– И ты с детства чувствовала вину.
Я кивнула и опустила взгляд в пол.
– Ты думала, что виновата в происходящем, – добавила миссис Томпсон.
– Когда мы все это озвучиваем, ситуация кажется бредом. – Я подводила итог нашей беседы. – Как может ребенок быть в чем-то виноват, ничего не сделав? Но… я жила в своей семье. И понимала, что так считают и другие.
– Ты чувствовала обвинение от родителей?
– Да.
Повисла пауза. Врач смотрела на меня, а я на свои руки.
– Белинда, – мягко сказала она, вынуждая взглянуть на нее, – ты молодец, что говоришь об этом. Я понимаю, как тебе больно.
– Спасибо, – прошептала я, боясь заплакать.
– Как чувство вины влияет на твою жизнь?
Я задумалась. Немного помолчав, ответила:
– Мне хочется умереть или сделать себе больно. Или принять наркотики, потому что… черт, это невыносимо.
– То есть ты пытаешься облегчить чувство вины и наказать себя? И всю жизнь ищешь наказание?
Где-то в солнечном сплетении стало очень больно. Мне не нравилось, что все мои поступки можно так грубо разложить по полочкам и обобщить. Моя жизнь всегда казалась мне сложной, но… По сути, она была примитивной.
– Да, – сказала я, – наверное, это правда.
Отец навестил меня спустя две недели нахождения в рехабе[1 - Рехаб – реабилитационный центр.]. Мне по-прежнему было невыносимо стыдно перед ним, но я была очень рада его видеть. Чувствовала, что обо мне помнят. За пределами этого места продолжает идти жизнь, и, кроме режима уборки и программы реабилитации, в этом мире есть что-то еще. Мы гуляли по двору, на улице было душно, солнце скрылось за тяжелыми тучами. После долгого разговора ни о чем, я сказала:
– Ты не ответил на прошлой неделе, когда я звонила.
– Если я не отвечаю, значит, работаю, – объяснил папа. – «Нитл Граспер» скоро начнут записывать альбом, нужно, чтобы к тому времени все было готово.
Я вздохнула. Не винила отца за занятость, но мне, правда, было грустно, когда в свободное время все болтали с родными, а мне никто не отвечал.
– Мне выдают телефон раз в неделю по субботам с пяти до шести. В следующий раз, пожалуйста, ответь…
– Я постараюсь, Бельчонок.
– Ты привез мне плеер? – я сменила тему.
– Конечно, как просила! – радостно ответил папа.
Мы прошли внутрь клиники, и он достал из рюкзака большой прибор, который я видела первый раз в жизни.
– Ого! И как этим пользоваться?
Отец закатил глаза и ответил:
– В мое время были только такие.
– Пап, не начинай, а?
Он улыбнулся и принялся объяснять. Дело в том, что здесь были запрещены телефоны или любые другие программируемые устройства. Музыку слушать было можно, но только с плеера, который проигрывает диски. До этого я даже не знала, что такие существуют.
Отец привез мне свой старый, но наушники взял новые. Было приятно, что он обо всем позаботился. Когда папа показывал мне, как открывать дисковод и воспроизводить песни, я спросила:
– А диски взял?
– Ну, конечно, взял.
– Как я просила?
– Не все получилось достать, но большинство да.
Я стала копаться в них в надежде увидеть самые желанные…
– Где «Нитл Граспер»? – возмутилась я.
Папа устало вздохнул. Я никогда специально не слушала эту группу, но сейчас мне было жизненно необходимо услышать голос Тома.
– Я привез все альбомы, – сказал он, в то время как я увидела нужные обложки.
– Спасибо, пап! – Я улыбнулась.
Немного помедлив, обняла его. Он погладил меня по голове и сказал:
– Белинда, я очень хочу, чтобы ты справилась. Не забивай свою голову ничем лишним, прошу тебя, думай только о выздоровлении.
Я отстранилась от него и неловко кивнула.
– Ты же знаешь, что наркомания не лечится. – Попыталась перевести тему. – Болезнь может только уйти в ремиссию.
Отец поджал губы. Наверное, он подумал, что я, как обычно, ничего не поняла, но это не так. Папа не хотел, чтобы я вспоминала о Томе. А я не могла о нем не думать. Я буквально жила только благодаря мыслям о нем. Мне было больно, но я изо всех сил держалась за мгновения, что у нас с ним были. Я не могла его отпустить, наверное, умерла, если бы сделала это.
– Ты по-прежнему слушаешь его песни? – спросила миссис Томпсон.
– Да… – протянула я, – каждый день.
– И что ты чувствуешь?
Я опустила голову и снова посмотрела на свои пальцы. В горле и глазах закололо. Когда дело касалось Тома, я начинала плакать.
– Мне больно, – ответила тихо, – мне очень больно. Я сделала ему столько дерьма, что не могу об этом думать…
Слезы полились из глаз, и я всхлипнула. Потом выдавила из себя: