Я слегка кошусь на его ладонь. Слишком близко. Слишком долго.
– А с лицом?
Том отшучивается:
– Все на месте, – и касается моей щеки большим пальцем, невесомо проводя им по скуле.
Дернувшись от электрического разряда, прошедшего по телу, я кладу ладонь, чтобы убрать его руку, но останавливаюсь. Он трогает меня не потому, что ему хочется, и не для того, чтобы задеть, а потому что так надо. Он не виноват, что меня прошибает молниями от его прикосновений.
Том убирает руку, возвращаясь к оплате бензина. Я вдруг вспоминаю, что мы на заправке под прицелами фотокамер. Неподалеку раздаются щелчки. Он убирает кредитку в задний карман и отходит к машине.
Сердце становится таким тяжелым, словно огромный камень повис на шее. Несколько секунд я стою на месте, но понимание того, что нас снимают, заставляет меня сделать шаг. Я подхожу к Тому. Открыв бензобак, он вставляет в него заправочный пистолет. Затворы фотокамер создают беспорядочную какофонию звуков, капая на нервы. Я тревожно бегаю глазами по заправке, пытаясь найти источник шума и создать видимость контроля. Где же они затаились, черт возьми…
– Эй, – Том мягко берет меня за подбородок, обращая лицо на себя. – Нельзя смотреть в камеру, помнишь?
Я прикрываю глаза.
– Меня это раздражает.
– Я тебя понимаю. Меня тоже, но надо потерпеть. Если паникуешь – держись за меня, только не теряйся, будь поблизости.
Сделав глубокий вдох, я стараюсь успокоить сердцебиение, близкое к паническому. Одной рукой Том держит шланг в баке, а другую плавно перемещает мне на щеку. Против своей воли я прижимаюсь к его ладони.
– У тебя отлично получается держаться перед ними, прямо как у настоящей звезды, – улыбается он, подбадривая меня.
Я смотрю на него снизу вверх. Том ныряет рукой мне в волосы, поглаживая висок. Закусив губу, я думаю, что все это неправильно. Не удержавшись, я хватаюсь за его предплечье. Щелчки затвора, означающие, что нас фотографируют, ускоряются. Мы делаем это для фотографий. Только для них. Это ничего не значит…
Том делает шаг, прижимая меня к машине. Его колено оказывается между моих ног, и я пораженно вздыхаю, широко открывая глаза.
– Том… – говорю я опасливо.
Он склоняется надо мной, разглядывая шокированное лицо. Берет второй рукой мою талию, я же, найдя его запястье, впиваюсь в него ногтями.
– Я не хочу в это играть, Том, – говорю серьезно, но с каждой секундой моя хватка слабеет.
Он с силой сжимает меня, причиняя боль. Я чувствую его напряженные, каменные пальцы и понимаю, что убрать руку мне не хватит никаких сил.
– Ты просто представить себе не можешь, как этого не хочу я, – выдавливает он сквозь зубы.
Том приближается к моему лицу, будто сопротивляясь. Мое сердце замирает, а живот сладко напрягается. Я чувствую от его кожи легкий запах сигарет, перемешанный со свежим парфюмом, и меня словно накрывает приход. Он касается моего носа своим, склоняет голову сначала в одну сторону, потом в другую. Шумно выдохнув через рот, я сжимаю руки на его плечах, чувствуя каждую мышцу. Они такие твердые, будто сейчас взорвутся от напряжения…
Облизываю губы, и Том тут же накрывает их своими. Чувство, будто меня захлестнуло бурлящей волной, а я не успела задержать дыхание. Грудь Тома высоко вздымается, он тяжело дышит мне в рот, мягко углубляя поцелуй.
У меня подгибаются колени, между ног сводит судорогой. Я кусаю его губы, начиная яростно целовать, и он подхватывает, словно изголодавшийся зверь. Мы стукаемся зубами, впиваемся друг в друга пальцами, царапаем, со всей силы вжимаемся телами. Том стягивает мои волосы на затылке, и, если бы он не держал меня, я бы уже давно упала.
Между нами запредельное напряжение, от которого вот-вот взорвется воздух. Словно в атмосфере рассеян взрывоопасный газ, а мы – спичка и коробок, готовые воспламениться.
Взрыв будет через три, два, о… Я вдруг слышу, как пищит заправочная колонка, и застываю. Том останавливается, не отнимая губ. Потом так же тяжело, как и приближался, отстраняется. Первую секунду я неосознанно тянусь следом, но потом вдруг понимаю: я не должна. И всего этого тоже не должно было быть.
Его руки, тело и запах пропадают. Я стою, словно окаменевшая, пока Том вынимает шланг из машины и закрывает бак. Слышу, как нас фотографируют, но, когда мы целовались, никаких звуков не было. Неужели я… черт! Какого хрена Том только что сделал?! Щеки вспыхивают, сжав челюсть, я гневно смотрю на него.
Он быстро садится в машину, я следом. В груди бушует буря. Злость скапливается в огромную энергию, готовую разнести все вокруг.
Когда Том отъезжает от заправки, я почти кричу:
– Какого… – задыхаюсь, – хрена ты делаешь?!
– Что значит какого хрена? – возмущается он. – Я делаю то, что должен.
– Ты поцеловал меня! Господи, мы полгода не общались, и теперь ты просто целуешь меня!
Том рявкает, моментально выходя из себя:
– Белинда, черт возьми! Прекрати! – потом делает вдох и говорит: – Если ты забыла, то я должен был тебя поцеловать. Это было в плане.
– В каком, на хрен, плане?
– Для папарацци, Белинда! Они должны были заснять наш поцелуй. Поцелуй, понимаешь? Иначе нафига им сюда ехать, смотреть, как мы держимся за ручки?!
В момент я оседаю, привалившись к спинке кресла. Они должны были заснять поцелуй. Гребаный поцелуй. Черт, конечно. Неужели я не понимала? Неужели, правда, думала, что мы и пальцем друг друга не коснемся?
– Я не знала… – говорю себе под нос. – Мне не говорили, что мы должны будем целоваться.
Или, может, я дура, и всем, кроме меня, и так было понятно, что поцелуй будет? Том молчит, уставившись на дорогу и сжав руль. Отвернувшись к окну, я закрываю глаза. Зачем? Зачем я на это подписалась? Никто не предупреждал, что наши фиктивные отношения должны включать настоящие поцелуи. Если бы я знала… Черт, неужели я, действительно, настолько глупа, что не предположила такого исхода?
Грудь сдавливают рыдания. Еще минуту назад мое сердце трепетало и изнывало от страсти, а теперь разрывается от боли. Мои чувства заставили воскреснуть, а затем убили снова.
Только в этом никто не виноват, кроме меня. Я сама согласилась на все, искренне желая помочь Тому. Но если бы я знала…
Том. Я молча смотрю на его напряженное лицо. Смогла бы я отказаться? Вряд ли. Сколько бы боли он ни причинил мне, я все равно люблю его и хочу, чтобы у него все было хорошо.
– Белинда… – вдруг тихо говорит он. – Прости. Не стоило этого делать. Не надо было следовать никакому плану.
Я мотаю головой и отвечаю:
– Все в порядке. Я знала, на что шла.
Глава 3
Пролистнув очередную порцию комментариев под нашими снимками, я читаю:
«Отлично. Гребаный педофил!
> Она не ребенок, черт возьми.
>> Это смешно, когда вы говорите, что она не ребенок, когда ей НЕДАВНО исполнилось 18, а ему 33.
>>> Если ты говоришь это, когда совершеннолетний встречается с совершеннолетней, то какой возраст считается законным, умник?