мальчиков было не разнять. Они все свободное время проводили вместе, изучая друг друга с одинаковым интересом, – один не умел разбираться в людях, а Лукас помогал ему научиться и старался скрывать свои чувства, как это делал этот придурковатый.

В этом была какая-то сила – в их странной дружбе и в том, как они дополняли друг друга. Как будто две бурлящие в пробирках жидкости сливались вместе, чтобы получилась чистая, как родниковая вода, субстанция. Ну и что, что смертельная. Важнее для них было то, что никто никогда бы не заподозрил этого – настолько они овладели искусством прятаться за маской добродушия. Иногда безразличия. Но никогда – своей душной ненависти к этому миру, а особенно к людям.

Он называл его Фрик. Было у него другое имя, но Фрик ему подходило гораздо больше.

***

– Я хочу сбежать отсюда, – голос Фрика кипел от возмущения. Даже его хваленое показное равнодушие, которым он овладел в совершенстве, не помогало ему успокоиться. Здесь, на достаточном расстоянии от любопытных глаз, он позволял себе быть настоящим.

– Ты дурак, – лениво отреагировал Лукас. – Даже если ты сбежишь – тебе всего двенадцать. Куда ты пойдешь? На что будешь жить?

– Первым делом я… вернусь домой и покажу этим ублюдкам, что со мной так нельзя.

– Каким ублюдкам? – удивленно приоткрыл левый глаз мальчик.

Они лежали под раскидистыми дубами и наслаждались последними летними днями. Земля уже не прогревалась так хорошо – ночью часто шли дожди, и температура опускалась ниже некуда. Даже приходилось закрывать на ночь окна. Ветер, то налетающий, то затихающий высоко в кронах, трепал кудрявые каштановые, выцветшие на солнце волосы. В желудке переваривалась большая тарелка макарон с сыром, а значит, самое время вздремнуть.

– Папашке с мамашкой. Меня иногда захлестывает такая… ненависть, – процедил Фрик сквозь зубы. – Что я готов на все – на все – лишь бы их не было.

– Странный ты все-таки. Какое тебе дело до них? Забей.

Мальчишка зарычал, оскаливая маленькие белые зубки. И без того тонкие губы превратились в ниточки, курносый нос наморщился. Настоящий маленький звереныш. Обиженный и очень злой.

– Бесит! Я не могу забить!

– Либо найди того, кто сможет помочь, либо помоги себе сам. Все просто.

Фрик задумался. Было видно, как крутятся шестеренки у него в голове, пытаясь поймать какую-то ускользающую мысль, а потом, схватив, наматывают ее на огромные жернова.

– Ты прав. Это можно исправить. Просто никто никогда этим не озадачивался. – Его светлые, почти прозрачные глаза бегали из стороны в сторону, взгляд прыгал на копошащееся в волосах лежащего напротив мальчика солнце, скатывался, как с горки, на его дрожащие ресницы, резко подскакивал до шелестящей на ветру листвы и падал с высоты на раскрытые ладони. – Я сделаю это.

С той их беседы его новый и, пожалуй, единственный друг затих. Словно обдумывал какую-то важную мысль. Смаковал ее, выжимал себе на язык, как лимонный сок, и морщился.

Лукас не обращал на это внимание. Слишком долго он вообще обходился без кого бы то ни было и сейчас не испытывал никакого дискомфорта, если приходилось одному идти в парк на аттракционы или в столовую.

Все-таки способность не привязываться к человеку была лучшим подарком эволюции.

Сегодня он один гулял по небольшому парку, уставленному аттракционами, больше подходящими для малышни. Зверушки носились по кругу, катая визжащих от удовольствия мальчиков и девочек, совсем хилый поезд не спеша пыхтел по рельсам, колесо обозрения поднимало прозрачные кабинки вверх. Лукас шел, отрывая куски голубой сахарной ваты, намотанной на длинную бумажную палочку, и оглядывался по сторонам. Было скучно. Он вспоминал тот другой, большой парк и понимал, насколько этот – всего лишь позорная пародия.